В сегодняшнем выпуске аспирантка Анастасия Груздева делится впечатлениями о лекции, повлиявшей на ее представление о лингвистике и открывшей неизведанный мир, где формальный синтаксис используется

Когда я была на 2-м или 3-м курсе бакалавриата, в Москву приезжал Джон Бэйлин. Он читал две лекции в один день: в МГУ и в Вышке, и меня впечатлили обе. Первая (которая прошла у нас) была про синтаксис, и меня восхитило, как это было понятно, несмотря на то, что на синтаксисе я обычно звёзд с неба не хватала и вообще это была моя первая лекция на английском языке. Но вот второй доклад поразил меня окончательно: он был о том, что общего есть у музыки и языка. Дело в том, что музыка и лингвистика всегда были для меня двумя самыми главными вещами в жизни, но на тот момент я и помыслить не могла, что между ними может быть какое-то существенное сходство, которое к тому же изучают в отдельной междисциплинарной области когнитивной лингвистики. В общем, это было как сбывшаяся мечта. После этого я несколько раз была на летней школе NYI и ходила там на курсы Бэйлина про музыку и язык. Я узнала, что исследователи выделяли языковую и музыкальную способности человека в когнитивные модули (про идею модулярности сознания см. Fodor 1983, Jackendoff 1987, 1992), вероятно, с некоторыми пересечениями; что книга о генеративной теории тональной музыки (я была в восторге, когда первый раз увидела синтаксические деревья с нотами вместо лексем в терминальных узлах) была написана ещё в 1980-х (Lerdahl, Jackendoff 1983), а сейчас синтаксические инструменты довольно успешно применяются для формализации функциональных гармонических отношений (Rohrmeier 2020). Последнее меня сейчас привлекает больше всего, потому что я люблю джаз, а там аккордовые последовательности зачастую самые нетривиальные, и объяснять их интереснее.

Источник: vk.com

Комментарии: