Физикализм и квалиа

Феноменальные качества субъективного опыта – одна из самых дискутируемых тем в философии сознания. За последние несколько десятилетий был разработан ряд чрезвычайно убедительных аргументов, указывающих на существование таких качеств, получивших название «квалиа». Статья Константина Морозова «Не стоит переживать из-за квалиа» предлагает разобраться с содержанием термина и некоторыми сравнительно успешными попытками его осмысления. В большинстве случаев такие попытки опираются на интуиции здравого смысла, убеждающие нас, что помимо внешнего мира физических объектов есть также внутренний мир субъективных переживаний. Этот мир обладает феноменальными качествами – он ощущается мной каким-то образом, прямо и непосредственно, «от первого лица», и ощущение это никак нельзя выразить – можно только испытать. Среди наиболее популярных мысленных ходов о квалиа можно отметить аргумент летучей мыши Томаса Нагеля, аргумент знания Фрэнка Джексона («комната Мэри»), а также аргумент представимости Дэвида Чалмерса («философский зомби»). Последний также предложил интерпретацию проблемы квалиа как «трудной проблемы» – неприступного барьера для естественно-научного объяснения сознания. В рамках этого текста я не буду подробно останавливаться на каждом из этих аргументов, предполагая, что читатель имеет о них общее представление; интересующимся рекомендую обратиться к статье Константина, которая может служить прекрасной пропедевтикой на эту тему. В дальнейшем речь будет идти о квалиа-реализме как об обобщенной позиции без уточнения того, какой именно философ или аргумент имеются в виду.

Проблема, которую акцентирует квалиа-реализм, состоит в следующем: феноменальный аспект сознательных состояний очевидно существует, но не встраивается в объективный мир, который изучает наука. Это обстоятельство вступает в конфликт с физикализмом – преобладающей в аналитической философии метафизической позицией. Таким образом, «трудную проблему» сознания можно переформулировать как проблему совместимости квалиа и физикализма. Феноменальное сознание в мире физического кажется аномалией, и если мы принимаем квалиа-реализм, то вынуждены отвергнуть физикализм; в то же время последовательный физикализм должен отвергать наличие квалиа. Тем не менее, многие современные философы придерживаются нередуктивных вариантов физикализма, пытаясь сохранить обе части уравнения. Схожую точку зрения в заключительной части статьи защищает и Константин, предлагая «работать с концепцией сознания и квалиа по-другому». Однако, на мой взгляд, в гораздо большей степени пересматривается здесь не концепция квалиа, а сам физикализм. Это соответствует тенденциям, которые разворачиваются в философии сознания в последние десятилетия и продолжают большой историко-философский сюжет, проходящий практически через всю историю аналитической традиции. Вкратце сюжет можно описать как поступательный натиск квалиа-реализма, в результате чего физикализм был вынужден сдавать все новые рубежи. Сегодняшним итогом (вряд ли окончательным) стала трансформация программы в современную нередуктивную версию, чье отличие заключается в стремлении доказать, что никакого конфликта с квалиа вовсе нет. Но насколько убедительны эти доказательства? Для ответа попробуем обозначить основные этапы трансформации физикализма, но начать придется с давно назревшего, но крайне запутанного вопроса – что именно мы понимаем под физикализмом сегодня?

1. Физикализм и физическое

Термин физикализм используется главным образом в философии сознания и в максимально сжатом виде означает утверждение о том, что все является физическим. Если же развернуть позицию чуть шире, то получится монистический онтологический тезис, согласно которому реальность состоит только из физических объектов и физических же отношений между ними. Довольно часто наряду с этим употребляется тезис о каузальной замкнутости физического, предполагающий существование в мире только физических причин и следствий. Сознание в такой картине мира либо прямо отождествляется с физическими процессами, либо признается производным от них, что делает физикализм позицией, оппонирующей стратегиям, исходящим из фундаментального онтологического статуса сознания – к ним обычно относят дуализм, идеализм и панпсихизм. Более традиционной оппозицией этих стратегий исторически выступал материализм, поэтому физикализм сегодня воспринимается либо как полный его синоним, либо как современное продолжение с той лишь разницей, что теперь речь идет уже не об «атомах и пустоте», а о более широком круге явлений, которые исследует современная наука. 

Также следует упомянуть о натурализме, который в большинстве случаев трактуется как понятие, близкородственное или даже эквивалентное физикализму. Это не всегда так, но в рамках этого текста понятия будут рассматриваться как взаимозаменяемые. Как и физикализм, натурализм настаивает на том, что достоверное знание о мире может быть получено с помощью инструментария естественных наук. На объяснение сознания с привлечением сверхъестественного (к примеру, Бога или души) накладывается запрет. Чтобы подчеркнуть пренебрежительное отношение к подобным приемам, англоязычные философы в разговорной речи (а иногда и в академическом письме) употребляют меткое, но труднопереводимое слово «spooky» [Churchland 2022], указывающее на очевидно несуществующие, жутковато-мистические явления. Сознание с точки зрения физикализма точно не должно быть мистическим, поскольку это совершенно естественный феномен.

Но что мы должны считать физическим, а что отнести к несуществующему? Кажется, ответ на этот вопрос составляет первейшую задачу физикализма, но уже с ней он справляется не лучшим образом. Вроде бы за уточнением можно обратиться к физикам, но на практике такой ход работает плохо – как правило, современные физики занимаются очерченным кругом специальных проблем, не претендуя на уровень абстракции, который требуется для строгого определения предмета собственной дисциплины. О связи физикализма с физическим знанием еще будет сказано ниже, но в большинстве случаев философы останавливаются на обыденном понимании «физического», отказываясь от дальнейшего анализа. Возникает возражение о круге в объяснении (физическое определяется через физическое), наиболее распространенный ответ на которое состоит в том, что для использования некоторого термина необязательно иметь возможность провести его исчерпывающий концептуальный анализ. Например, Фалесу не нужно было подробно объяснять, что такое вода, чтобы доказывать, что на фундаментальном уровне все является водой; также и физическое в современных дискуссиях принимается как интуитивно разделяемое большинством участников понятие. Тем не менее, именно прояснение того, что считать физическим, и в каком отношении оно находится с ментальным, составляет ключевой критерий различия между вариантами физикализма.

2. Первая волна: элиминативизм и иллюзионизм

В истории аналитической философии можно выделить три этапа развития физикалистской стратегии. Первый этап берет начало в работах логического позитивизма Венского кружка: впервые термин «физикализм» используется в начале 1930-х в работах Отто Нейрата и Рудольфа Карнапа [Neurat 1931]. Как и полагается позитивистам, они ориентировались на позитивные науки как на единственный источник достоверного знания о мире – в противовес принятым в философии метафизическим методам. В свою очередь, метафизика мыслителями Венского кружка трактовалась довольно специфично – этим словом они именовали любые оторванные от опыта спекуляции. В отличие от произвольных и постоянно противоречащих друг другу философских мудрствований естественные науки дают точное и надежное знание о мире. Физика, как наиболее фундаментальная из них (позитивисты настаивали на том, что все другие науки могут быть сведены к физике), наделялась верховным авторитетом, а значит общее направление мысли уместно назвать физикализмом. Следует отметить расхождение с современным пониманием физикализма как продолжения материализма – для позитивистов «физическое» выступало не столько альтернативной «материальному», сколько оппозицией «метафизическому». Термин «материализм» философам Венского кружка не подходил по той причине, что обозначал метафизическую позицию, то есть ровно то, что они критиковали. Сам спор идеализма и материализма для них был лишен смысла, относился к кругу метафизических вопросов, которые именовались «псевдопроблемами». Причина появления «псевдопроблем» – логические ошибки, в число которых входят некорректное словоупотребление, смешение различных словарей, использование терминов в чуждых им контекстах. Физикализм в такой трактовке – это чисто лингвистический тезис о том, что все содержательные высказывания о мире могут быть сведены к высказываниям на языке физики и подвергнуты проверке с помощью научной методологии.

Однако как же быть с субъективными ментальными состояниями, которые не могут быть подвергнуты такой проверке? Существование боли для испытывающего ее совершенно очевидно и несомненно, однако другие вряд ли получат знание о той самой боли, даже если получат исчерпывающее описание сопровождающих ее нейрофизиологических процессов. Интуиции такого рода позже станут фундаментом для квалиа-реализма, но на раннем этапе развития аналитической философии эти вопросы также относились к разряду «псевдопроблем». Правильная научная картина мира просто элиминирует данные интроспекции из рассмотрения, а никакой особой значимости рассказы о собственных переживаниях не несут. Разоблачению представлений об уникальности интроспективных отчетов посвящена одна из наиболее влиятельных работ раннего периода аналитической философии сознания — «Понятие сознания» Гилберта Райла. По мнению Райла, работа сознания не является независимой от функционирования тела, однако в обыденном дискурсе закрепились способы говорить о ментальных событиях как о чем-то самостоятельном. Корни этой ошибки он видит в картезианском дуализме (образец метафизического мышления), который породил миф о «призраке в машине», испытывающем феноменальные состояния. Однако никакого призрака нет, а парадоксы, возникающие при описании таких состояний, возникают вследствие «категориальной ошибки» — помещения интроспективных терминов в словари, призванные описывать объективно существующее положение вещей. Корректным будет описание этих процессов в терминах наблюдаемого поведения и предрасположенности к нему [Райл 1999]. Боль, таким образом, нужно описывать не как субъективное ощущение, но как телесные реакции: отдергивание руки, гримасу, крик.

Подход, стремящийся к объективации субъективного и устранению его из описательных моделей получит продолжение в наиболее радикальном варианте физикализма под названием элиминативизм. Объяснение сознания с этой точки зрения на первый взгляд выглядит очень простым – согласно элиминативизму, обыденные представления о существовании приватного феноменального слоя реальности, который мы привыкли считать сознанием, являются ложными и отсылают к несуществующему. Со временем они будут вытеснены правильной научной (вероятнее всего нейробиологической, но совершенно точно не философской) теорией сознания. Аналогичным образом необычное поведение людей объяснялось влиянием демонов или бесов до тех пор, пока наука не получила верное объяснение происходящего. Точку зрения элиминативизма и сегодня поддерживают некоторые философы, самыми упоминаемыми из которых являются супруги Пол и Патриция Черчланд. В конце XX века появилось крайне влиятельное ответвление элиминативизма под названием иллюзионизм. Сохраняя скептическое отношение к общепринятым представлениям о сознании, иллюзионисты смещают акцент аргументации к разоблачению иллюзорности этих представлений. Немалую роль в этом сыграл все тот же квалиа-реализм – теперь от проблемы феноменального сознания уже нельзя просто отмахнуться, необходимо также объяснить, почему у нас имеется такая устойчивая иллюзия того, что оно существует. Однако общий настрой на элиминацию субъективного иллюзионисты поддерживают; так, главная работа их лидера Дэниела Деннета называется «Consciousness explained», но среди критиков за ней закрепилось ироничное название «Consciousness explained away» [Crooks 2004]. В такой наиболее близкой к изначальной ортодоксии форме физикализм первой волны продолжает существовать и сегодня.

3. Вторая волна: тождество ментального и физического

Появление второй волны физикализма приходится на 60-е годы и связано с разработкой теории тождества (Identity theory) ментального и физического. Один из ее создателей и бывший член Венского кружка Герберт Фейгл признает проблему сознания действительно значимой и предлагает решение, гораздо лучшее соответствующее интуициям здравого смысла, чем элиминативизм: ментальные события действительно существуют, но они тождественны физическим. То, что испытывается мной как боль, одновременно является физиологическим процессом, происходящим в моей нервной системе. Феноменологическое и физиологическое описания тождественны и имеют один референт подобно тому, как термины «Утренняя звезда» и «Вечерняя звезда» отсылают нас к одному и тому же объекту – планете Венере [Feigl 1967]. Другой пример, используемый теоретиками тождества для прояснения природы сознания – гроза. Наука объяснила, что это атмосферное явление может быть объяснено как совокупность электрических разрядов; так же и сознание следует рассматривать как совокупность нейронных процессов. По сравнению с элиминативизмом это серьезная уступка квалиа-реализму – теория уже не отказывается от объяснения феноменального, но считает его своего рода оборотной стороной физических явлений, другим режимом доступа к ним. Также следует отметить, что в таком прочтении физикализм приобретает признаки полноценной метафизической позиции, хоть еще и не готов признать это до конца. Тем не менее, эта версия физикализма все еще остается редуктивной – ментальное без остатка может быть сведено к физическому, а значит объяснение феноменального сознания в перспективе возможно путем изучения мозга. В конце концов, оно и является именно процессом в мозге.

В теориях тождества также быстро обнаружилось множество уязвимостей. С одной стороны, признание значимости ментальных событий наряду с физическими приоткрывает дверь для дуализма со всем его метафизическим багажом. С другой – были найдены аргументы, акцентирующие чрезмерную жесткость отношения тождества. К примеру, аргумент множественной реализации опирается на представимость ситуации, когда одно и то же ментальное состояние реализуется различными физическими. Еще одним вектором атаки стала проблема ментальной каузальности. Физикализм настаивает на каузальной замкнутости физического, признавая только физические причины и следствия. Если же признать существование ментальных явлений хотя бы в самом слабом виде, то они оказываются бесполезной надстройкой над физическим миром – Фейгл называл их «номологическими бездельниками» (“nomological danglers”). Однако это идет вразрез с интуитивными представлениями о каузальной значимости сознания – кажется, что если я желаю поднять руку, то именно мое желание становится причиной действия. Под напором критики защитники физикализма вынуждены были либо возвращаться к элиминативизму (к этому варианту склонялся ведущий теоретик тождества Джон Смарт), либо идти на дальнейшее смягчение позиции. Второй путь выбрал Дональд Дэвидсон, предложив теорию «аномального монизма» [Davidson 1980]. Дэвидсон в целом поддерживает физикализм и придерживается научной картины мира, но признает и сложности, возникающие при попытках вписать в эту картину сознание. Философ прямо говорит, что каузальная роль сознания не может быть объяснена естественными науками – оно является аномалией в физическом мире. Свести ментальное к физическому также невозможно. Вместо чрезмерно жесткого отношения тождества Дэвидсон предлагает концепцию супервентности ментального на физическом. Ментальная система супервентна на физической, если совокупности ее ментальных характеристик соответствует определенная совокупность физических характеристик, при этом невозможно изменение физических характеристик без изменения ментальных.

4. Третья волна: физикализм без редукции

Теория Дэвидсона стала одной из первых попыток построить нередуктивную теорию сознания на базе физикализма. Кажется, отношение супервентности позволяет сохранить зависимость сознания от мозга, не сводя одно к другому; в то же время интерпретация этого отношения стала серьезным вызовом для исследователей. Многие философы считают, что более удачной формулировкой может быть реализация ментального физическим или укорененность (grounding) первого во втором; споры о том, как именно следует охарактеризовать психофизическую связь, не утихают и сегодня. В последние десятилетия было предложено множество вариантов нередуктивного физикализма, разделяющих исходную установку – феноменальное сознание существует и находится с миром физического в отношении, отличном от прямого тождества. Таким путем мы подошли к физикализму третьей волны, который вынужден учитывать сложность проблем, связанных с объяснением сознания, но все же не теряет оптимизма. Да, говорят современные физикалисты, пропасть между ментальным и физическим действительно глубока, и на данном этапе развития науки мы не можем обнаружить концептуальный мост между ними. Однако не следует спешить с выводом, что перекинуть такой мост невозможно – вполне может быть, что наука будущего сделает это. Сейчас феноменальные качества опыта кажутся чужеродным элементом в физическом мире, но проблема может оказаться в нашем понимании физического или не найденном до сих пор механизме, обеспечивающем связь сознания и тела; так или иначе мы должны придерживаться исходного тезиса: сознание является естественным феноменом, которому будет найдено естественное объяснение.

Притягательность нередуктивного физикализма заключается в попытке угодить одновременно всем: с одной стороны, он стремится сохранить онтологическое единство мира в рамках научного мировоззрения; с другой – отдает должное уникальным свойствам человеческой субъективности, не отрицая существование ментальных явлений, так хорошо знакомых каждому из нас. Казалось бы, вот он, срединный путь между паническим сваливанием в метафизику и не менее паническим отказом от нее. Путь действительно выглядит перспективным, и многие из современных философов выбирают его – как уже было сказано выше, среди современных физикалистов это наиболее популярный вариант. Широко понимаемый физикализм, в свою очередь, остается преобладающей позицией в современной философии сознания: согласно опросу среди аналитических философов, проведенному в 2020 году, физикалистами себя назвали 51,9 % опрошенных, еще 32,1 % поддержали решения нефизикалистского толка, а 19,1 % выбрали несколько загадочный в этом контексте пункт «другое» [Bourget and Chalmers 2020]. Но, как это обычно случается в истории философии, вместе с некоторой стратегией решения классической проблемы немедленно появляется и критика на нее.

5. Критика: метафизический и эпистемический разрывы

Первый вектор критики можно описать очень простым вопросом: а это точно все еще физикализм? Не упущено ли монистическое единство мира в результате очередных уступок квалиа-реализму? Если вдобавок к физическому признается существование несводимого к нему ментального придатка, то реальность начинает расслаиваться, а попытки ее сшить открывают прямую дорогу к самой тяжеловесной метафизике; именно этого физикализм изначально стремился избежать. Даже если мы надеемся на возможность наведения концептуальных мостов между ментальной стороной и физической, кажется, что после этого у нас все равно останется две стороны, а не одна. Может быть, стоит прекратить попытки провезти метафизику контрабандой, отбросить стеснения и признать себя дуалистами, пусть и в слабой форме? В обсуждаемой статье Константин говорит о том, что механизм посредничества между квалиа и мозгом будет именно метафизическим. История мысли знает довольно много примеров более или менее наукообразного постулирования таких механизмов: Декарт считал, что их каким-то образом реализует шишковидная железа, а Мальбранш – прямое вмешательство Бога в каждое взаимодействие ментального и физического. Среди сравнительно современных вариантов можно вспомнить психоны Джона Экклса [Eccles 1984], нейродинамические коды Давида Израилевича Дубровского [Дубровский 1980], локальный интеракционизм Вадима Валерьевича Васильева [Васильев 2014] или даже «просто научный факт» Джона Серла [Серл 2002]. Несмотря на различия в метафизических основаниях, все четыре упомянутых исследователя разделяют натуралистические установки и полагаются на авторитет естественных наук (Экклс и вовсе не философ, а нейрофизиолог и, среди прочего, нобелевский лауреат). Тем не менее, каждый из них утверждает наличие умозрительного механизма, чья эмпирическая проверка представляется чрезвычайно проблематичной. Изначально заявленные сциентизм и натурализм трещат по швам.

Но, кажется, возражения об утрате монизма и «контрабандной метафизике» можно отвести следующим образом: наука будущего восстановит единство реальности при пересмотре понятия физического таким образом, чтобы включить в него и то, что сейчас считается ментальным. То, что сейчас кажется мистическим, будет признано вполне естественным. Наука ведь очень часто работает именно так – она расколдовывает мир, делает чудесное объяснимым. Однако шаг в эту сторону, в свою очередь, грозит другой опасностью: залезая в долги перед наукой будущего, приходится платить значительной частью объяснительного потенциала физикализма здесь и сейчас. На угрозу подобного рода указывал еще участник Венского кружка Карл Гемпель, в работах которого можно найти предпосылки дилеммы, получившей далее его имя [Hempel 1980]. В общих чертах дилемму можно сформулировать следующим образом: если физикализм ссылается на современную физику, то попадает в противоречие, поскольку современное физическое знание не завершено. Если же сослаться на идеальную физику будущего, то приходится предвосхищать объяснение ей всего того, что сейчас кажется непонятным. В итоге исходный тезис физикализма становится либо подрывающим себя, либо не слишком содержательным: мы просто выражаем надежду на прогресс науки. При этом появляется риск раздуть «физическое» до такой степени, что оно станет совершенно тривиальным и по сути совпадет с «понятным» или «доступным пониманию». Но выбор физикализма был обусловлен предсказательной и объяснительной силой науки, основанной на систематическом скептицизме и строгой проверке предлагаемых теорий фактами. Если же к предполагаемой физической теории будущего подходят вообще все мыслимые факты, то не очень ясно, что именно она объясняет. Сциентизм и натурализм достигли сегодняшнего доминирующего положения в том числе благодаря неприятию произвольных спекуляций и жестким требованиям к обоснованности гипотез. «Всеядность» нового физикализма вызывает опасения сама по себе, но она еще и достигается дальнейшим размыванием категории физического, которая, как мы помним, и до этого не была слишком отчетливой.

Но вновь предположим, что пессимизм выше необоснован, и эти затруднения преодолены – метафизические мосты переброшены надежно, а категория физического при этом не стала бессодержательной. Новая физика вписала феноменальное в свою картину мира. Метафизический разрыв закрыт, но остается разрыв эпистемический – совершенно неясно, каким должен быть язык описания этой физики, чтобы совместить перспективы «от третьего лица» и «от первого». Если физикализм соглашается включать феноменальное сознание в свои модели объяснения, то вынужден принять и такую его неотъемлемую характеристику, как невыразимость. Единственный способ получить знание о квалиа – это пережить его, а дальше все системы коммуникации бессильны, никакая трансляция невозможна. В том числе невозможен и перевод на описательный язык теоретической физики. Кажется, у нас не просто нет должного понимания того, как и о чем именно будет говорить наука будущего – мы даже приблизительно не представляем первый шаг на пути к ней. Многие философы высказывали мнение, что задача состоит в том, чтобы провести инвентаризацию ментальной жизни таким образом, что интроспективные отчеты приобретут эпистемический статус, аналогичный отчетам о научно зафиксированных фактах. Можно вспомнить несколько подходов к осуществлению подобного проекта, но ни один из них не ушел дальше декларации намерений. 

Так, о необходимости вписать субъективный опыт в некоторую интерсубъективную научную картину мира писал еще Нагель в знаменитой статье о летучей мыши. Философ предлагал проект «объективной феноменологии, независимой от эмпатии или воображения» [Nagel 1974], но сразу же признавал и чрезвычайную сложность этой задачи. В качестве другого примера может выступать «гетерофеноменология» Дэниела Деннета, которая также стремилась дополнить описания «от третьего лица» данными интроспекции и получить теорию сознания, учитывающую все нюансы двух сторон [Dennett 1991]. Однако методология Деннета изначально исходила из квалиа-скептицизма и потому в значительной мере подгоняла решение под ответ: во-первых, она сводила феноменальное содержание к вербальным отчетам, а во-вторых, во всех спорных ситуациях наблюдаемый факт имел приоритет над фактом внутренней жизни. Таким образом, перспективы теории, которая сплетет воедино перспективы от первого лица и от третьего так, будто никакого разрыва и не было, пока выглядят очень сомнительными. 

Пожалуй, наиболее разработанным проектом подобного рода в истории философии выступает классическая феноменология, берущая начало в работах Эдмунда Гуссерля. Немецкий философ планировал создание строгой науки о феноменах, то есть о явлениях ровно в том виде, в каком они даны сознанию непосредственным и самоочевидным образом. В терминологии аналитической философии этот проект можно было бы назвать попыткой выстроить систематизированное знание о квалиа. Идея оказалась крайне плодотворной и обрела множество последователей – не будет большим преувеличением сказать, что именно феноменология стала эпистемологическим каркасом континентальной философии XX века. Принципы онтологически нейтрального описания феноменов «самих по себе» нашли широкое применение практически во всех областях философского знания, и сегодня мы имеем дело с чрезвычайно разветвленной сетью интерпретаций гуссерлевской программы. Одной из таких интерпретаций стала нейрофеноменология чилийского биолога Франциско Варелы, предлагавшего решить «трудную проблему» путем «натурализации феноменологии» и ее интеграции в методологию когнитивных наук [Varela 1999]. Тем не менее, от статуса строгой науки в том же смысле, в каком мы считаем наукой физику, феноменологическая программа все еще крайне далека. Аналитическая философия исторически развивалась в оппозиции к континентальной, а гуссерлевскую феноменологию отвергала в том числе за несоответствие нормам строгой эмпирической науки. Пока что кажется, что и здесь мы попадаем в ловушку, пытаясь строить объективное знание на чуждых ему основаниях.

6. Физикализм и физика

В завершение стоит упомянуть еще одно обстоятельство, связанное с непосредственным обращением к физическому знанию. Уже из приведенного краткого обзора можно заметить особенность физикализма, которая не угрожает прямо, но несколько снижает уровень доверия к нему. Дело в том, что эта позиция отдает верховный авторитет в познании мира физической науке, однако ее представители почти никогда не имеют прямого отношения ни к самой физике, ни хотя бы к философии физики. Российская исследовательница творчества Деннета Нина Степановна Юлина не без сарказма писала, что тот является физикалистом, но «не в том смысле, что он занимается философией физики (как раз физикой он не занимается)» [Юлина 2004]. Пример Деннета крайне показательный – действительно, в большинстве случаев философы сознания интересуются биологией, когнитивистикой и нейронауками (часто выступая одновременно и как философы, и как ученые), но почти никогда – физикой. Со стороны физиков также нет значительных признаков встречного движения; намечавшийся в 1930-е годы союз ученых немецкого и австрийского происхождения с философами Венского кружка (чей основатель Мориц Шлик также был физиком по первому образованию) быстро распался. Насчет того, разделяются ли сегодня принципы физикализма действующими физиками, достоверной информации нет. Однако есть множество примеров, когда знаменитые представители физической науки проводили свои философские изыскания, и почти никогда физикализм не выступал для них метафизической платформой.

Напротив, многие философствующие ученые не просто допускали, но прямо доказывали фундаментальный онтологический статус сознания. В их числе Вернер Гейзенберг, Юджин Винер, Эрвин Шредингер, Джон Уилер; перечень далеко не исчерпывающий. Среди ныне живущих физиков, проявивших интерес к теме сознания, можно отметить Генри Стаппа, чья теория также постулирует фундаментальность сознания [Stapp 2011]. Особый интерес в этом контексте представляет случай нобелевского лауреата Роджера Пенроуза. Пенроуз написал несколько работ, в которых высказывал симпатии физикалистскому подходу, сочетая его, впрочем, с «математическим платонизмом» [Penrose 1994]. Теорию Пенроуза можно с некоторой натяжкой причислить к нередуктивному физикализму, и концептуальным мостом, связующим ментальное и физическое, в ней выступают квантовые процессы, проходящие в микротрубочках нейронов. Теория немедленно была подвергнута критике со стороны философов – как за чрезмерную спекулятивность [Churchland 1995], так и за избыточный редукционизм [Картрайт 2008]. Можно, конечно, возразить, что перечисленные примеры нерелевантны по той причине, что физики выходят за рамки своей науки именно в ситуации, когда физикализм перестает их устраивать, а во всех остальных случаях они бы его поддержали. Надежного подтверждения этому нет (по крайней мере, у меня нет информации о таких исследованиях), но представляется разумным осторожное предположение, что даже в таких случаях физики скорее придерживаются имплицитной методологической установки, но не развернутой философской позиции. На практике же гораздо чаще приверженность принципам физикализма можно обнаружить у нейроученых, которые крайне редко интересуются вопросами устройства исследуемых систем на физическом уровне. Безусловно, это не сфера их компетенции, но у стороннего наблюдателя может вызвать недоумение тот факт, что физикализм имеет некоторое отношение к знанию ряда естественнонаучных дисциплин, но очень мало – собственно к физике.

7. Заключение

Приведенные возражения не претендуют на то, чтобы обрушить физикализм как таковой. Эта стратегия показала свою гибкость и устойчивость под самыми изощренными ударами. Недостаточно их и для того, чтобы признать нередуктивные версии физикализма совершенно негодными – их привлекательные стороны также довольно сильны, а затруднения могут оказаться разрешимыми. Описанный сюжет скорее показывает состояние современной аналитической философии сознания, где конкурирует множество гипотез, ни одна из которых не способна предоставить решающие аргументы в свою пользу. Общим местом стала констатация того, что хорошей теории у нас нет – каждая из предложенных альтернатив имеет некоторые преимущества, но еще более значительные недостатки. Попробуем теперь вернуться к исходному вопросу об угрозе квалиа-реализма для физикализма. 

Проблему сознания часто называют главным вызовом современной науки, но способна ли она похоронить натурализм целиком? Такая перспектива сейчас не кажется слишком вероятной, но по крайней мере некоторую трансформацию натуралистических воззрений квалиа-реалистам уже удалось спровоцировать, а некоторые позиции, казавшиеся незыблемыми – существенно подвинуть. Пока что именно квалиа-реализм подминает под себя физикализм, а не наоборот. В таком контексте позиция иллюзионистов по отношению к феноменальному сознанию перестает казаться странной – парадоксальным образом именно они восприняли вызов Чалмерса всерьез и увидели в «трудной проблеме» гораздо большую угрозу для науки, чем их коллеги из нередуктивного лагеря. За устранение критической угрозы не жалко заплатить высокую цену, даже если эта цена включает несоответствие интуициям здравого смысла. Радикальное решение тоже может оказаться верным; в конце концов, многие из научных теорий, которые поначалу казались контринтуитивными, в итоге доказали свою правоту.

Источник: insolarance.com

Комментарии: