Л.В. Щерба vs. приматология

В разделе «Французский язык» издание «Фигаро» опубликовало любопытную статью под названием «Можно ли понять язык животных?», представляющую собой интервью этолога Албана Лемассона.

В общем-то, вопросы, которые ему задавали, не выходили за рамки обычных вопросов лингвистического профана, которые обычно и встречаются в подобного рода случаях. Например, «можно ли назвать языком язык животных?», «почему обезьяны не могут говорить, как люди?» или «можно ли их научить нашему языку?» и т.д.

Товарищ Лемассон оказался не так прост и начал с того, что уточнил, что следует понимать под языком. Если это способность усваивать грамматику, создавать новые фразы до бесконечности, артикулировать разнообразные звуки и подражать им, то у животных языка, конечно, нет. Но если принять менее строгое определение, то у животных имеются способности, которые можно назвать языковыми.

Мне в этом отношении вспоминается Л.В. Щерба с чего четырьмя аспектами языковых явлений — языковой материал, языковая система, речевая деятельность, языковая организация (ментальный лексикон) [Щерба 2004: 24–30]. Язык существует только в одной из этих форм, подобно тому как H2O существует только в форме воды, пара или льда (снега). Никакого «языка вообще» нет, а есть либо речь, либо текст, либо ментальный лексикон, либо языковая система (описательная грамматика, словарь и т.д.).

Отличия языка животных от языка человека ищут почти исключительно в речевой деятельности. Языковая (скорее квазиязыковая) организация животных скрыта от исследователя, как, впрочем, и языковая организация человека, но об этой последней можно сделать кое-какие предположения. О двух других аспектах (лучше сказать — формах) языка животных почему-то не говорят. Да оно и понятно, — не о чем.

Отличие языка животных от человеческого состоит не столько в том, что животные не способны порождать рекурсивные высказывания или сложноподчинённые предложения с деепричастными оборотами, сколько в том, что язык животных представлен лишь в двух формах — языковая организация и речевая деятельность. Да и то, о языковой организации (ментальном лексиконе) животных невозможно сказать ничего внятного. По косвенным данным (продуктам их «речевой деятельности», «высказываниям») мы можем заключить, что он у них должен быть, но по тем же косвенным данным ясно, что по своей сложности он не идёт ни в какое сравнение с человеческим. Например, когда человек усваивает иностранный язык, в его ментальном лексиконе создаётся новая подсистема, которая на определённом уровне своего развития далеко не во всём пересекается с другими подсистемами. Но мне неизвестны исследования, показывающие усвоение животными новых слов именно как иностранных, относящихся к другой системе, а не просто прибавляющихся к тем, что уже имеются в лексиконе.

О языковой системе, созданной животными, и говорить не приходится. А вот люди, получая школьное образование, благодаря ей заново открывают для себя свой собственный язык. Более того, благодаря этому переоткрыванию языка, благодаря тому, что человек знакомится с родным языком именно через языковую систему, для многих людей она является единственной формой существования языка. Да что уж там обыватели, почти весь XX век лингвисты сами считали только это языком.

У животных нет и языкового материала — текстов. Крайне сомнительно даже существование самых примитивных речевых жанров, необходимость закрепления которых на материальном носителе, как мне представляется, и есть предпосылка возникновения текстов. Текст возникает как средство сохранения во времени и пространстве некоторой совокупности актов взаимодействия с другими людьми или опыта собственных внутренних состояний. А будучи зафиксированным, текст начинает сам организовывать такие акты взаимодействия: люди понимают, как его осуществлять, не на основе собственного опыта, а на основе опыта, обобщённого и зафиксированного в тексте.

Можно, конечно, сказать, что речевые жанры у животных всё-таки есть: они используют разные сигналы, например, во время охоты, ухода за сородичами и т.п. Однако эти отдельные «высказывания» не могут быть использованы в рамках другого «жанра», что как раз и наблюдается у людей. Более того, в зависимости от того, в каком жанре та или иная фраза использована, она меняет свой смысл, порой кардинальным образом. Характерный пример — юмор или манипуляция. Я уж не говорю о том, что жанры представляют собой сложные системы, не ограничивающиеся лишь использованием таких-то фраз в таких-то условиях.

Здесь может возникнуть возражение, что языковой материал Л.В. Щербы — это не только тексты. Действительно, Л.В. Щерба называет языковым материалом совокупность всего говоримого и понимаемого в некоторую эпоху истории данного коллектива [Там же: 26]. Именно говоримого и понимаемого, а не сказанного и понятого. Тексты — это как раз сказанное и понятое, они лишены динамического компонента. Но я говорил о текстах для простоты. И раз это не только тексты, а совокупность говоримого и понимаемого, то у животных языковой материал тоже есть. Этот языковой материал животных тоже можно зафиксировать (записать их крики и всё такое), сделать из него своего рода тексты.

Но мне всё-таки кажется, что это не совсем то. Вот если бы животные сами научились фиксировать совокупность всего «говоримого» и «понимаемого» ими — тогда да. И если бы они могли использовать этот материал дальше, развивать его и обогащать… Кроме того, у животных их «языковой материал» не меняется. Сам я не проверял, но думаю, что 10 тысяч лет назад какие-нибудь макаки кричали, а киты пищали точно так же, как они кричат и пищат сейчас. У человека языковой материал меняется с невообразимой по природным меркам скоростью (хотя, конечно, всеобщее образование теперь существенно затормозит этот процесс).

Есть и ещё одно обстоятельство. Языковой материал (в устной или письменной форме) позволяет накапливать и обогащать языковой и культурный опыт, а не изобретать его заново. Да, есть обезьяны, которые учат детёнышей мыть клубни, чего они не умели несколько десятилетий назад (прочитал в какой-то статье Ж.И. Резниковой). Но они делают это путём подражания. Вот если бы они могли передавать этот опыт с помощью своего «языка», а для усвоения этого опыта детёнышам не обязательно было бы контактировать с особью, уже умеющей это делать, или наблюдать сам этот процесс — тогда бы можно было говорить о полноценном языковом материале у животных. Да и то далеко не у всех. Кстати, когда говорят про язык животных, обычно не уточняют, что за животные имеются в виду — серый кит, пеночка-весничка, летучая мышь?

Возникает вопрос (пусть он и уводит немного в сторону): может ли языковая организация существовать без языковой системы? Допустим, есть какое-то племя туземцев, которые даже толком не осознают, что умеют говорить на языке. К ним приезжает лингвист и записывает их речь, составляет описательную грамматику их языка, а заодно и словарь. Следовательно, языковая система там уже была — в виде некоторого потенциального состояния, иначе невозможно было бы и описательной грамматики составить. И то, что она не была до этого момента составлена, — это неважно.

На первый взгляд, это сродни вопросам «существовала ли радиоактивность до открытий Кюри?», «существовал ли естественный отбор до теории Дарвина?», «была ли Земля плоской до Кеплера-Коперника-Галилея?». Отвечать на них отрицательно или утвердительно — на мой взгляд, дело вкуса. Но лично я считаю, что вопрос о языковой системе и её существовании, например, в бесписьменном обществе сродни вопросу «существуют ли денежные знаки в том же племени туземцев?» Не просто ракушки, на которые они обменивают какие-то вещи, а именно денежные знаки — универсальный эквивалент стоимости любых вещей. Причём такой эквивалент, который материально не имеет ценности (это просто кусок бумаги), но получает эту ценность благодаря тому взаимодействию между людьми, которое с его помощью осуществляется. Раньше сложной системы особого рода социального взаимодействия денежные знаки появиться не могут.

Точно так же и с языковой системой. До деятельности особого рода не существовало и особого способа осмысления наблюдаемых языковых фактов. И только постепенно эта особая деятельность вырабатывает языковую систему и совершенствует способы её выработки. Языковая система является качественно новым феноменом, который позволяет носителю языка усваивать языковые нормы сразу и в готовом виде, а не посредством собственного опыта общения. В отличие от речевой деятельности, вырабатывающей спонтанно языковые нормы, и языкового материала, фиксирующего их, языковая система вырабатывает предписания, которые не могут быть изменены рядовым носителем языка, а усваиваются им как своего рода априорные императивы. Однажды выработанная в языковой системе и положенная в основу образования, система предписаний воспринимается как первичная по отношению к системе норм языка.

Итак, вернёмся к поставленному вопросу: может ли языковая организация существовать без языковой системы? Я склонен отвечать на него утвердительно: да, языковая организация отлично существует и без языковой системы, иногда даже вопреки ей (-ться / -тся, одел / надел и прочие весёлости слышны тут и там, хотя, люди, их говорящие, несомненно, знают правила, но всё равно всё путают).

__________

Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. – Изд. 2-е, стереотипное. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 432 с.

Источник: m.vk.com

Комментарии: