С начала пандемии меня пугают мысли о памяти

С начала пандемии меня пугают мысли о памяти. В изоляции, когда весь мир скукожился до размеров квартиры в хрущевке, мне казалось, что кроме этих стен ничего и нет, все ирреально. Нет ни соседей за стенкой, ни горожан, ни улицы, ни пения птиц, ни этих деревьев за окном, а есть только само окно и все, что перед ним: диван, кружка чая, включенный телек и унылый я с мыслями о ничто в голове.

Мне думалось: вот я 16-летний, стою на автобусной остановке у метро Удельная, вот я звоню товарищу, рассказываю о несчастной любви. Или вот я 14-летний, мы идем с моей подругой за руку вдоль небольшого канальчика где-то в глубинах Ленобласти, болтаем о том о сем. Эти воспоминания врезались мне в память, наверное, они повлияли на меня как на личность, на мои представления о дружбе, любви, о высоком и прекрасном, о низком и уродливом.

Но вот вопрос: разделят ли со мной эти воспоминания тот мой товарищ и та моя подруга? Он, который с тех пор стал хиккой и несколько лет кряду не кажет носа из квартиры? Она, выскочившая замуж где-то в глухой деревне Швейцарии? Едва ли. Я могу описать эти воспоминания им в красках, пересказать детали. Проблема в другом: вряд ли для них эти события были такими же важными, как и для меня. Поэтому для них этого всего как бы и не было.

Слышен ли звук падающего дерева в безлюдном лесу? Слышен ли звук падения самому дереву?

Объективная реальность, говорят на занятиях по диамату, которые в наших универах странным образом зовутся «философией», есть то, что существует помимо человеческого сознания. Спорить с этим определением — все равно что пинать лежачего. Мы пойдем другим путем и определим реальность как то, что разделяют между собой несколько субъектов. Это будет в духе консенсусной теории истины, дальше которой мало кто может ускакать: реально то, что мы соглашаемся называть реальным. Во что веришь, то и есть.

Но для согласия нужен соучастник этого соглашения. Выходит, что одного вас реальности недостаточно. Ну хорошо, для пущей близорукости к определению еще можно добавить пункт о чувственном познании. Реально то, что я могу ощутить и то, что мы соглашаемся называть реальным. Мало кто из нас видел черные дыры или — чего далеко ходить — клетки собственного тела, но мы соглашаемся, что они реальны.

Но нашу память нельзя ни ощутить, ни передать другому. Она закрыта от нас в черный ящик нашего сознания. Да, воспоминание можно пережить, но его нельзя потрогать. Бывает, что самые важные воспоминания нельзя и разделить с другими: никто не вспомнит, как худощавый мальчишка шастал по бесконечной веренице питерских дворов и плакался своему другу в трубку. Кроме самого мальчишки.

Реальны ли те события, которые мы помним? Что позволяет отличить их от воображения, от иллюзий, снов? Два критерия объективной реальности — ощутимость и консенсус — мы устранили, осталась только наша память. Слуга, которому очень трудно доверять.

И вот сидя в своей пандемийной квартирке я вспоминал, вспоминал, вспоминал — и ужасался. Ведь это реально только для меня, только я могу это вспомнить. А когда я не вспомню, это перестанет быть реальным. Совсем, даже в качестве воспоминания. То, что когда-то было для меня самым дорогим, волнующим, станет ничем. В этом смысле воспоминание походит на небытие: оно становится реальным только когда мы говорим о нем. Слово «только» здесь — порог: оно и наделяет воспоминание реальностью, и в то же время устраняет его.

Говорят, что люди живут столько, сколько о них будут помнить. Когда же мы забываем человека — совсем, с концами, — он перестает существовать. Но страшно даже не это. Страшно то, что в случае забытья человек не только перестает существовать — он как бы вообще и не существовал никогда. Ведь нет поминающего, который этим поминовением закрепил бы онтологический статус ушедшего. Никто впредь не скажет: «когда-то был такой человек».

Средневековые схоласты вслед за Аристотелем утверждали, что даже Бог не может сделать бывшее не-бывшим. Память может.

Источник: vk.com

Комментарии: