Цифровизация и вещные права. Часть 2

МЕНЮ


Главная страница
Поиск
Регистрация на сайте
Помощь проекту
Архив новостей

ТЕМЫ


Новости ИИРазработка ИИВнедрение ИИРабота разума и сознаниеМодель мозгаРобототехника, БПЛАТрансгуманизмОбработка текстаТеория эволюцииДополненная реальностьЖелезоКиберугрозыНаучный мирИТ индустрияРазработка ПОТеория информацииМатематикаЦифровая экономика

Авторизация



RSS


RSS новости


2023-05-16 12:22

цифровизация

Фрагмент из цикла лекций «Гражданское право и цифровизация»

Понятие владения у нас нигде не раскрыто. Можно владеть цифровым объектом или нет? Чистый цивилист скажет, что нет. Но если мы посмотрим на текст наших законов о цифровизации, там постоянно используются термины — синонимы владения: обладание правом, нахождение персональных данных на территории какого-то государства, как будто персональные данные – это вещи. Овеществление цифровых объектов - особенность нашего законодательства о цифровизации. Мы, конечно, должны бороться за чистоту терминологии, но объективно, когда нет никакой самостоятельной терминологии, всё равно приходится брать что-то из схожих по своей природе областей. Поэтому всё началось с копирования в праве интеллектуальной собственности категорий вещного права, а теперь этот процесс плавно перетёк в копирование тех же категорий в законодательстве о цифровизации. Потому что, когда нужна жесткая фиксация конкретного объекта, блага, за определенным субъектом, начинают с вещного права, чтобы была высокая правовая обеспеченность, гарантии. Поэтому нормы о праве собственности пытаются распространить на виртуальные предметы в компьютерных играх, а потом и на самих виртуальных персонажей. Телесной природы нет, да плевать на неё! Всё и так понятно.

Это происходит, потому что инструментарий вещного права, с одной стороны, наиболее разработан, а с другой, содержит наибольшие гарантии соответствующих прав. Только время, а точнее, нюансировка понятий, способны создать препятствия к заимствованию. Научились же как-то в праве интеллектуальной собственности проводить разницу между использованием произведения и правом пользования вещью. Вроде пользование-использование: разница в одном предлоге, то же самое с владением и обладанием, но нужны время, силы и поправки в законодательство, чтобы их различать. А лучше всего вообще придумать новый термин, который не будет связан со старыми, но этого не удалось пока даже применительно к праву интеллектуальной собственности. Случилось так потому, что право интеллектуальной собственности основывалось и продолжает основываться на англосаксонской концепции права собственности, мы же придерживаемся континентальной, очень узкой трактовки вещных прав, в том числе права собственности. Методологические основы применительно к интеллектуальной собственности и к цифровизации — одни и те же. Нужно примирить англо-американскую и континентальную системы права, создать конструкции, общие для этих столь разных систем. Непростая задача!

Конструкции, аналогичные вещным правам, в странах англо-американской системы весьма широкие, а в континентальной системе — довольно узкие. Как их примирить? Можно сузить первые и расширить вторые, но тогда правовые системы в значительной мере утратят свою идентичность, которая проявляется, прежде всего, в вещном, семейном и наследственном праве. К тому же всё равно придётся создавать новые конструкции, ведь потребность в широких, или собирательных, конструкциях никуда не исчезнет. А если перейти к широким конструкциям, то для некоторых объектов, скажем, для вещей, опять-таки потребуется их сужение. Международное общение требует удобства, нельзя каждый раз разбираться, о чём идёт речь — о вещных правах в континентальном смысле или о широкой собственности из англо-американской системы. Неслучайно в составе международно-признанных прав человека появилось право на защиту собственности, которое понимается как право на защиту любого имущественного права в континентальном смысле, в том числе вещного права. Сыграли свою роль соображения и нормативной экономии, и практического удобства. А еще раньше, когда возникла потребность в международном регулировании оборота объектов творческой деятельности, возникло право интеллектуальной собственности, т.е. право собственности как вещное право было расширено в целях распространения на объекты, которые не являются вещами, ну или являются не совсем вещами. Это потом термины были уточнены…

Применительно к цифровизации срабатывает та же логика правового регулирования, что действовала и в отношении интеллектуальной собственности. В XIX в. и до середины XX в. англо-американское право охватывало почти полмира, его понятийный аппарат нужно было учитывать при формулировании единых конструкций интеллектуальных прав. Сейчас, в связи с падением колониальной системы, многие страны развивают своё национальное право, ареал распространения англо-американского права сужается. Однако США, продолжая быть первой экономикой в мире, выступают в качестве локомотива цифровизации. Большинство идей, касающихся digital law, исходят оттуда. Это увеличивает шансы для принятия широкого подхода к собственности, но теперь уже применительно к цифровым объектам. Если собственность (property) — любое право на благо, которое продается за деньги или оценивается в деньгах, а цифровые объекты в подавляющем большинстве именно таковы, то все они — объекты собственности. Конечно, с точки зрения континентальный системы это даже близко не так, но когда-то же континентальные юристы согласились с более широким применением терминов «собственность» и «имущественные права» в международно-правовых целях… Тем более что Европа, с её сдержанными отношением к цифровизации, упускает шанс на чёткую сегментацию прав в отношении цифровых объектов. Не исключено, что в будущем подобная сегментация понадобится, но её придётся проводить с нуля.

Подводя промежуточный итог, скажу, что широкая трактовка права собственности создаёт одну из методологических предпосылок для признания возможности владения цифровыми объектами. Ведь правомочие владения входит в состав права собственности, равно как и других вещных прав. Если есть право собственности, например, на цифровой объект, то получается, что им можно владеть. А владение применительно к ст. 305 ГК даёт вещно-правовую защиту, которую многие в нашей стране хотят получить, чтобы вернуть обратно утраченный объект. Мало кто хочет испытывать превратности судьбы, добиваясь присуждения денежных сумм, особенно когда их размеры занижаются, а исполнимость судебных актов невысока. И если есть возможность забрать цифровой объект обратно и радостно наслаждаться им, ясно, к чему все будут стремиться. В случае с бездокументарными ценными бумагами пришлось ждать почти двадцать лет, пользуясь суррогатами вещных исков, пока не появились специальные способы защиты (ст. 149.3 ГК). Сколько времени понадобится на разработку аналога вещных исков для цифровых объектов, сказать трудно. Особенно с учётом того, что для бездокументарных ценных бумаг государством установлена специальная регистрация, а для цифровых объектов она не предвидится или вовсе невозможна. И что делать участникам гражданского оборота?

Другой методологической предпосылкой признания возможности владения цифровыми объектами выступает его трактовка в качестве субъективного права. И здесь давняя дискуссия о том, что есть владение — факт или право — применительно к цифровизации приобретает совершенно новое звучание. Если мы определяем владение как физическое или хозяйственное господство над вещью, то в нём всегда присутствует элемент телесности, поскольку физические характеристики её предполагают. Уже в хозяйственном господстве присутствует отход от телесности, но владение как факт в потенциале сохраняется, поскольку физический контакт, хоть и не всегда обязателен, но, тем не менее, когда-то был и будет. Другое дело, если владение понимается как субъективное право, скажем, мера возможного поведения, которая обеспечивается закреплением объекта за субъектом, при котором никто другой не имеет аналогичной власти. Имеющаяся в данном случае исключительность (монопольность) признаётся юридически, без какой-либо связи с телесными качествами объекта. Главное, чтобы последний обладал свойствами дискретности и различимости, позволяющими не путать его с другими объектами. Ясно, что многие цифровые объекты, как и объекты исключительных прав, этими свойствами обладают, а значит, юридически ими можно владеть. Почему сейчас это не позволяется, лишь вопрос политики права.

Некоторые плюсы в признании возможности владения цифровыми объектами имеются. И состоят они, прежде всего, в абсолютной защите владения от посягательства любых лиц. Конечно, было бы лучше, если бы у нас существовала полноценная система вещных прав, дающая подобную защиту, но её нет. Перечень вещных прав открытый, причём с точки зрения социально-экономических потребностей в нём имеются зияющие дыры. Более-менее сформулированы правила о праве собственности и вещных правах, касающихся владения и пользования недвижимостью, в частности, земельными участками. Но нет прав, которые предоставляют вещные гарантии для денежных требований, типа поземельного или рентного долга, и для заключения и исполнения в будущем договоров, типа права (особой отметки) приобрести чужую недвижимость. Эти потребности призвано обслуживать вещное право, только у нас оно в соответствующем направлении не работает, рынок не развит. И как раз эти две потребности крайне важны для цифровизации. Идеи токенизации и распределённого реестра, как, впрочем, и смарт-контрактов, предназначены для повышения уверенности (гарантий) принадлежности цифровых благ конкретным лицам. Законодательство о цифровизации вынуждено искать свои пути, восполняя лакуны, оставленные вещным правом. И абсолютная защита здесь тоже бы не помешала, а все мы знаем, откуда она происходит.

Когда ведут речь о защите на случай того, что кто-то не будет исполнять заключенный договор, обычно говорят о смарт-контрактах. Они тоже, мол де, дают гарантии за счёт механизма самоисполнения, прежде всего, цифрового. Но если самоисполнение реально, не зависит от произвола исполнителя, то и дополнительные гарантии особо не нужны. Они намного больше нужны тогда, когда кто-то должен нечто исполнить, но не исполняет, например, не передаёт цифровой объект, и мы его принуждаем. Вещные права, кроме залога (if any), этому мало помогают. Основная тяжесть лежит пока что на обязательственных правах, которые, к сожалению, без вещно-правовой защиты малоэффективны. Об убытках, исполнимости требований по их взысканию речь уже шла. А вот если придать токену формальную определённость и жёстко закрепить за конкретным субъектом, допустим, при помощи распределённого реестра, то он может оказаться не менее надёжным, чем отсутствующие у нас вещные права. Вот вам и вызов со стороны законодательства о цифровизации в отношении традиционного гражданского законодательства, не доведённого до логического конца!

На фото то, что выдал мне Kandinsky 2.1 по ключевой фразе "Токен, воплощенный в конкретном предмете, нужно представить как материальную и правовую ценность, размещённую в распределённой сети и имеющую смешной человеческий образ частного собственника".


Источник: vk.com

Комментарии: