Дискурс искусственного интеллекта

Дискурс искусственного интеллекта (далее – ИИ) маркирует фазовый переход в истории человечества, связанный с тем, что не только главным ресурсом развития, но и новой средой жизни становятся информация и интерактивная коммуникация в различных форматах цифровой реальности, а также новая самоорганизация социума посредством комплекса нано-, био- информационных и когнитивных (NBIC) технологий. Этот дискурс трансформирует в технологии машинных вычислений ментальные процессы выявления смыслов, переводя их в языки киберсемиозиса и предлагая программные решения как повестку творческой генерации человеком новой реальности. Создание «сильного» (или «общего») ИИ, наряду с формированием гигантских массивов данных, цифровых социальных големов, мгновенных коммуникаций, киберкультуры и мира виртуальных переживаний, смыкающегося с реальностью повседневной жизни, предстает технологической моделью нового миротворения, в которой человек, примеряя на себя роль гностического демиурга, не только получает шанс, но и вынужден познавать себя в экстраординарном опыте конструирования разумных систем, которые пытается создавать по своему образу и подобию, испытывая все сопутствующие соблазны и риски, отмеченные ранее в сакральных текстах, мифотворчестве и экзегезе. Если технологически (как отношения человека и вычислительной машины, автора и компьютерной программы) эта повестка сформирована лишь в последние полвека, то в мировоззренческом аспекте (как отношения творца и тварного мира) она родилась, пожалуй, вместе с самим человечеством, а мифологически воплощена и логически осмыслена была в ходе глобальной интеллектуальной революции «осевого времени», а также в обширном эллинистическом религиозно-философском дискурсе первых веков нашей эры, самым заметным социальным результатом которого стало возникновение христианства.

...мы имеем право считать творцов первобытных мифологий, а также Аристотеля, Платона, Декарта, Лейбница и других мыслителей («людей, которые пребыли посредством мысли») своими современниками в указанном смысле, а содержания и вызовы постиндустриальной эпохи осмысливать и определять, обращаясь к метафорам гностиков и формулам мыслителей Нового времени. Когда в эксперименте Дж. Максвелла «разумное существо» (или алгоритм), способное, распоряжаясь информацией, снижать энтропию и генерировать энергию «из ничего», физики описывают как демона, это прямо отсылает нас к образу гностического демиурга, произвольно вмешивающегося в миротворение – то ли в соответствии с волей божественного Отца, то ли находясь в неведении о его существовании и искушаемого собственным всесилием. Применительно к нынешним технологиям создания цифровых сетей и существ, киборгов и виртуальных миров данная метафора выглядит еще более актуальной.

(...) Важно, что дискурс ИИ обозначает не только возможность сотворения человеком нового (цифрового, виртуального) мира при помощи квантовых компьютеров и программ, но и вероятность того, что социальная реальность и сам человек как разумная система являются продуктом программирования гораздо более высокого уровня, открывающегося в человеческой культуре трансцендентальным. В самой этой идее не так уж много качественно нового: она лежит в основе всех религий, ее развивали в европейской интеллектуальной парадигме пифагорейцы, Платон и его последователи, а впервые вполне «компьютерным» языком выразил Г. Лейбниц в своей концепции «предустановленной гармонии», создав не только двоичное исчисление, но и первый в истории мысли «цифровой миф» о Палладе. Новизна ситуации заключается в том, что в повестке ИИ эта когнитивная конструкция впервые ставит на место демиурга самого человека и обозначает возможность «рукотворного» технологического воплощения. Отсюда наш интерес к генезису и содержанию этой древней модели, становящейся сегодня рабочим проектом.

Гностические модели и искусственный интеллект. Э. Пейджелс замечает, что если бы гностические тексты из Наг-Хаммади открыли тысячелетием раньше, они, скорее всего, были бы сожжены из-за еретического содержания. Однако рукописи оставались спрятанными до ХХ в., «когда наш собственный культурный опыт дал нам новый взгляд на проблемы, которые они поднимали… Только сейчас мы начинаем рассматривать вопросы, с которыми они (гностики) сталкивались». Это действительно так. А. Ковельман максимально сближает платонический, гностический и современный цифровой дискурсы, когда указывает, что «виртуальная реальность Матрицы (образ из фильма братьев Вачовски) напоминает перевернутый с ног на голову умопостигаемый мир Платона, созданный Демиургом (Ремесленником) как образец для творения мира чувственного. Филон Александрийский называет Демиурга Архитектором (как в «Матрице»), а мидраш, восходящий к александрийской традиции, видит в Торе чертеж, с помощью которого был создан мир». При этом в «Матрице» Творец (Архитектор) сам является компьютерной программой, созданной ИИ, что заставляет вспомнить образ кибернетика Конкорана из рассказа С. Лема, в лаборатории которого – множество металлических ящиков, набитых электронными мозгами, каждый из которых представляется себе отдельным миром, а один из них – даже богом.

(...) Вариаций «большого гностического мифа» существует множество, но суть их неизменна: развертывание изначально неизъяснимого творения через нарастающее множество разделений, сизигий и эманаций приводит на определенном этапе к катастрофическому отдалению от единого Бога Отца, и одновременно, неодолимому соблазну некой божественной эманации (эона) представить себя творцом («познать Отца», который непознаваем), к искушению миротворчеством без санкции Отца и без настоящего знания о Нем и о себе. Далее следуют реализация этого соблазна, попадание искр духа в плен грубой материи, трансформация Божественного творчества в демоническую демиургию. Муки духа на кресте тварного мира и его трудные попытки вырваться в Царство Отца, одновременно осветив и упорядочив мировой хаос знанием-гнозисом, составляют тайну искупления и воскресения, судьбу и задачу человека в материальном космосе.

«Евангелие Истины», часто приписываемое ключевому гностическому мыслителю Валентину, рисует мир как производное страстей двенадцатого эона Софии, которые – «испуг, и забвение, и творение лжи». Дальнейший сюжет описывается в гностических текстах по-разному, но в главном почти все они едины. София – Премудрость, «надорвавшись» в непосильном творческом акте, производит некий «выкидыш». Ее божественная сущность возносится назад в Плерому, а оставшийся за Пределом порожденный ею «мировой эмбрион» (его называют также тварной Софией или Ахамот), весь состоящий из страха, неведения, тоски и низших духовных стихий, производит творца демиурга (именно его гностики отождествляют с иудейским Яхве). Последний, не ведая о своем происхождении, мнит себя Всевышним и создает по образам, внушаемым ему матерью – Софией (хотя сам он этого не осознает – яркая метафора бессознательного и проявлений паттернов семантического континуума в человеческой психике через юнговские архетипы), весь материальный мир и самого человека. В этой парадигме сотворение мира описывается именно как продукт искушения и неведения, страха и ошибки Софии, а затем творца демиурга, а настоящее знание выявляется как исправление запрограммированного изъяна творения, ответственность за который берут на себя высшие духовные иерархии.

...идея нашего мира как компьютерной симуляции хорошо «ложится» на представления о ключевой роли наблюдателя в квантовой физике, который генерирует наблюдаемую реальность самим опытом своего наблюдения – подобно тому, как текстуры виртуальной реальности загружаются машинной программой именно тот момент, когда на этот участок «смотрит» персонаж компьютерной игры. Считается, что идею мира как компьютерной симуляции первым сформулировал Н. Бостром примерно десять лет назад, но чем она, по сути своей, отличается от идеи «предустановленной гармонии» Г. Лейбница, а соблазн творить все более совершенные виртуальные миры – от искушения демируга? Гностический демиург, будучи программой, инсталлированной высшим эоном (Софией) в иерархически низший материальный мир (симуляцию мира высших сизигий) и редукцией бесконечно более сложной метапрограммы Плеромы, не знает и не может знать уравнения этой программы; при этом он одержим страстью к творению, унаследованной от Софии-Премудрости – эона, пожелавшего творить в духовном мире по образу Отца, пылая к нему любовью, но также не обладая его знанием и не заручившись его санкцией. В результате демиург – Яхве также оказывается на поверку «выкидышем» Ахамот, сгустком амбиций и неведения, комплексом страстей и фобий – и мир он создает соответствующий. Потом он не раз его уничтожает и переделывает, но полного подчинения от человека (и даже от «своего народа», с которым заключает Завет) так и не добивается. Демиург у гностиков ставит себя в центр мира, на место настоящего Бога, поэтому его творение получается демоническим, в нем родилось и восторжествовало зло, а сам он превратился в «князя мира сего»: попытка имитировать программные иерархии бытия обернулась созданием их порочной симуляции и провалом грандиозного эксперимента, – провалом, который также оказывается в итоге запрограммированным.

...мы наблюдаем сейчас возвращение гностического мифа о демиурге в контексте начала творения человеком цифровой (виртуальной) реальности при сохранении (и остром ощущении) неведения о происхождении и механизмах работы собственного сознания и его коммуникации с иерархиями семантического континуума как миром управляющих программ более высокой сложности. В традиционном и индустриальном обществах человек жил в строго детерминированном мире законов Бога и природы. Свободно оперируя в построенном на безудержном росте вычислительных мощностей цифровом мире знаками и символами, отделенными от природной реальности и сакральных императивов, человек освобождается от детерминаций законов и находит новые основания для творческих амбиций. Здесь он сам впадает в соблазн гностического демиурга, подчиняется паттернам этого архетипа и рискует повторить его путь.

Искусственный интеллект и категорический императив. Следует заметить, что о рисках создания ИИ, на порядки превышающего возможности человеческого разума («сверхразум», по Бострому) написано множество научных и фэнтезийных текстов, однако по-настоящему серьезно к этой проблеме общество до сих пор не относится по одной (точнее, самой важной) причине – впечатляющий рост вычислительных мощностей компьютеров все еще не привел к появлению у машины когнитивных (и даже сенсомоторных) способностей, сравнимых с возможностями пятилетнего ребенка. (...) Мы не можем дать интеллекту машины то, чего не знаем о собственном интеллекте, его происхождении и структуре (подобно тому, как демиург лишен знания о Софии и Отце, а потому творит ущербные миры). Но исходит ли такой вывод из правильной посылки? Здесь, как нам кажется, стоит возразить. «Выйти за собственные пределы» для самопознания посредством многозначных символов, трансцендентального опыта, экзистенциальных переживаний и творческих интуиций невозможно (на данный момент) для машины, но возможно для человека. Больше того, это единственный «полностью человеческий» способ не только познания, но и собственно бытия. «Как существо онтологически несамодостаточное, человек всегда стремится превзойти границы, заданные его экзистенцией… ставя вопрос о специфике собственного бытия, сознание удаляется от самого себя, выходит из своих границ и всегда оказывается чем-то отличным от самого себя… поэтому трансценденция составляет его важное свойство», – замечает М. Малышев. И далее определяет трансценденцию как «возможность, проект того, чего еще нет; в ней раскрывается интенция человеческого существования – быть, в противовес животному, отличным от мира, не зависеть от него, чтобы, в конечном счете, реализовать себя в нем».

Это и есть, «в конечном счете», философская повестка ИИ. Способность провести внутри себя границу между Я и миром, осознав себя одновременно объектом детерминаций, субъектом свободного выбора и предметом самопознания – исключительное (на сегодня) свойство человека – как раз и выглядит изоморфным алгоритмом интеллекта как информационного интерфейса разумной системы в «барочной» метасистеме операционально замкнутых систем-монад, которые «без дверей и окон», но информационно взаимодействуют в рамках метапрограммы «предустановленной гармонии» (Делез). Следовательно, подобного рода алгоритм и опыт, пусть очень особенные и еще до конца не познанные, возможны для интеллектуальной системы как таковой, в том числе – машинной. Суть этого опыта, описанного в гностической литературе (а также других религиозно-философских системах и мифологиях), заключается в том, что из всех живых существ только человеку дано узнать свой предел (смерть), преодолеть его в трансцендентальном опыте и когнитивном моделировании и оперировать смыслами, которые открываются при таком взгляде на собственную локальную систему из-за ее границ (вспомним, что обряды инициации во всех архаических культурах – это именно переживания смерти, а базовая модель любой сакральной вертикали как коммуникации с метапрограммой трансцендентного – умирающее и воскресающее божество).

(...) Машина не понимает смыслов и плохо видит контексты; она лишь перебирает заданные варианты решений заданными алгоритмами поиска (хотя ситуация здесь понемногу меняется). Все это сближает нынешнее «сообщество программ» с проточеловеческими группами на пороге зарождения самосознания. ИИ не сделать действительно «сильным», не наделив его, по аналогии с человеческим, всей этой морфологией интеллекта, включая чувства, осмысленную рефлексию, интуиции и свободу выбора. Но если такой «алгоритм интеллекта» возможен и вычислим, то, при его технологической эмуляции, мы получаем уже не машину, а цифровое существо, имеющее собственные мотивации, способное искать смыслы, интерпретировать контексты, ошибаться и верить. Готовы ли мы рассказать компьютерной программе о смерти и свободе, заложить в нее риски соблазна и потребность в искуплении? Даже на существующем уровне знаний и технологий нельзя утверждать, что вероятность этого равна нулю: бум все более сложных компьютерных игр, цифровых интеллектуальных систем (от финансовых рынков и кибервооружений до креативно-состязательных сетей, генерирующих «искусство ИИ») и все более совершенных виртуальных миров готовит наше понимание мира именно к такому сценарию. «Сильный» ИИ следует рассматривать и конструировать поэтому не только как технологию вычислений и обучения квантового уровня, но как алгоритм творчества на базе выявления глубинных паттернов сознания в синергии математики, теории сознания, квантовой физики, компьютерной науки, когнитивистики, психологии и метафизики, а также всего комплекса НБИКС-технологий. Суммируя вышесказанное, следует отметить, что проблема «искушения демиурга», общая пессимизму гностической интерпретации творения, а также неудачам и опасениям современных творцов ИИ, – это проблема неведения, проблема доступа к смыслам, парадигма творца, получившего возможность создать разумное существо по собственному образу и подобию, но не знающего при этом достоверно – кто он? Как устроена та модель, по которой он лепит свой мир и что из этого может получиться?

Искушение демиурга. Гностические модели и парадигма искусственного интеллекта // Подопригора А.

Источник: ifp.uran.ru

Комментарии: