Гипноз идей, или Платон VS Торквемада |
||
МЕНЮ Главная страница Поиск Регистрация на сайте Помощь проекту Архив новостей ТЕМЫ Новости ИИ Голосовой помощник Разработка ИИГородские сумасшедшие ИИ в медицине ИИ проекты Искусственные нейросети Искусственный интеллект Слежка за людьми Угроза ИИ ИИ теория Внедрение ИИКомпьютерные науки Машинное обуч. (Ошибки) Машинное обучение Машинный перевод Нейронные сети начинающим Психология ИИ Реализация ИИ Реализация нейросетей Создание беспилотных авто Трезво про ИИ Философия ИИ Big data Работа разума и сознаниеМодель мозгаРобототехника, БПЛАТрансгуманизмОбработка текстаТеория эволюцииДополненная реальностьЖелезоКиберугрозыНаучный мирИТ индустрияРазработка ПОТеория информацииМатематикаЦифровая экономика
Генетические алгоритмы Капсульные нейросети Основы нейронных сетей Распознавание лиц Распознавание образов Распознавание речи Творчество ИИ Техническое зрение Чат-боты Авторизация |
2024-06-21 11:41 Почему интеллигенция далека от народа, а когда приходит к власти — превращается в инквизицию Каждый интеллигент так или иначе исходит из оснований философии Платона — пусть даже он никогда в трактаты Платона и не заглядывал. Это значит, что при восприятии мира интеллигент ориентирован на отвлеченные и универсальные идеи, открытые, как писал Платон, лишь «кормчему души» — разуму. Интеллигент полагает, что реальный, чувственный мир с этими идеями тесно связан — как трансцендентно, так и логически. Также он убежден: по сути, любой человек обладает достаточными разумными основаниями, чтобы такую связь если не понимать, то признавать. Человек для интеллигента — это всегда Homo sapiens. Исходя из такого по умолчанию «установленного» в нем платонизма, каждый интеллигент довольно скептично смотрит на все, что находится в материальном пространстве, и живет по его законам, — но претендует при этом называться «идеальным». В первую очередь его скепсис обращен на государство, которое довольно часто пытается заменить собой и своими интересами всякую идею. Государство не должно закрывать собой универсум, так полагает интеллигент. Также он противник любых военных действий, ибо хорошо видит, что там сила и материальный ресурс практически всегда торжествуют как над разумом, так и над универсальным законом жизни души — моралью. В каком-то смысле интеллигент подобен классическому рокеру из 70–80-х годов: он пацифист и симпатизирует анархии. Но, в отличие от рокера, дает волю не своим трансцендентным чувственным порывам, а своей рефлексии, которая направлена к трансцендентному. Он уверен, что едва ли не главный предмет его помыслов — планетарное человечество, — когда-нибудь, да станет не только трансцендентным проектом, но — реальностью. И всегда надеется, что понятые и озвученные им идеи найдут признание среди тех, чей разум открыт для перспектив. * * * Что может ощутить интеллигент, если сегодня в Российской Федерации он оглянется в поисках того, что ему родственно, — в поисках следов универсальных идей? Очевидно, он ощутит растерянность и сильное разочарование. И не по поводу того, что делает государство, — с российским государством интеллигенту давно все понятно. Разочарование будет обращено скорее к народу, к тому абсолютному большинству населения, которое не испытало никаких особенных чувств от факта, что страна закрылась от большого мира, стала нетерпима к миру и возродила свою старую родоплеменную мифологию. Возможно, большинство этого факта даже и не заметило. И возможно, что для интеллигента, находящегося в Российской Федерации, — разочарование в ее народе станет уже неотъемлемой чертой. * * * Интеллигенция традиционно хочет для народа двух вещей: свободы и просвещения. Она безусловно убеждена, что это вещи универсальные, в принципе определяющие человека. Если человек — это Homo sapiens. Также она хочет видеть, что уважение ко всякому человеку «из народа» по умолчанию приоритетно для государственной власти и определяют саму суть этой власти. Для этого интеллигенция идет в политику, на митинги и пикеты, садится в тюрьмы и пишет книги. Но чего хочет сам человек из «народа»? Ему действительно интересно все это: свобода, просвещение? Он ожидает уважения к себе от своего государства? Не так давно один известный новосибирский уличный блогер сокрушался: я делаю репортажи о самых тревожных, кричащих вопросах для этого города, для страны, для этого времени, — и получаю в ютубе сотни, иногда тысячи, совсем иногда — десятки тысяч просмотров. Но вот узнаю, как один парень провел опрос среди девушек: имеет ли для них значение размер члена их молодого человека? Ютуб-аудитория дала около миллиона просмотров. Что-то не так со мной или с этими людьми? — спрашивает теперь блогер. С людьми все так, как и должно быть. Когда было такое, чтобы интригующие зрелища они предпочитали тревожным вопросам? Разве что, когда эти зрелища совсем не подкреплялись вовремя подвезенным хлебом. А так, если хлеб доставлен по расписанию, — мнение девушек о члене всегда вызовет куда больший интерес, чем новость об исчезновении в стране свободы политического выбора или свободы слова. Да, народ желает зрелищ, — здесь ничего не изменилось с тех пор, когда толпы переполняли древние амфитеатры и ипподромы. Но тревожные вопросы перед людьми периодически все же встают. Как быть в таком случае? В таком случае народ желает максимально простых и убедительных ответов. И это вовсе не обязательно должны быть ответы на сами вопросы. Главное, чтоб это были ответы на возникшую тревогу, в итоге которых тревога должна безотлагательно сгинуть. Это могут быть и вообще не ответы. Но здесь важно, чтоб состоялось некое «сценическое» представление. Такое представление, чтоб гарантировано внушило людям одну простую мысль: у них нет поводов для беспокойства! * * * Как говорил профессор Густав Лебон в своей «Психологии народов и масс»: базовое свойство людей, привыкших жить большими скоплениями, — ожидать внушения. Своего рода потребность в гипнотическом эффекте, под властью которого эти скопления становятся уже не случайными толпами. Они получают относительно понятную идентичность и, главное, — безмятежность. Под властью внушения тревожные вопросы снимаются, бессознательное торжествует над сознанием, а на место известной неуверенности индивида приходит переполняющее чувство анонимной массовой силы. Если воля народа в том, чтоб постоянно предпочитать сознательной рефлексии — успокоительное внушение, а воля интеллигенции, напротив, постоянно взывает к сомнениям, рефлексиям и утопиям, — то как они в принципе смогут понять и принять друг друга? На деле оказывается, что все не так безнадежно. Интеллигенции стоит лишь найти к народу правильный подход. Ей надо стать для народа тем гипнотизером, в котором тот неизбежно нуждается. Дать ему цель, возглавить и успокоить. Именно этого и ждет абсолютное большинство разрозненных, бесформенных и несчастных индивидов от тех, кто причастен к миру идей. Бывает, конечно же, что внушение не срабатывает и народ желаемого не получает. Тогда гнев его тотчас обращается на неуспешных проповедников. Люди с особенным пристрастием мстят за обманутые ожидания. И тогда известное: «Распни его!» Если же гипнотическая операция проходит удачно, то авторитет интеллигенции становится почти безграничным. Она обретает над народом власть и может беспрепятственно и эффективно транслировать все свои идеи и мета-рассказы. Народу остается только слушать и благодарить. * * * Однако именно здесь, при таком, казалось бы, успешном сценарии, — с интеллигенцией и происходит драматичный коллапс. Падение. Она перестает быть собственно интеллигенцией и становится или инквизицией, или номенклатурой. Чаще всего и то, и другое. Такие изначальные ее свойства, как независимое познание, критичность, способность к отстраненному созерцанию, — теперь все это становится невозможным. Теперь ей надо держать контроль над вверившейся паствой. Контроль и цензуру. Гипнотизер становится заложником собственного гипноза. В истории, особенно в истории революций, — мы часто могли наблюдать, как возвышенные и свободные умы становились непримиримыми врагами свободы — как только их авторитет окончательно утверждался и больше не вызывал сомнений. Они парадоксальным образом продолжали считать, что их борьба против свободы делается исключительно во имя свободы. Ведь они, успешно подвергая своему гипнозу все большие и большие человеческие массы, — уверились в том, что владеют «последней» правдой. Как там у Оруэлла: «Свобода есть рабство». Или как в той фразе, что приписывают Уинстону Черчиллю: «Фашисты будущего будут называть себя антифашистами». А народ… Что до народа, то история опять же показывает: верить и повиноваться тем, кто знает «последнюю» правду, — это предпочтительней, чем отчаиваться от неразрешимых «проклятых» вопросов. Но и больше того: если сделается вдруг очевидным, что за «знающими правду» никакой правды уже и нет, а может быть, никогда и не бывало, — то эти «народные» люди не возмутятся немедленно, не потребуют к ответу, не пойдут штурмовать «Зимний». Нет — они постараются принять такой вид, что все будто бы на своих местах. Что несовпадения не существенны, что картина мира осталась прежней. Так сильно в людях их желание оставаться в покое. А вернее, так силен страх перед той обнаженной ответственностью, что непременно сопровождает свободу. В общем, если даже воздействие гипноза и закончилось, — люди весьма долго готовы показывать и себе, и другим, будто все еще находятся под ним. И кто знает, сколько может продлиться это странное, симулированное постгипнотическое полунебытие… * * * Судя по всему, интеллигенции лучше бы не завладевать вниманием и волей народа. Ибо если она преуспевает в этом, то теряет саму себя, — гипноз работает в обе стороны. Хочешь сохранить ясность разума — не обращайся к тем, кто хочет доступных и простых ответов. Ведь на самом деле не ответов они хотят, а лишь того, чтобы оставаться во сне и дальше. Для интеллигенции лучше бы всегда оставаться на отдалении от народа — от тех, чьи взгляды будут всегда искать лишь гипнотизера и его фокусов. Да и для самого народа интеллигент с его размышлениями и гипотезами всегда останется куда менее понятным, чем, например, чиновник с его документами и бюрократией, — ведь бюрократия всегда была одним из сильнейших гипнотических фокусов. Значит ли все это, что с подобным положением вещей ничего не поделать и маргинальное место интеллигенции в системе массового человеческого бытия — это и есть самое лучшее для нее место? В принципе да. Есть, правда, один альтернативный вариант. Он станет возможен, если у представителей народа начнет появляться вкус к «проклятым» вопросам, вкус к усложненному преставлению о мире. Если желание просвещения окажется сильнее, чем желание зрелищ. В этом случае уже не интеллигенция идет к народу, а, напротив, народ идет к ней. В этом случае народ начинает сам становиться интеллигенцией, начинает обретать субъектность мыслящих и свободных существ. Может ли сейчас интеллигенция как-то приблизить такой вариант? Наверное, да. Но только не через игры по тем правилам, что понятны и привычны большой аудитории. Исход этих игр хорошо известен, и он не приносит ни разумности, ни свободы. Не надо интеллигенции совершать очередное «хождение в народ». Что же тогда? Держаться своих правил. Тех правил, по которым уважение к размышлению, созерцанию и свободе стоит куда выше, чем к авторитету, силе и ритуалу. Лишь так и можно сохранить те места, откуда еще возможны разговоры и со «звездным небом над головой», и с «моральным законом внутри нас». Как знать, возможно, и народу когда-нибудь такие разговоры сделаются интересны. Роман Шамолин, антрополог, специально для «Новой газеты» Источник: vk.com Комментарии: |
|