Пошлость относят к непереводимым словам русского языка

Пошлость относят к непереводимым словам русского языка. Возможно, потому, что уточнение его смысла требует тонкой нюансировки в зависимости от контекста. Одно из самых удачных приближений к значению «пошлости» — сравнение с безвкусицей. И пошлость, и безвкусица проявляются и в этическом, и в эстетическом плане.

Однако есть между ними существенное различие, которое и заставляет говорить о пошлости как социальном зле.

Пошлость не является проявлением отсутствия конкретных социальных навыков, пробелов в образовании и воспитании.

Она проявляет в человеке базовую жизненную программу, суть которой в неспособности воспринимать сложность жизни и в пренебрежении конструктивным усилием.

Нежелание отвлекаться на нюансы, вдумываться в контекст, искать верную меру, автоматические реакции формируют привычку к отождествлению узнаваемого, легко воспроизводимого, вторичного с «правильным» и «прекрасным». В итоге человек деградирует интеллектуально. Пошлость, таким образом, затрагивает две ценностные сферы — духовную и познавательную.

Развитие человечества, если вдуматься, представляет собой постоянное, упорное, духовно трудоемкое уточнение культурных принципов применительно к непрерывно меняющимся условиям практических действий. Ситуация порождения новых смыслов требует мужества — мужества признать бесплодность имеющихся решений, недейственность законов, устаревание правил и норм. Все это указывает на столкновение с еще культурно не освоенным опытом. Только из такой ситуации мы можем двигаться дальше — поворачивать колесо истории, идти по пути социального творчества.

Не все идеи местами одиозного мыслителя Ницше следует понимать как инструкцию к действию. Вместе с тем образ сверхчеловека, возникший в его текстах как итог разочарованности в современной ему эпохе, включает в себя несокрушимую волю и беспощадную требовательность к себе. Только таким мог быть творец «новых ценностей» в условиях нигилизма, охватившего Европу, как виделось базельскому профессору.

Время, когда Ницше оттачивал свои основные идеи, называют «концом века», что означает не столько историческую веху, сколько культурологическое явление. «Конец века» — сумеречное, переходное время, его отличает существенная культурная перестройка. Изнутри оно видится как период упадка.

Сопоставление двух «концов века» напрашивается само собой. И если из сегодняшнего «пограничья» мы сфокусируемся на ницшеанской идее сверхчеловека, несложно заметить — идеал жизни, направляемой сверхусилием во имя отвлеченного идеала, на пределе жизненных сил, сошел с исторической арены. Современный человек одержим легким успехом. В наши дни нет ничего более непопулярного, чем идеал упорного труда без гарантий, то есть служения.

Этот мировоззренческий сдвиг был исчерпывающе осмыслен Хосе Ортегой-и-Гассетом в его знаменитом «Восстании масс». Улучшение условий жизни огромных масс при демократии приводит к тому, что массовый человек начинает утверждать свое право на посредственность, следствием чего и становится общество потребления. Модус «иметь», пользуясь выражением Эриха Фромма, превращается в единственную доступную субъекту реальность в условиях суперкапитализма: производители активно приучают развращенное человечество к примитивному самоутверждению за счет обладания материальными вещами.

Идеологию общества потребления, конечно, нельзя назвать нигилизмом. Его члены свято верят в то, что «бабло победит зло». Популярная «позитивная психология», одно из самых деструктивных порождений современности, настраивает личность на поверхностное скольжение по жизни.

Критический настрой становится чем-то неприличным, критическое мышление — ненужным. Человек с притупленным критическим мышлением, а значит, и спящей совестью, становится легкой добычей манипуляторов сознанием.

И вот уже продавцы легкого счастья в интернете внушают ему, что ничего более страшного с ним не может случиться, чем неравноценный обмен, «эмоциональная зависимость», «негативные эмоции».

Между тем механизмы психики возникли как сложный продукт эволюции, и переживание боли, страха, сострадания, отчаяния, стресса занимает важное место в становлении человеческой личности. «Кто страданья не знает — тот не знает любви». Иными словами, не испытав негативных эмоций, личность не познает границы своего духовного универсума.

Удовольствие, безусловно, связано с инстинктом жизни, однако главный признак живого — развитие. Оно невозможно без усилий, а любое усилие сопровождается если не болью, то состоянием некомфортным. Способность испытывать боль защищает живой организм от гибели, сигнализируя об опасности. В этом смысле способность испытывать боль — признак живого.

Для культуры середины XIX — начала XX века крайне актуальной была тема зловещей куклы, «живого» автомата, которому проигрывает настоящий человек в силу своей эмоциональности и, как следствие, уязвимости. Во второй половине XX века зомби переселяются в фильмы ужасов, но мало кто задумывается, что их уже ничего не отделяет от социальной реальности. Современный зомби — это обыватель, настроенный на поддержание комфорта и стабильное потребление.

Показательно, как мало в публичном поле критической рефлексии по поводу распространения искусственного интеллекта. Безусловно, мы можем видеть в нем новую ступень развития разума, с ним предстоит конкурировать.

Этот факт требует говорить о двух возможных последствиях.

Можно предположить, что ценность творческого интеллекта в обозримом будущем ожидаемо вырастет. Все, что на данном этапе производят нейросети в художественной сфере, — ярчайшая иллюстрация пошлости. Главная черта его продуктов — бесконечная тиражируемость. На фоне бесконечно повторяемых форм оригинальность как социальная ценность лишь ярче высвечивается там, где еще сохранена способность ее создавать и ценить.

Однако эту возможность не стоит переоценивать.

Стремительное развитие информационных технологий в ХХ веке не привело к ощутимому скачку художественной культуры в передовых странах мира, где целью жизни является повышение ее «качества». То же самое можно сказать о России.

Распространение интернет-технологий, казалось бы, позволяет уравнять всех в доступе к информации и публичности. Однако реальное положение дел выглядит иначе. Оригинальные образцы обречены тонуть в океане информационного мусора. Их потребители — уже культурно сформировавшиеся субъекты. Для аудитории менее утонченной их не существует.

Круг замыкается. Ближайшие поколения потребителей информации, по всей видимости, будут расти на образцах, поставляемых в достатке нейросетями. Художественная ценность их на данном этапе сопоставима с фольклором. Не будем обесценивать произведения народного творчества, но речь идет однозначно о крайне низкой степени оригинальности.

Второе из прогнозируемых последствий роботизации — окончательная смерть чувства. О «тепловой смерти чувства» Конрад Лоренц пишет в своей книге «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» уже в 1973 году.

Действительно, современный человек не хочет страдать, не любит любить, боится бояться. Страсть для него имеет негативную коннотацию. Эмоции мешают ему быть рациональным и прагматичным.

Между тем одни из самых продуктивных человеческих переживаний — это метафизический ужас и экзистенциальный страх.

Последний открывается человеку как переживание в ситуации абсолютного, экзистенциального одиночества. Перед лицом смерти, в ситуациях духовного риска, связанного с выбором без гарантий. В таких условиях устойчивый субъект разрушается, чтобы произошла перестройка личности. В своем эссе «Мужество быть» Пауль Тиллих раскрывает ценность переживания чувства тревоги и поиска духовной свободы. По сути, речь идет о ситуациях, в которых человеку не может помочь весь накопленный им личный и социальный опыт. Человек стоит сир и наг на краю духовной бездны, но именно погружаясь в трансформирующий опыт, он получает уникальный шанс приблизиться к источнику своего бытия. Для религиозного мыслителя Тиллиха — это Бог.

Предельные эмоциональные переживания — горя, отчаяния, тревоги — для личности являются одновременно и маленькой эмоциональной смертью, и возможностью совершить спасительный рывок к новому смыслу жизни. Человек получает шанс осуществить творческое усилие и вырасти над собой.

Казалось бы, это старая истина: без личного кризиса, без эмоциональной нагрузки невозможно оригинальное творчество. Ведь в основе его лежит уникальный экзистенциальный опыт.

Однако наблюдаемая социальная реальность и информационный фон говорят об ином. Культура героического прометеевского сверхусилия осталась в прошлом. Тянуться к большему, чем ты есть, немодно. Ценность подобного усилия может быть открыта исключительно в обществе, основанном на иерархии культурно ценного. Этот социальный фундамент, по сути, смыло потоком времени.

В ХХ веке философы-экзистенциалисты ввели в обиход понятие трансценденции, подразумевая под ней способность личности прорываться к метафизическому опыту как к чему-то более значимому, чем физическое, наличное существование. Сегодня индивид en masse не усматривает ничего более значимого, чем он сам, и переживание, выраженное в великом афоризме Паскаля, сравнившего человека с мыслящим тростником на космическом ветру, ему недоступно. «И я самый умный, и, видимо, самый красивый» — пел иронизирующий Найк Борзов в начале ХХ1 века.

Страх и трепет перед бесконечностью как важнейший экзистенциал утрачивается. Зато разрастается, как плесень, неосознаваемый страх перед оригинальностью и сложностью. Прямо пропорционально угасает творческий инстинкт.

Не стоит думать, что это искусственное сближение — неспособность мыслить себя перед лицом вечности и неспособность творить.

Сопротивление новому предпосылается психологически.

Человек склонен воспринимать привычное в качестве безопасного. Тогда как творчество предполагает нарушение сложившегося порядка: столкновение нового со старым неизбежно.

История полна примеров, с каким трудом новое прокладывало дорогу к пониманию. Сегодня в репертуаре каждого оперного театра есть «Кармен», но с каким треском провалилась ее премьера! Вместе с тем, когда мы имеем дело с искусством, новый образец не отменяет старый: развитие искусства кумулятивно. В одной исторической ситуации открытием было одно, в другой — другое. Все это остается в сокровищнице культурных ценностей.

Таков универсальный принцип развития как для этики, так и для художественного познания. Новый исторический опыт для своего выражения требует создания новой художественной формы, нового нравственного смысла, нового научного открытия. К решению проблем, к которым не подходят старые ключи, говоря проще, необходимо подбирать новые. Но чтобы новое выразить, прежде его еще нужно суметь усмотреть. А это невозможно без мужества видеть противоречие между существующим порядком вещей и возможностью приблизить его к идеальному. Мужество быть — это мужество бесконечно сокращать этот зазор.

Елена Янушевская, кандидат философских наук

Источник: vk.com

Комментарии: