Тревога — это не просто страх без объекта

Тревога — это не просто страх без объекта. Страх рождается из конкретной угрозы, он имеет источник, который можно идентифицировать и, теоретически, устранить или избежать. Тревога же возникает там, где источник угрозы размыт или несущественен сам по себе, но его проявления становятся системными и неотвратимыми. Разница в структуре времени: страх — это ответ на событие, тревога — на процесс, который не завершается.

Вопрос о том, способны ли животные испытывать тревогу, упирается именно в эту особенность. Важно, что в природе практически нет ситуаций, которые порождали бы хроническую, неразрешимую напряжённость. Хищник атакует или отступает, жертва спасается или погибает. Нервная система оптимизирована для бинарных исходов. Что же происходит с ней в условиях, когда опасность не наступает, но и не исчезает? Когда угроза превращается не в событие, а в фон? И на каком уровне организации нервной системы появляется возможность испытывать тревогу? В свое время исследователи показали, что эмоции есть даже у улитки, например, но может ли она испытывать тревогу?

Представим условного таракана, которого поместили в ярко освещённый стеклянный цилиндр без укрытий, а вокруг него неподвижно ходят люди, замахиваются на него, смотрят. Он не может сбежать и спрятаться. Повсюду опасность, но она не убивает. Она существует как чистое давление внимания, лишённое тактильности, но от этого не менее реальное для нервной системы. Или, например, улитку снова и снова бьют палочкой, как только она появляется из раковины. Ей не причиняют вреда, но методично стрессируют. Не факт, что это вызовет тревогу у настолько простых животных, так что вопрос открытый, на каком уровне организации тревога начнет появляться. Описанные эксперименты моделируют парадокс, при котором инстинктивные программы выживания дают сбой, потому что мир перестаёт подчиняться их логике. И важно, что это сбой не предусмотрен устройством нервной системы напрямую, он создается исключительно уникальной, неестественной особенностью условий. Это как надеть на кота носки: новая форма его походки, особенная форма движения будет полностью индуцирована воздействием среды, изменения, которые произойдут в нейронных сетях его мозга, когда он привыкнет так ходить, будут обусловлены исключительно внешним неестественным, но и не убивающим влиянием.

Важно, что в подобных экспериментах состояние тревоги у животного формируется не его собственными нейронными паттернами, а поведением того, кто создаёт условия. Тревога оказывается не внутренней болезнью, а симптомом внешней, искусственно созданной ловушки. Подтверждение этому можно найти в работах исследователей, которые отмечали: животные проявляют признаки, близкие к человеческой тревоге, преимущественно в контакте с человеком — в лабораториях, в неволе, в ситуациях, где правила диктует не природа, а иной разум. Говард Лиделл называл это состояние «настороженностью» — постоянным ожиданием опасности, источник которой неясен. О. Хобарт Маурер первоначально видел в реакциях крыс тревогу, но позднее пришёл к выводу, что это явление возникает только в специфических психологических отношениях с экспериментатором.

В природе такие паттерны отношений — редкость. Хищник не будет годами терроризировать жертву, не поедая её. Это энергетически нецелесообразно. Поэтому хроническая тревога как состояние — это во многом продукт социальных, а точнее, межсубъектных ловушек. Корни её уходят в социальность, в способность одного существа влиять на состояние другого без прямой физической агрессии. Макака в группе может изводить другую, поддерживая иерархическое давление. Но человек превратил это в высокое искусство и системную реальность.

Мы научились методично бить другого не палочкой, а намёком, молчанием, оценкой, неопределённым сроком, изменением правил. Мы создали среды — офисы, социальные сети, институты, — где угроза редко бывает прямой, но почти всегда присутствует как диффузное давление. Наша нервная система, отточенная для жизни в малых группах с ясными сигналами, оказалась в мире гипертрофированных социальных обратных связей. Мы живём в условиях, которые технически увеличивают количество сигналов, но не их ясность. Неопределённость статуса, двусмысленность сообщения, ожидание реакции — всё это формы того самого «толчка», который никогда не приводит к развязке, но постоянно отбрасывает обратно в состояние ожидания.

Именно в этой сфере возникает уникальный феномен: способность надоедать, доставать, давить. Здесь не так просто подобрать точный термин для процесса циклического, предсказуемо-неприятного воздействия, которое не уничтожает тело, но систематически атакует психику. Экспериментатор в лаборатории создает тревогу искусственно; в обычной жизни её создают нам подобные, часто даже не желая того, просто особенностью своего поведения. Люди тем, как ведут себя в соответствии со своей природой, в соответствии со своими алгоритмами, создают уникальные условия социального давления, которые считываются даже теми животными, которые раньше с этим не сталкивались. Вероятно, тут дело даже не в способности воспринимать социальные сигналы, а просто в способности воспринимать другое живое существо как актора. Вероятно, весь феномен тревоги появляется именно из условий, а не из особенного устройства психики воспринимающего.

Но, очевидно, механизм этого явления амплифицирует эффект через специфику работы нейронных сетей, ответственных за социальное взаимодействие. Эти сети эволюционировали для чтения намерений, прогнозирования поведения сородичей и поддержания связей. Они сверхчувствительны к сигналам извне. Когда другой человек регулярно, но не смертельно третирует — критикует, обесценивает, создает непредсказуемость в общении, — эти сети приходят в состояние постоянной боевой готовности. Они ожидают угрозы, но угроза не материализуется в ясной форме, которую можно отразить или от которой можно бежать. Система, предназначенная для кратковременных социальных стрессов, оказывается заблокирована в режиме перманентного ожидания. Тревога и есть сигнал этой блокировки, жужжание перегретого двигателя, который не может ни остановиться, ни перейти на следующую передачу.

Отсюда проистекает мрачная мысль: хроническая тревога — это во многом расплата за социальность. Это побочный продукт того самого сложного инструмента, что позволил нам построить цивилизацию. Мы научились тонко мучить друг друга, не прибегая к прямому насилию, и наш мозг, отточенный миллионами лет эволюции для распознавания зверя в кустах, оказался беззащитен перед этим новым видом опасности. В природе нет аналогов начальнику, который ежедневно выражает недовольство, или партнеру, чье молчание интерпретируется как катастрофа. Эти ситуации эксплуатируют наши древние системы оповещения об опасности, заставляя их работать вхолостую.

Люди как будто бы с раннего детства растут в замкнутых низких туннелях офисных помещений, в которых невозможно полностью расправить плечи в психологическом смысле. И это делает почти всех «горбунами» - невротиками. Такова суть социальной жизни в больших группах. Влияние «низких потолков» социального давления настолько сильно, что оно делает тревожными не толко людей, но и других животных, с которыми люди живут вместе. Тревога — это не призрак в машине нашего мозга, это диагноз его функционирования в «неестественных» условиях. Тревога демонстрирует разрыв между биологическим аппаратом, настроенным на ясные физические угрозы, и социальным миром, полным неосязаемых, затяжных и циклических конфликтов. Понимание этого снимает с тревоги ореол мистической болезни и показывает её как логичный, почти неизбежный отклик на специфически человеческую форму бытия. Мы обречены быть социальными, а значит, в той или иной степени — обречены на тревогу.

Источник: vk.com

Комментарии: