Ильенков и смерть

Как и все люди, марксисты нередко задумываются о «проклятом вопросе» — о проблеме жизни и смерти. Казалось бы, это не тот вопрос, который достоин нашего внимания: стоит надеть типичную маску безразличия, которую на нас волей-неволей натягивает объективная реальность капитализма, — и можно пойти дальше строить светлое будущее. Однако, как показывает история развитии марксистской теории, рано или поздно любой тезис в философии, прописанный хоть слегка нечётко, сможет приобрести дичайшую трактовку, да к тому же имеющую под собой какую-то мутную опору. Кроме того, материалист должен уметь чётко обосновать свои воззрения на жизнь, быть последовательным (потому и мировоззрение у нас научное). Поэтому приходится этот вопрос рассматривать.

LC неоднократно пинала Ильенкова, в частности, за его «фантасмагорию» — «Космологию Духа». В ней автор в лучших традициях своего творчества протаскивает в марксизм собственные взгляды, в частности, принцип тождества мышления и бытия. Под это дело белыми нитками подшиваются цитаты Энгельса из «Диалектики Природы» — отмечу, что попытки Ильенкова найти некую телеологию в этом произведении неубедительны.

В этой заметке меня интересует одно из следствий указанного принципа — необходимость, обязательность появления мышления у материи. Переходя с языка философии Ильенкова на русский, в случае тотальной гибели Вселенной-материи вообще и/или человечества в частности разумные формы жизни рано или поздно неизбежно восстановятся. Опустим заумные вопросы по типу «Коим образом материя после окончательного уничтожения всего и вся перезапустится?» и «Почему это мышление навсегда останется высшей точкой развития материи?». Тут куда занятнее вывод, который сам Ильенков делает из такой необходимости. А вывод этот очень необычный.

Зачем людям жить, если они конечны? Ильенков отвечает на этот вопрос так: «в какой-то, очень высокой, точке своего развития мыслящие существа, исполняя свой космологический долг и жертвуя собой, производят сознательно космическую катастрофу — вызывая процесс, обратный „тепловому умиранию“ космической материи, т. е. вызывая процесс, ведущий к возрождению умирающих миров в виде космического облака раскаленного газа и пара»

И это смысл нашего существования? Где тут логика? Нет её.

Нет здесь и какой-либо агитационной ценности. Актом коллективного осознанного суицида можно агитировать каких-нибудь впечатлительных барышень из соответствующих пабликов, но не пролетариат. И истины в подобной метафизике нам не найти никогда, хотя, видимо, великий революционный философ решил для себя проверить эти положения на практике.

А вот вам отрывок из Жижека:

«Ильенков прекрасно понимал спекулятивный характер этой космологии — он называл её „фантасмагорией“ или „поэзией“, поэтому неудивительно, что позднее она была интерпретирована грубо историцистски или даже в контексте его биографии: как космическая экстраполяция распада Советского Союза или даже как предсказание самоубийства Ильенкова в 1979 году. На более имманентном теоретическом уровне сразу же возникает подозрение, что космология Ильенкова „выражает архаичное, домодернистское содержание, завёрнутое в язык классической философии, науки и диалектического материализма“. Показателем этого мифического содержания является, в частности, тема героического самопожертвования и „глобального огня“. Таким образом, Борис Гройс интерпретирует космологию Ильенкова как возвращение к язычеству, отмечая в ней „возрождение ацтекской религии Кетсалькоатля, поджигающего себя, чтобы обратить вспять энтропийный процесс“. Хотя это в принципе так, не следует забывать, что поскольку мы живём в эпоху модерна, то есть после прорыва Декарта и Канта, прямое возвращение к языческой космологии невозможно: каждое такое возвращение следует интерпретировать как симптом неспособности мысли противостоять радикальной негативности в самом центре современной субъективности. То же самое касается и первого систематического применения идеи полного уничтожения в длинной философской части диссертации Папы Пия VI, представленной Жюльетте в 5 книге „Жюльетты“ де Сада:
„…нет ничего плохого в изнасилованиях, пытках, убийствах и так далее, поскольку они соответствуют насилию, которое является частью вселенной. Действовать в соответствии с природой означает принимать активное участие в её оргии разрушения. Проблема в том, что преступность человека крайне ограничена, и его злодеяния, какими бы развратными они ни были, в конечном счёте, ничем не возмутительны. Это удручающая мысль для либертинов. Человек, наряду со всей органической жизнью и даже неорганической материей, попадает в бесконечный цикл смерти и возрождения, порождения и разложения, так что ‚по-настоящему не существует смерти‘, только постоянное преобразование и переработка материи в соответствии с имманентными законами ‚трёх царств‘, животных, растений и полезных ископаемых. Уничтожение может ускорить этот процесс, но не остановить его. Настоящим преступлением было бы то, что больше не действует в трех царствах, а уничтожает их полностью, что положило бы конец вечному циклу порождения и разложения и, тем самым, вернуло бы природе её абсолютную привилегию случайного создания, бросания костей заново“».

В один абзац вплести мифологию, де Сада и великого революционного философа — это надо постараться. Вкину ещё и большого друга Ильенкова — Босенко.

«Все формы бытия в мире — конечны, временны, преходящи. Конечное — значит движущееся к своему концу. Конкретные формы движения приходят и уходят, смертны, „бессмертна одна смерть“ (Маркс). Диалектика в известном смысле и есть учение смертной смерти. Все существующее достойно гибели».

Аргументация в цитате находится, как всегда, на высоком уровне советских гносеологов. В марксизме подобные дурные словесные игры никогда не были в почёте. Бесконечность не является наивным отрицанием конечности, но включает её в себя. Находясь в постоянном развитии, движении, конечная форма жизни (читай: человек) сама стремится к бесконечности, вечно стараясь обойти присущие ему рамки, заданные конкретными исторически заданными условиями его жизни. Волей-неволей здесь напрашиваются аналогии с выводами Гегеля по данному вопросу:

«…сознанию (=человеку, вовлеченному в Борьбу за признание) (взятому) в качестве сознания кажется, что его целью является смерть другого; но (в себе и для нас, то есть на самом деле) оно стремится к своей собственной смерти; (оно есть) самоубийство, в той мере, в какой оно подвергает себя опасности».

Однако что дозволено идеалисту, не дозволено материалисту: никакого заранее заданного, направленного в строго определённую сторону и неизменного движения быть не может. Перед выводом процитирую Жижека ещё раз:

«Вернемся к Ильенкову! Точно так же обстоит дело с его представлением о радикальном самоуничтожении реальности: хотя очевидно, что это фантасмагория, к ней не следует относиться легкомысленно, поскольку она является симптомом рокового дефекта во всём проекте западного марксизма. Ограниченная трансцендентальной ролью социальной практики как конечного горизонта нашего опыта, она не может адекватно учитывать радикальную негативность как трещину в Реальном, которая делает возможным появление субъективности; это измерение, которым пренебрегают, исключённое трансцендентальной мыслью, затем возвращается в реальность как фантасмагория полного разрушения мира. Как и в случае с Садом, ошибка Ильенкова заключается в его самой отправной точке: наивно-реалистически он предполагает реальность как единое целое, регулируемое необходимостью прогресса и его обращения вспять. В этом домодернистском пространстве полного и саморегулирующегося космоса радикальная негативность может проявляться только как полное самоуничтожение. Выход из этого тупика заключается в том, чтобы отказаться от отправной точки и признать, что не существует реальности как саморегулируемого Целого, что реальность сама по себе треснула, неполна, не цела и рассекается радикальным антагонизмом».

Итак, жизнь и смерть едины, но ни в коем случае не тождественны. Гносеологическая школа, а именно Ильенков и Босенко, пытаясь имитировать Гегеля, наступают на те же самые грабли: рассматриваемые ими темы развиваются не по спирали, а формируют замкнутое кольцо, в данном случае — смерть. Диалектика расщепления единого целого ещё нигде не прописана, как правильно заметил Корсаков. Но это не значит, что, последовательно воспроизводя старые идеалистические схемы, мы обречены прийти к тому же разбитому корыту, из которого не сможем добыть воды для современного рабочего класса. Постоянно развиваясь, мы преодолеваем старые границы человечества. Освобождение человека, раскрытие его сущности — вот в чём смысл диалектики. Уж никак не смертная смерть. Или же, цитируя Спинозу:

«Человек свободный ни о чём так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни».

Источник: m.vk.com

Комментарии: