Начиная с того момента, когда знание перестает быть самоцелью, осуществлением идеи или эмансипацией человека, его передача уходит из-под исключительной ответственности ученых и студентов

Важнейшим следствием нового принципа легитимации через результативность становится утрата университетской институцией своей самостоятельности, ведь, как отмечает Лиотар, «Начиная с того момента, когда знание перестает быть самоцелью, осуществлением идеи или эмансипацией человека, его передача уходит из-под исключительной ответственности ученых и студентов». Закономерный итог — «подчинение институтов высшего образования властям». «Идея «университетской вольности» сегодня уже прошлый день», — без всякого сожаления заключает Лиотар, бывший некогда активным участником «студенческой революции» 1968 года.

Второе следствие нового принципа легитимации знания через эффективность — меркантилизация системы высшего образования. В условиях постиндустриального, информационного общества, в котором «знание стало главной производительной силой», «знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и в обоих этих случаях, чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоцелью и теряет свою «потребительскую стоимость», — заключает Лиотар.

«Старый принцип, по которому получение знания неотделимо от формирования (Bildung) разума и даже от самой личности, устаревает и будет выходить из употребления». На смену старому принципу, который можно было бы назвать интериоризацией знания, приходит новый, который Лиотар называет «экстериоризация знания». В сущности, «экстериоризация» — синоним и эвфемизм меркантилизации. Поскольку в эпоху постмодерна Истина уже не составляют главной движущей силы интереса к познанию (такой силой становится эффективность, производительность), то «явно или неявно, но вопрос, задаваемый студентом, проходящим профессиональную подготовку, государством или учреждением высшего образования, это уже не вопрос «Верно ли это?», но «Чему это служит?» В контексте меркантилизации знания чаще всего этот последний вопрос означает «Можно ли это продать?».

Из меркантилизации отношения студента к знанию вытекает общая меркантилизация отношений между студентами и преподавателями и частным ее проявлением становится вытеснение фигуры профессора (преподавателя) и замена ее машиной. «Только в перспективе великих рассказов о легитимации, жизни духа и/или эмансипации человечества замещение части преподавания машинами может казаться неполноценным и даже неприемлемым», — утверждает Лиотар. Совершенно ясно, что в системе образования, где эффективность есть высший критерий, подобное вытеснение вполне естественно и оправданно.

В книге Лиотара находим и обоснование двухступенчатой системы высшего образования, хотя нигде автор не использует слов «бакалавриат» и «магистратура». Критерием выделения двух уровней становится формирование разного отношения студентов к информации. По Лиотару, существуют два аспекта дидактики — исследовательский (или научный) и преподавательский. Первый предполагает обучение тому, как добывать, создавать новое знание. Второй — тому, как воспроизводить и транслировать уже существующее знание. И хотя Лиотар и считает, что «совершенно разделять эти аспекты — абстракция и к тому же, возможно, вредная даже в рамках функционализма и профессионализма», тем не менее он констатирует, что «…решение, на которое в действительности ориентируются институты знания во всем мире, заключается в разведении этих двух аспектов дидактики…».

В соответствии с подобным разграничением в системе высшего образования и выделяются два уровня подготовки. Первый (низший) уровень предполагает формирование у студентов способности к «простому воспроизведению», т. е. поиску, отбору и передаче информации. Это — уровень бакалавриата. Второй, более высокий уровень, соответствующий магистратуре, формирует способность к «расширенному производству», т. е. обработке информации, установлению новых связей и отношений между фактами, сближению, казалось бы, далеких явлений. Если бакалавриат готовит «технологов», то магистратура — начальный этап подготовки «экспертов». «Распоряжение информацией уже входит и будет входить в обязанности экспертов всех видов», — утверждает Лиотар.

Таким образом, можно заключить, что бакалавриат актуализирует и развивает преимущественно поисковые и мнемонические способности студента, в то время как магистратура формирует интеллектуальную комбинаторику то, что Лиотар называет «воображением», способностью сочетать данные, до того несочетавшиеся.

Однако в информационном поле существует и третья высшая группа — «правящий класс». Бакалавры-технологи поставляют информацию, «эксперты» разных уровней, начальный из которых магистратура, распоряжаются информацией, готовят варианты решений для «правящего класса». «Правящий класс» на основе этих вариантов, концептуальных наработок принимает решения. «Правящий класс есть и будет классом, который принимает решения», — декларирует Лиотар. Часть информационной элиты входит в правящий класс. Двухуровневая система высшего образования и призвана обеспечить подготовку кадров для первых двух уровней, но в книге Лиотара остается непроясненным вопрос, где готовится «правящий класс»? Прежде институтом формирования национальной элиты, ведущей нацию по пути прогресса и гуманизма, был университет. А ныне, в ситуации декларируемого Лиотаром кризиса научного дискурса и соответственно университетской институции, утраты ею независимости, какие иные институты становятся центрами подготовки правящего класса? На этот вопрос внятного ответа в своей книге Лиотар не дает.

Другой вопрос, на который нет ответа в работе Лиотара, какие образовательные институты являются хранителями и производителями того, что сам Лиотар называет «критическим знанием», т. е. знанием, которое предполагало бы не обеспечение стабильности и эффективности социальной системы, но широкое и критическое осмысление основ существующего общества, перспектив его развития. Очевидно, в свете лиотаровского тезиса о редукции «критического знания» в эпоху постмодерна, той, в сущности, охранительной позиции, которую занимает французский философ, этот вопрос не представляется ему актуальным.

Отмечу и такую особенность лиотаровской позиции как ее принципиальный элитаризм, плохо сочетающийся с ценностями демократического общества. Так, например, хотел бы обратить особое вынимание на следующую фразу Лиотара: «Потребности наиболее обездоленных принципиально не должны служить регулятором системы, поскольку способ их удовлетворения уже давно известен и, следовательно, не может улучшить ее результативность, а только утяжелит затраты».

Единственное, что беспокоит Лиотара в этой ситуации, так это возможность протеста со стороны этих самых «обездоленных», то, что как он изящно выражается, «неудовлетворенность (обездоленных) может дестабилизировать ансамбль». Поэтому, по мысли Лиотара, система отчасти «вынуждена приноравливаться к слабости», создавать временные палиативы. Однако Лиотар не теряет надежды и уповает на то, что новые технологии в перспективе сформируют, в том числе и у обездоленных, новые, более соответствующие существующей системе потребности и обездоленные, наконец-то, перестанут быть тормозом развития системы, роста ее эффективности. «В этом смысле, заключает Лиотар, система представляется некоей авангардистской машиной, которая тащит человечество за собой, обесчеловечивая его, чтобы потом вочеловечить на другом уровне нормативной производительности».

Как видим, Лиотар снова возвращается к метафоре социума-машины. Технократизм Лиотара проявляется не только в его представлении об обществе как механизме, но и в том, что, формирование человеческих потребностей осмысливается французским философом как процесс, обусловленный прежде всего и главным образом технологическим развитием. «Потребности — это переменные, зависимые от новых технологий», — утверждает Лиотар. Весьма вероятно, что на Лиотара оказала влияние весьма оригинальная, хотя, на мой взгляд и спорная, концепция известного канадского социолога Герберта Маршала Маклюэна, утверждавшего в своих работах 1960-х гг., что новые технологии в сфере масс-медиа (от книгопечатания до электронных СМИ) на разных этапах исторического развития обусловливали социальную психологию («сенсориум») европейцев.

Технократизм Лиотара абсолютизирует вслед за Маклюэном роль технологий и игнорирует значение культурной традиции в формировании потребностей человека.

Отметим, что технократизм Лиотара становится прологом к дегуманизации системы образования, резкого снижения статуса преподавателя, а в перспективе и устранения ее из образовательного процесса. Следующие строчки звучат как приговор фигуре Профессора: «…Делегитимация и упор на результативность звонят отходную эре Профессора: он уже не компетентнее, чем сеть запоминающих устройств в деле передачи установленного знания или чем междисциплинарная группа в деле разработки новых технических приемов или новых (языковых) игр». Правда, здесь необходимо оговориться, что Лиотар все-таки признает тот факт, что в создании новых моделей мышления, концепций отдельный ученый чаще всего оказывается более эффективным, чем междисциплинарные группы. Однако ослепленный технологизмом, Лиотар упускает из виду, что не только в научном поиске, но и в преподавании передача в личном общении от учителя к ученику не только и не столько, может быть, знаний, сколько опыта, мыслительных навыков, моделей мышления, методов, ценностных установок — важнейшая задача образовательного процесса, решение которой вряд ли под силу компьютеру.

Лиотар уповает на то, что система-машина, обесчеловечивая человечество, в перспективе все-таки вочеловечит его «на другом уровне нормативной производительности». Однако что дает Лиотару основания делать такое предположение? Какие аргументы, кроме безграничной веры Лиотара в решающую роль технологий, подтверждают это сомнительное допущение, этот прогноз? Почему целенаправленная дегуманизация системы образования и человечества, проводимая как сознательная политика, должна привести в конечном итоге к «вочеловечиванию»? Представляется все-таки, что дегуманизация описывается Лиотаром как современная реальность, а грядущая гуманизации остается туманной перспективой и ничем не подкрепленной декларацией.

Еще один вопрос, который для меня остался непроясненным: модальность лиотаровского текста — дескриптивная или прескриптивная? Выступает ли Лиотар незаинтересованным аналитиком новой социокультурной ситуации, сложившейся во второй половине XX в., или ангажированным идеологом постмодерна? Делегитимация науки со всеми вытекающими отсюда последствиями для системы высшего образования — объективный процесс, идущий в обществе и описываемый французским мыслителем, или навязываемый читателю императив, желанная цель Лиотара-теоретика постмодернизма? Что породило лиотаровскую концепцию кризиса метанарративов — объективно имевший место кризис науки или субъективное стремление французского философа внести свой вклад в дискредитацию науки с далеко идущими последствиями?

Одно очевидно, что Лиотар не выступает с критикой формирующейся системы высшего образования. Какими бы ни были субъективные мотивы Лиотара, смысл и последствия его доктрины представляются мне следующим образом. Технократизм Лиотара, выше всего ценящий эффективность как залог производительной, технологической мощи, его элитаризм, пренебрегающий интересами, ценностями и потребностями «обездоленных» и дегуманизм, рассматривающий человека не как цель, но как функцию системы, приводят к тому, что:

1. В условиях информационного бума, когнитивного шока и аксиологической растерянности, в которых пребывает человек информационного общества, Лиотар вместо того, чтобы вооружить его, предложить компас, обезоруживает, закрепляя за человеком роль винтика и марионетки, предающейся словесным играм и становящейся легкой добычей для всякого рода манипуляций.

2. Лиотаровская концепция высшего образования редуцирует «критическое»», рефлективное, герменевтическое знание, которое задается вопросом о ценностях и целях и, следовательно, формирует стратегическое мышление, и актуализирует технологическое знание, которое служит развитию производительной силы существующей социальной системы.

3. Новая система высшего образования, теоретиком которой выступил Лиотар, должна формировать технократа, человека-машину, знающего где и как добыть информацию, владеющего языками как инструментом ее получения, в лучшем случае умеющего «сочленять поля», т. е. производит некие ассоциативно-логические операции с привлечением информации из разных дисциплин, но не способного к широкому, системному, критическому и историческому (т. е., по сути, научному) осмыслению реальности, и, уж конечно, не задумывающегося о смыслах, целях и ценностях. Зачем это человеку-винтику, человеку-машине?

4. В сущности, концепция Лиотара фиксирует, обосновывает или предписывает переход от гуманистической системы образования эпохи модерн с ее установкой на формирование разносторонней, самоопределяющейся личности, ее интеллектуальных, ценностно-смысловых, нравственных ориентиров, вписывающихся в «философию единства», к постмодернистской образовательной системе, в которой культ новой и постоянно обновляемой информации, комбинаторно-игровое начало, способность к языковым играм, должны сформировать тип человека-потребителя, внушаемого, подверженного манипуляциям, неспособного к широкому историческому взгляду на действительность, но вполне удовлетворяющего постмодернистской «философии множественности».

Подробное рассмотрение вопроса о том, в чьих интересах формирование подобного типа личности, выходит за рамки настоящей статьи. В заключение приведу цитату из книги современного британского социолога Фрэнка Уэбстера, которая могла бы стать прологом к серьезному обсуждению этого вопроса. Ф. Уэбстер писал: «Основной вопрос к Лиотару связан у меня, однако, с его выводом о том, что вера в истинность любого знания утрачена, и для нас единственный выход состоит в том, чтобы просто ликовать по поводу своего освобождения от «тирании» истины. При этом его совершенно не интересует ничего, что связано с властью и корыстными интересами, хотя именно эти интересы и приводят к доминированию критериев перформативности и превращению информации в товар. Более того, если кто-то займется анализом этих процессов («это так потому-то, и ситуацию можно изменить») и выявит тех, кто ради власти и корыстных интересов навязывает нам эти критерии, предлагая при этом возможный способ добиться изменения положения вещей, то, с точки зрения Лиотара, он станет сторонником взглядов Просвещения, то есть займется безнадежным делом совершенствования нашего мира».

Основной тезис моей статьи состоял в том, что в опубликованной более тридцати лет тому назад книге Ж.-Ф. Лиотара «Состояние постмодерна» была сформулирована концепция, которая затем легла в основу современной системы высшего образования на Западе, а затем и в нашей стране. В статье я не ставил цели дать систематическую критику лиотаровской концепции, хотя совсем избежать некоторых критических комментариев мне не удалось. Я хотел описать логику этой концепции, показать ее связь с социально-философскими воззрениями Лиотара и выявить ее влияние на структуру и организацию современной системы высшего образования, на то, как это отразилось в современном культурном тезаурусе и педагогического сообщества, и — шире — всего общества эпохи перемен.

В.П. Трыков

Источник: vk.com

Комментарии: