Темнота и тьма

Темнота и тьма — широко распространенные в современной философии эпитеты, которые обычно упоминаются в связке с некоторым направлением мысли, областью знаний или концепцией («темная экология», «темное делезианство», «темное просвещение», «темная теология», «темный логос» и т.д.). Часто этот эпитет обозначает непрозрачность, непознаваемость некоторых объектов или вещей в целом, вкупе с некоторой маргинальностью и запрещеностью предлагаемого учения. Также отсылает к эстетике хоррора, к «ужасам», когда темное – это нечто не просто непознаваемое, но и не-человеческое. Темное также имеет этическое и политическое измерение, когда тьма представляет собой либо прямой бунт против существующего порядка света, либо некоторую «лакуну», «складку», которая оказывается «в тени» и ускользают от прямой власти света. В целом характерно внимание к теме негативности, ничто и другим эстетически ассоциированным вещам.

Одной из первых позитивных тематизаций «тьмы» в истории философии являются мистические сочинения Псевдо-Дионисия Ареопагита, в которых представления о Боге связываются не с образом Солнца и света, а с «божественным мраком» или «божественной тьмой». Этот образ используется, чтобы подчеркнуть человеческое неведение и беспомощность перед лицом бога. По следам Псевдо-Дионисия возникла традиция апофатического богословия, согласно которой бог может быть дан человеку только как некоторое отсутствие положительных характеристик, как ощущение собственного незнания, как тайна. Метафора «божественной тьмы» позволяет удерживать вместе трансцендентность бога, его принципиальную недоступность и не-человечность, и возможность соприкоснуться с этой недоступностью в мистическом опыте, или, как минимум, говорить о ней.

Схожим образом использует этот гносеологический потенциал темного и современная континентальная философия. Апофатическая стратегия определения своего предмета характерна для пост-гуссерлевской (пост-хайдеггеровской) феноменологии (Левинас, Мерло-Понти, Лиотар, Марион), лакановского психоанализа и некоторых подходов в социальной философии середины прошлого века (Нанси, Бодрийяр, Сартр). Однако собственно в гносеологии и онтологии эта темная традиция стала заметной только в последние 30 лет в связи с популярностью спекулятивного реализма, постколониальных исследований и хоррор-стадиз. В русскоязычной традиции всплеск философского интереса к темному приходится на вторую половину 10-ых, начавшийся с первых переводов Hyle Press в 2015 году и достигший апогея в 2019 с выходом темных выпусков журнала «Логос».

Ключевым онтологическим положением, связывающую все эти разнородные течения и позиции вместе, является положение об автономности и субстантивности темного и негативного. В то время как классика склонна трактовать темное и негативное как нечто производное от света, его момент и ино-бытие. Философия темного настаивает на некоторой «позитивной тьме», «позитивной негативности», не нуждающейся для своего существования в свете. Она предлагает мыслить ничто как нечто. Классика же, начиная с Парменида и продолжая Хайдеггером, утверждает невозможность такого хода мысли. Темная философия предлагает различать 1) ничто как отсутствие и пустоту; 2) ничто как темное и тайное.

В пределе эта установка предполагает мыслить любое нечто как темное, как недоступное и не-человеческое. Это означает, что мы должны предположить одновременную непознаваемость и доступность (в апофатическом опыте) объектов, признать их внешний характер и темноту в качестве онтологических характеристик. Мы не можем полностью познать не только бога или черную дыру, но и жену, и соседа по лестничной клетке, и климат, и подручную технику, и вирус, поселившийся в нашем (нашем ли?) теле. И при этом у нас нет сомнений в том, что все перечисленное не является плодом нашего воображения, мы имеем ежедневный опыт столкновения с темным: женщины, соседи, глобальное потепление, запрещенные в России социальные сети, ковид, война – все это действительно существует.

Темное можно считать одной из стратегий мышления внешнего человеку, наряду с контингентным, пост (транс) гуманистическим, не-человеческим, экологическим и т.д.

Против Платона и тоталитаризма

Темное часто определяется апофатически и через противопоставление некоторой мейнстримной позиции «света». Родоначальник метафоры света в философии – это, конечно, Платон. Миф о пещере из 7-ой книги «Государства» прочно закрепил в истории западной мысли связку между солнцем и светом с одной стороны и знанием, философией с другой. Узники пещеры Платона пребывают в неведении не только относительно окружающего мира, но и относительно своего положения в нем. Они не только ничего не знают, но и не знают, что ничего не знают, они уверены в подлинности тех иллюзий, что видят внутри пещеры.

Выход из пещеры к солнцу, из темноты к свету преподносится в этом мифе как очевидное благо для человека, поскольку Солнце и его свет и есть абсолютное Благо. Эта метафора Солнца-Благо-Абсолюта-Единого дальше через поздний неоплатонизм попадает в христианскую традицию. Мистическое учение о божественной тьме Псевдо-Дионисия отчасти является ответом на эту платоновскую языческую метафорику.

Однако для Ника Ланда и других адептов «Темного просвещения» платоновский выход из пещеры – это не столько про личное и мистическое движение к истине, сколько про диктатуру науки и институтов познания в целом. И действительно, миф о пещере появляется именно в «Государстве», а Платон является первым основателем философской институции «Академия». В утопии Платона верховная власть принадлежит философам именно благодаря их привилегированному положению «в просвете» выхода из пещеры.

Сократовское «я знаю, что ничего не знаю, а другие не знают и этого» в мифе о пещере становится легитимацией власти. Последняя должна принадлежать именно тем, кто стремится выйти из пещеры к свету, поскольку остальные живут в иллюзии и довольны своим положением. Как говорится, «они даже не знают», что они в пещере.

В статье «Проклятие Солнца» из темного «Логоса» Ник Ланд разбирает платоновский миф о пещере через призму солярной экономики Жоржа Батая. В работах Батая Ланда интересует концепция «черного солнца», скрытого в звезде разрушительного и даже смертельного потенциала. Для француза Солнце – это не неиссякаемый источник блага и созидания (как у Платона и неоплатоников), но наоборот – длящаяся трата и самосгорание. Весь мир действительно подчинен логике Солнца и является его продолжением, но это логика бескорыстного разрушения и смерти, а не творения и созидания.

Как указывает Ланд, у самого Платона есть четкие предостережения против прямого контакта с Солнцем – смотреть на него напрямую нельзя. Однако уже у просветителей эта опасность солнца не упоминается, их идеал – это полное совпадение взгляда и света, реальности и знания. «Мы как будто все еще эллины, интерпретируем зрение как обратное движение восприятия, а не как острое жжение сетчатки». Просветители забывают, что прямое совпадение с Солнцем – это слепота и в пределе смерть.

Пещера, социум – это не просто заблуждение и иллюзия, но некоторая канализация гигантского потока чистой энергии, защита от безжалостного солнечного света. Реза Негарестани в «Циклонопедии» противопоставляет образу пещеры образ пустыни, где у солнечного света нет ни малейшего препятствия – все просматривается и просвечивается. Уподобление Земли Солнцу, которыми грезят просветительские утопии, – это опустынивание и смерть.

Темнота пещеры и обскурантизм – это попытка уберечься, спрятаться от власти прямого взгляда и опустынивания. Темное просвещение – это история про стремление избежать насилия света и знания, избежать солнечного монизма, испепеляющего тоталитаризма прозрачности.

Против Декарта и солипсизма

В гносеологической перспективе «тьма» часто противопоставляется декартовскому «естественному свету разума» и «первой очевидности». Наиболее четко эта критика гносеологического оптимизма сформулирована у Эммануэля Левинаса в лекциях «Время и Другой».

Для последнего декартовский оптимизм граничит с солипсизмом, поскольку любой объект является мне исключительно в свете моего разума. Как любят напоминать многие критики Декарта, в его знаменитых медитациях другие люди упоминаются всего один раз и только для того, чтобы усомниться в их существовании: «говорю по привычке, будто вижу из окна людей, переходящих улицу… а между тем я вижу всего лишь шляпы и плащи, в которые с таким же успехом могут быть облачены автоматы».

Георг Гегель основное значение мысли Декарта усматривает в том, что последний задал философии «совершенно новый оборот», теперь  «мысль должна начинать с самой себя». Такой солипсистский ход рассуждения действительно делает существование внешнего проблематичным, Декарт решает проблему существования внешнего сознанию мира через доказательства бытия бога и далее через его априорную честность. Бог не может быть обманщиком, а значит чувственный мир все таки не является иллюзорным, хотя вполне возможно, «что не всеблагой Бог, источник истины, но какой-то злокозненный гений (демон), очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение». И единственной очевидностью, в таком случае, действительно остается сам акт моего сознания.

Примечательно, что и сам Декарт, чтобы объяснить возможность заблуждения и незнания вводит фигуру внешнего демона, то есть некоторые темные силы. Однако дальше этой оговорки не идет, и существование (даже существование бога) у него почти всегда оказывается зависящим от акта сознания и рефлексии познающего субъекта. Как в известном меме «мыслю/не мыслю» или анекдоте, где  Декарт на вопрос бармена «пиво будете?» задумчиво отвечает «не думаю» и растворяется в воздухе.

Для Декарта ограниченность собственных познавательных возможностей парадоксальным образом оказывается свидетельством собственного существования. Всему же темному и представляющемуся «недостаточно ясно и отчетливо» французский философ отказывает в существовании. Левинас же настаивает на том, что такая ограниченность – это скорее свидетельство существования Другого, нежели моего собственного. 

Декартовское cogito, тяготеющее к солипсизму, является не базовой посылкой любого мышления, не первой очевидностью ума, но некоторой реакцией на столкновение с Другим, с темнотой, с тем самым злокозненным демоном. Соответственно, выход из солипсизма перестает быть онтологической проблемой и становится вопросом этическим, вопросом предпочтения ценностей. Не хотите быть солипсистом – перестаньте так остро реагировать на все неясное, мутное и темное.

Для Левинаса декартовская «загроможденность субъекта собой» является препятствием в первую очередь для контакта с Другим. Когда ученый закрывается в башне собственного разума настолько высоко, что не может из окна увидеть других людей под плащами и шляпами, этическое отношение к Другому становится проблематичным. При этом, такое затворничество не может быть никогда полным – труд, приносимые им боль и муки, неизбежны даже для хикикомори вроде Декарта. Для Левинаса труд, боль и, самое главное, смерть – это не момент экзистенциального превозмогания себя и не столкновение с собой, но наоборот. Это свидетельство внешнего, которое всегда будет темным.

«Смерть», «Эрос» и «Чадородие» – главные для Левинаса примеры отношений с Другим, которые не могут строиться как отношения между субъектами, через cogito. Столкновение со смертью (являющаяся образцовой ситуацией столкновения с Другим) – это конец властвования субъекта, когда «мы уже больше не можем мочь». Смерть – это то, с чем человек по определению не может справиться, это не препятствие и не преграда на нашем пути, но наоборот, некоторая приостановка движения нашей субъектности. По мнению Левинаса, только перестав все прояснять и просвещать, мы можем открыть темноту Другого.

***

Таким образом, основными областями использования метафоры темного в философии являются гносеология и эпистемология, а также социальная и политическая философия. Важно, при этом, что категория темного одинаково успешно применяется как правыми неореакционерами (вроде Н. Ланда), так и левыми экофилософами (вроде Д. Харауэй). В онтологии же обычно апофатика мало используется. Близкие по интонации мыслители, вроде Тимоти Мортона и Грэма Хармана обращаются к этой интуиции, однако обычно развивают ее в какие-то свои вполне позитивные концепты, вроде гипер-объектов и «weird». Их интересует уже скорее избыток, чем темнота. При этом избыток вполне может темным, однако вовсе необязательно.

Источник: insolarance.com

Комментарии: