Все бегут — и я бегу: как культурная эволюция сделала нас конформистами

Искажения на основе содержания

«Культурный отбор» можно определить как любое состояние, при котором один культурный признак перенимается и передается с большей вероятностью, чем альтернативный (или отсутствие признака). В отличие от направленного изменения, культурный отбор меняет не сам признак, а только его частотность. Самую очевидную форму культурного отбора профессор environmental science Питер Ричерсон и профессор антропологии Роберт Бойд назвали искажением на основе содержания (content bias), при котором внутренняя привлекательность идеи, убеждения или практики воздействует на вероятность, с которой эта идея, убеждение или практика приобретаются. Конечно же, здесь нельзя удержаться от вопроса, — а что делает признак «привлекательным»? На него существует несколько ответов с участием различного давления культурного отбора и индивидуальных когнитивных процессов. Последние, в свою очередь, сами формировались предшествующей биологической или культурной эволюцией.

В качестве примера задумайтесь над тем, почему слухи наподобие приведенного ниже распространяются настолько успешно: «Пожилая леди ела жареную курицу в популярном фаст-фуде и заметила зубы в своей еде. Когда она пригляделась, то поняла, что ела зажаренную во фритюре крысу». Или такого: «Женщина, заказавшая бургер без майонеза, заметила, что из него сочится белая жидкость. Когда женщина пожаловалась, то оказалось, что белой жидкостью был гной из лопнувшей кисты». Согласно стэнфордскому исследователю поведения Чипу Хиту, подобные слухи распространяются столь широко, поскольку вызывают сильную эмоциональную реакцию отвращения, а отвратительные истории особенно хорошо запоминаются и передаются.

В культурно-эволюционных терминах мы можем описать это как «искажение отвращения», которое увеличивает частотность наиболее отвратительных историй и слухов. Хит и его коллеги проверили эту идею, собирая многочисленные городские легенды в интернете. Участники эксперимента оценивали самые популярные легенды как наиболее отвратительные и указывали, что вероятность пересказа их кому-нибудь еще весьма высока. Это вполне согласуется с гипотезой о действии отвращении как факторе отбора.

Когда исследователи начали манипулировать уровнем «отвращения» в выборке городских легенд, то участники чаще говорили, что расскажут своим друзьям именно наиболее отвратительные версии историй. Исследование ограничивалось опросом участников, но не передавало эти истории по цепочкам и не отслеживало их передачу в реальном мире. Тем не менее результаты работы Хита и его коллег, по крайней мере, указывают на то, что искажение отвращения действует в культурной эволюции. У этого конкретного искажения есть истоки в биологической эволюции. Вещи, которые мы считаем отвратительными (гниющая или зараженная пища), с большой вероятностью являются вредными, поскольку в них скрываются болезни и паразиты; избегание таких вредных вещей увеличило бы шансы наших предков на выживание.

Другое возможное искажение на основе содержания связано с верой в сверхъестественное. Фактически в каждом обществе, когда-либо исследованном антропологами, люди сохраняли сверхъестественные поверья, нарушающие по крайней мере некоторые законы физики или биологии: призраки или духи могут проходить сквозь стены, божества могут находиться одновременно везде, люди могут превращаться в летучих мышей, волков или других животных, а трупы — возвращаться к жизни. Некоторые когнитивные антропологи, включая Паскаля Буайе и Скотта Атрана, предположили, что подобные поверья настолько распространены из-за того, что являются «минимально контринтуитивными». Это значит, что они нарушают некоторые наши общие убеждения, но согласуются с другими. Например, призраки нарушают определенные интуитивные правила физики (они могут проходить через плотные объекты), но при этом их поведение не противоречит нашим представлениям о психологии (например, они жаждут мести).

Нарушения нашей интуиции делают эти концепции заметными и, соответственно, более запоминающимися, чем заурядные интуитивные концепции вроде того, что человек не может ходить сквозь стены и умирает от старости. При этом эти поверья — не настолько странные и контринтуитивные, чтобы их было невозможно запомнить, как, например, историю о ревнивом фрисби, которое каждый второй четверг превращается в гусеницу. […]

Чем искажение отличается от изменения

Как и чисто информационные искажения, действующие при распространении историй, слухов и убеждений, социологи подробно изучали распространение поведенческих практик и технологических инноваций в различных обществах. Литературу о «диффузии инноваций» обобщил социолог Эверетт Роджерс, выделивший несколько особенностей успешных инноваций. Чтобы удачно распространяться, инновации должны (1) иметь относительное преимущество по сравнению с существующими практиками и технологиями, (2) быть достаточно совместимыми с существующими практиками и технологиями, (3) быть достаточно простыми для того, чтобы потенциальный последователь мог быстро понять, как их использовать, (4) быть наглядными, чтобы их относительное преимущество было легко различимо, и, наконец, (5) быть заметными для других, чтобы проще распространяться. Каждый из этих пунктов представляет собой широкий класс искажений на основе содержания, которые заставляют некоторые признаки (эффективные, совместимые, понятные, наглядные и заметные) распространяться за счет других (неэффективные, несовместимые, непонятные и проч.). Хорошим примером инновации, которая соответствует всем этим пунктам искажений на основе содержания, является мобильный телефон. […]

Какие долговременные последствия несет за собой культурный отбор, построенный на искажениях на основе содержания? Простые модели культурной эволюции, созданные Бойдом и Ричерсоном, ожидаемо показывают, что если искажение на основе содержания дает преимущество одному признаку перед другим (и если действует только это искажение), то частота этого признака будет увеличиваться со временем, пока каждый в популяции не будет им обладать. […]

С виду искажение на основе содержания похоже на направленное изменение. В основе и того и другого лежат психические процессы, и то и другое приводит к распространению признаков, предпочитаемых для этих психических процессов. Однако модели Бойда и Ричерсона показывают, что эти процессы приводят к различным последствиям. При направленном изменении люди индивидуально меняют культурные признаки соответственно своим личным искажениям при обучении. Искажение на основе содержания, как и другие виды культурного отбора, возникает, когда люди выбирают преимущественные признаки среди существующих в популяции и не изменяют их.

Направленное изменение — это индивидуальный процесс, а искажение на основе содержания работает на уровне популяции.

Искажение зависит от вариативности в популяции: если все обладают одним и тем же признаком, то искажение на основе содержания просто не будет действовать — не из чего будет выбирать. Более того, чем выше вариативность в популяции, тем сильнее будет искажение. Если велико культурное разнообразие, то шансы встретить носителя другого культурного признака высоки. С другой стороны, культурное разнообразие в популяции никак не воздействует на направленное изменение, поскольку это исключительно индивидуальный процесс и культурные признаки других людей здесь не важны. […]

Искажение, основанное на частотности

Культурные признаки не всегда распространяются благодаря своим внутренним достоинствам, недостаткам или неотъемлемой психологической привлекательности. Зачастую бывает сложно определить, к чему приведут различные практики. Представьте, что вы в ресторане за границей и хотите заказать еду. Все меню написано на неизвестном вам языке, а официант не понимает вашу речь. Ничего не зная о вкусе блюд в меню, вы оглядываетесь, чтобы посмотреть, что едят другие посетители. Большинство из них, как вам кажется, едят какое-то блюдо из курицы, и вы жестами показываете официанту, что хотите то же самое.

В этом сценарии на вас повлияло искажение, основанное на частотности: чтобы сделать свой выбор, вы использовали частоту признака в популяции — вне зависимости от его внутренних характеристик. Точнее, на вас повлияло позитивное искажение частотности, или конформность, так как вы выбрали наиболее массовый признак в популяции. Противоположностью ему является негативное искажение частотности, или антиконформность, когда выбирается наименее распространенный признак, но я остановлюсь здесь на конформности. Когда нельзя точно определить различие между стоимостью и выгодой какого-либо решения (или когда это слишком затратно либо опасно), то искажение частотности предлагает дешевый и короткий путь к индивидуальному научению методом проб и ошибок.

Социальные психологи давно изучают конформность в лаборатории. В классических экспериментах 1950-х годов Соломон Аш помещал участников в комнату с группой других участников, которые на самом деле были сообщниками экспериментаторов. Затем каждого «ложного» участника просили определить, какая из трех линий совпадает по длине с линией, которую демонстрировал экспериментатор, и громко сказать это всей группе. Эта задача была невероятно простой, и буквально каждый участник, проверенный по отдельности, называл правильный ответ в 100% случаев. «Сообщникам», однако, было поручено давать неправильный ответ. Когда очередь доходила до настоящих участников (отвечавших всегда после «ложных»), то существенная доля из них присоединялась к очевидно неверным ответам. Другими словами, давление к конформности перевешивало личное суждение.

В экспериментах социальной психологии, подобных этому, конформность определяется как просто тенденция копировать самую распространенную в группе черту. Однако ученые, занимавшиеся моделированием культурной эволюции, пришли к более точному определению (это одно из преимуществ моделей: они заставляют аккуратно определять собственные термины). Конформность по Бойду и Ричерсону — это не просто выбор самого частотного признака в популяции.

Конформность — это непропорционально увеличенная вероятность перенять самый частотный признак в популяции по сравнению с обычным случайным копированием.

Например, вы оглянулись в зарубежном ресторане и увидели десять человек, семь из которых ели курицу, а остальные три — рыбу. Если при этом вы бы скопировали их выбор совершенно случайно, вне всякого конформизма, то с вероятностью в 70% вы бы заказали курицу, а рыбу бы выбрали в 30% случаев. Таким образом, действительно было бы скопировано самое популярное блюдо, но только из-за того, что вы заметили бы его с большей вероятностью; конформизм в этом случае оказался бы ни при чем. Если же вы действительно находились бы под влиянием конформности, то шанс заказать курицу должен был быть больше, чем 70%. Количество, на которое увеличиваются эти 70% (или уменьшаются 30%), выражает силу конформности.

Это едва уловимое различие важнее, чем кажется на первый взгляд, поскольку моделирование показывает, что два процесса — случайное копирование и конформность — имеют очень разные долгосрочные последствия. Случайное неискаженное копирование не изменяет частоту признаков в последующих поколениях. Напротив, при конформности любой признак, изначально оказавшийся самым популярным, приводит остальные признаки к исчезновению. […]

Бойд и Ричерсон показали, что конформность особенно эффективно создает внутренне гомогенные группы.

Любой индивид, отклоняющийся от групповой нормы, быстро вернется к ней под действием конформности: поскольку отклонение по определению является редким, то действие отбора на него будет отрицательным.

Подобным образом конформность действует среди иммигрантов, которые переходят в новую группу: они быстро перенимают общие нормы новой группы вместо того, чтобы упорствовать в сохранении альтернативного поведения из общества, откуда они произошли. Поэтому если разные группы сойдутся к разным нормам, то между ними будет сохраняться существенная разница. С помощью конформности, таким образом, возможно объяснить устойчивость культурных традиций, которую этнографы наблюдали многие годы: разные общества сохраняли свои собственные уникальные обычаи и практики даже при частых миграциях.

Искажения, основанные на модели

Третий широкий класс искажений культурного отбора связан с личностью человека, от которого перенимаются культурные признаки. Этот человек называется моделью (не путать с математической!). Искажения, основанные на модели, возникают, когда люди более охотно перенимают культурные признаки не на основании их внутренних качеств, а на основании свойств модели, демонстрирующей эти признаки. Например, люди могут копировать очень престижные модели с высоким социальным статусом или особым навыком (искажение престижа). Они также могут копировать модели, похожие на них в одежде, диалекте или внешности (искажение сходства), или копировать более взрослые модели (искажение возраста).

Зачем использовать особенности модели в качестве руководства для копирования признаков? Общий ответ на этот вопрос такой же, как в случае с искажениями частотности: этот путь получения полезного культурного признака дешевле и проще, чем путь через содержание, направленное изменение или индивидуальное научение, каждый из которых может требовать какую-то оценку внутренних особенностей признака. Копировать действие престижного (или похожего, или старшего) члена общества достаточно просто. Конкретный ответ на этот вопрос зависит от типа модели, о которой мы говорим. В случае с искажением престижа вы, копируя поведение престижных людей, сами имеете шанс стать престижным. Например, если вы хотите стать хорошим игроком в гольф, то копирование замаха Тайгера Вудса, возможно, — хорошая стратегия. По крайней мере, это наверняка быстрее и проще, чем пытаться самостоятельно открыть — болезненным путем проб и ошибок — хороший замах в гольфе. […]

Свидетельства о том, что люди действительно используют искажение престижа, идут из нескольких источников. Эксперименты социальных психологов показывают, что люди охотнее копируют решения, взгляды и поведение престижных или успешных индивидов. Например, оказалось, что участники экспериментов изменяют свои предпочтения в искусстве под влиянием другого участника, который был представлен как арт-директор рекламной фирмы — но ничего не меняется, если он был представлен как студент. Другие эксперименты подтверждают конкретный прогноз Бойда и Ричерсона о том, что искажение престижа может работать неточно и не обязательно быть адаптивным. В одном из исследований участники изменяли свое мнение о студенческом активизме под влиянием профессора-эксперта, даже в том случае, когда специальность профессора (история Китая) была никак не связана с темой. В других исследованиях участники должны были ставить на симуляцию лошадиных скачек — оказалось, что они копировали ставки других участников, успешных в прошлом, даже если было сказано, что каждый участник делает ставку на разные гонки.

За пределами лаборатории люди, кажется, также проявляют искажение престижа. Исследования о диффузии инноваций показывают, что новый продукт или поведение часто распространяется, потому что его демонстрируют престижные или успешные индивиды — известные как «лидеры мнений». Одно исследование Эверетта Роджерса описывает, как новый метод преподавания математики распространился в 1960-х годах только в одном школьном округе, поскольку был перенят тремя особо влиятельными школьными администраторами. Похожие эффекты наблюдали социолингвисты при изменениях диалекта, которые были запущены престижными носителями с высоким социальным статусом в обществе. Это продемонстрировано в классическом социолингвистическом исследовании Вильяма Лабова на острове Мартас-Винъярд у берегов Новой Англии. Лабов обнаружил, что жители, ценившие жизнь на острове, считали рыбаков носителями высокого социального статуса, поскольку последние представляли традиционные ценности. В результате жители начали перенимать особый диалект этих рыбаков. Другие группы, которые не идентифицировали себя с островитянами и хотели уехать, не копировали рыбацкий диалект, поскольку имели иное представление о престиже.

Искажение на основе престижа также может привести к стремительной «гонке вооружений» между маркерами престижа и копируемыми признаками. Чтобы показать это, Бойд и Ричерсон провели аналогию с половым отбором в биологической эволюции. Популяционный генетик Р.А. Фишер предположил, что преувеличенные черты, подобные павлиньим хвостам, появились в результате полового отбора. Самки павлинов выбирали самцов по длине хвоста: чем больше, тем лучше. Причина этого предпочтения неважна — важно, что такое предпочтение существует. Это половой отбор. Естественный отбор тоже действует, но в обратном направлении: он благоприятствует коротким хвостам, которые делают самцов менее заметными для хищников. Если половой отбор сильнее, чем естественный, то длина хвоста у самцов будет увеличиваться, поскольку самцы с длинными хвостами с большей вероятностью будут спариваться и размножаться, увеличивая количество длиннохвостых сыновей в следующем поколении. Догадка Фишера была в том, что склонность павлиньих самок к длинным хвостам тоже передавалась по наследству, но среди дочерей. Таким образом, в следующем поколении было бы больше не только длиннохвостых самцов (в среднем), но также и самок с более явной склонностью (в среднем) к длинным хвостам. Это коэволюционная гонка вооружений между склонностью к признаку и самим признаком приводит к сложному, чрезмерному хвосту павлина.

Бойд и Ричерсон предположили, что похожий процесс стремительного отбора может действовать при искажении престижа. Исследователи допустили, что, подобно предрасположенности самок павлинов к длинным хвостам, индикаторы престижа также наследуются вместе с самим престижным признаком. Если искажение престижа оказывается сильнее «рациональных» искажений вроде культурного отбора по содержанию (аналог естественного отбора), то предпочтения и признаки могут коэволюционировать в гонке вооружений до чрезмерных значений. Возьмем, к примеру, размер домов. Не будет слишком смелым допущением считать, что «размер дома» может оказаться маркером престижа — большие дома свидетельствуют о высоком престиже. Другие, более рациональные искажения, например на основе содержания, могут благоприятствовать маленьким домам с низким риском ограбления, которые легче купить и легче отапливать. Когда искажение престижа оказывается сильнее, чем искажение содержания, то размер домов увеличивается, поскольку люди копируют признак «большой дом» у престижной модели. Принципиально важно, что эти люди также копируют и предпочтение — «большие дома это хорошо». Таким образом, большие дома и склонность к ним будут копироваться вместе, точно так же, как большие хвосты и склонность к большим хвостам у павлинов. Получившийся стремительный отбор может приводить к чрезмерности признака, такой, как огромные поместья знаменитостей и спортсменов (Тайгер Вудс, например, живет в доме стоимостью 54 миллиона долларов на 830 квадратных метров). Бойд и Ричерсон отмечают другие возможные примеры подобного отбора: это и громадные бататы, подносящиеся на торжественных пирах на микронезийском острове Понапе, и татуировки, покрывающее все тело, которые до недавнего времени были популярными у полинезийцев.

Источник: m.vk.com

Комментарии: