На какие два вида делятся все медитации и что в них происходит с мозгом с точки зрения науки?

МЕНЮ


Главная страница
Поиск
Регистрация на сайте
Помощь проекту
Архив новостей

ТЕМЫ


Новости ИИРазработка ИИВнедрение ИИРабота разума и сознаниеМодель мозгаРобототехника, БПЛАТрансгуманизмОбработка текстаТеория эволюцииДополненная реальностьЖелезоКиберугрозыНаучный мирИТ индустрияРазработка ПОТеория информацииМатематикаЦифровая экономика

Авторизация



RSS


RSS новости


Великий поэт, святой и мастер медитации Миларепа является, пожалуй, наиболее почитаемой фигурой во всём Тибете. С незапамятных времён там вдохновляются его примером, и по сей день как в жилищах простых людей, так и в залах буддистских монастырей звучат истории о хитросплетениях этой судьбы, столь нетипичной для монаха. Биография Миларепы поучительна и полна резких контрастов, перипетий и колорита, а потому с лихвой заменяет тибетцам художественную литературу и рисует в воображении ярчайшие картины.

Согласно преданию, будущий духовный подвижник родился в середине XI века в семье богатого торговца шерстью. Когда мальчику было всего семь лет, его отец погиб, и он вместе с сестрой и матерью тотчас оказался во власти собственных тёти и дяди. Воспользовавшись беспомощностью родни, они злокозненно отобрали всё имущество его семьи и фактически обратили в рабство себе на потеху. Миларепа был вынужден переносить постоянные унижения и издевательства, из него делали то мальчика для битья, то подставку для ног, то вьючное животное, заставляя работать от зари до зари.

Мать ребёнка преисполнилась злобой и жаждой мщения, чувствами вполне понятными в сложившихся обстоятельствах. Как только её сын немного подрос, она отправила его обучаться чёрной магии у местного чародея. Спустя всего лишь год занятий одарённый Миларепа уже достаточно овладел запретным искусством. Теперь он лишь выжидал подходящего момента, чтобы отомстить, так что когда он узнал, что ненавистные родичи намереваются устроить в своём – а ранее в его – доме пышную свадьбу, он понял, что лучшего случая и желать не стоит. Гости собрались и, весёлые и беззаботные, приступили к празднествам. Тогда Миларепа могущественным заклятием призвал на них яростную бурю, которая появилась с чистого неба, обрушилась на дом и похоронила под обломками тридцать пять гостей.

Тётя с дядей, по злой иронии, выжили, однако мать Миларепы всё равно ликовала. Она считала это полным торжеством над врагом и в радостном и злорадном исступлении бегала по округе. Сам Миларепа, впрочем, не разделял чувств матери. Вскоре он покинул родную деревню в поисках искупления содеянного и стремясь к внутреннему преображению. Куда идти он, разумеется, не знал, потому следовал по дорогам Тибета, куда глаза глядят, желая найти учителя. Занятия с первым его ламой, Рангтоном Лхагой, не принесли искомых плодов, и тогда тот направил его к Марпе Переводчику.

Марпа был известен своим крутым нравом и сперва отказался брать на себя духовное руководство. Он поручил молодому человеку возвести голыми руками три каменные башни, а затем вновь разрушить их и подвергал иным суровым испытаниям на грани невыполнимости. В конечном счёте Марпа всё же уступил и передал Миларепе все те знания, которые получил от своего собственного гуру – от индийского буддистского мастера Наропы. После двенадцати лет усиленной и по большей части уединённой практики Миларепа достиг полного освобождения и в возрасте сорока пяти лет отправился в одинокий странствующий ритрит.

Большую часть жизни и в особенности вторую её половину Миларепа провёл в скитаниях по горам и пещерам в регионе Гималаев, двигаясь по границе между южными краями Тибета и севером Непала. И в зной, и в стужу он ступал повсюду босыми ногами, полуголый, но неуязвимый для любой непогоды и преисполненный спокойной, невозмутимой радости. Ни ледяной ветер, ни глубокий снег, ни длящиеся неделями ливни, ни испепеляющая жара, казалось, не имели над ним никакой власти. Питался Миларепа всем, что ему удавалось найти: в основном растениями, кореньями да чаем из крапивного листа. Говорят, от подобной диеты он и сам позеленел, чем и объясняется зеленоватый оттенок кожи, с которым его часто изображают.

Люди, встречавшие этого косматого святого в его скитаниях на отдалённых тропах, принимали его за безумца. Он же считал сумасшедшими их самих, ибо они были невежественны и не видели своего подлинного интереса. Время от времени Миларепу находили люди, прослышавшие о его духовных подвигах и ищущие знания. Многим из них он не отказывал в руководстве и давал свои наставления – по большей части в виде сочиняемых им в дороге, прямо на ходу, стихов и песен. Порой он спускался с гор и бродил от одной деревни к другой, распространяя учение. Жители толпами стекались послушать мелодичное пение и мудрые стихи Миларепы, запоминали услышанное и передавали своим детям и внукам. Часть из них была потом записана и вошла в сборник «Сто тысяч песен», важнейший для всей культуры Тибета.

Его выдающимся учеником и продолжателем линии преемственности был Гампопа. Передав ему все необходимые для медитации знания, Миларепа, рассказывает легенда, произнёс: «Теперь всё зависит только от тебя – ступай дальше сам и практикуй». Ученик взял тогда свой посох и отправился в путь, а Миларепа решил немного проводить его. Спустя пару минут молчаливого движения по дороге, он внезапно остановился: «Я передал тебе все наставления, но есть одно, которое я придержал до последнего момента». Гампопа подумал, что дабы получить его, он должен сделать учителю подношение мандалы – особый вид дара в буддистской традиции – и именно так и приготовился поступить. Миларепа, однако, оборвал его: «Нет, мандала мне ни к чему. Я преподам тебе этот урок прямо сейчас, и он будет краток».

Святой повернулся, поднял подол своих одежд и обнажил собственный зад. Он был настолько загрубевшим, что будто был сделан не из живой плоти, а скорее выточен из камня или железного дерева. «Если ты хочешь достичь совершенства в медитации, – продолжил Миларепа, – то должен будешь практиковать с упорством, с каковым её практиковал я сам. Я сидел на голых камнях в течение столь долгого времени, что мой зад превратился в подобие камня. Ты должен проявить такое же упорство. Вот моё последнее наставление тебе».

Для традиции тибетского буддизма Миларепа есть ярчайший символ той великой истины, что источник нашего счастья и страдания есть само сознание, сам способ нашего отношения к опыту. Во всякое ненастье он сохранял невозмутимость и в своих многолетних странствиях смеялся в лицо самым большим трудностям, слагая песни и стихи. В ещё большей степени, чем независимость от обстоятельств, жизнь Миларепы и его последний урок Гампопе воплощают преданность самотрансформации, непреклонное упорство и усердие. Как раз они сделали эту независимость возможной, так как пагубные привычки ума залегают в бессознательных слоях психики. Они плохо поддаются нашему волевому контролю, так что выкорчевывание подобных сорняков требует планомерной и нередко долгой работы.

Будда также прекрасно осознавал это обстоятельство и за два с половиной тысячелетия до Фрейда и всей западной психологии указал на существование огромного массива психических программ, которые управляют человеческим поведением на бессознательном уровне. Будда называл их анусая (anusaya), что дословно означает «залегающее внизу», и относил туда в первую очередь дурные человеческие предрасположенности, глубинные склонности и психические структуры – одним словом, автоматические реакции. Сиддхартха описывал необходимость работы с ними с помощью следующей аналогии:

«Если корни останутся нетронуты и продолжат крепко сидеть в почве, срубленное дерево вновь пустит свежие побеги. Если глубинная привычка вожделения и отвращения не будет искоренена, страдание будет возникать всё снова и снова» (Dhp 338).

Зад Миларепы окаменел как раз в попытках подрубить эти корни и поменять соотношение между глубинными разрушительными тенденциями с одной стороны и сознательно избранными моделями поведения и восприятия – с другой. Он заменял реакции на действия, шаг за шагом очищая и совершенствуя сознание.

С точки зрения нейробиологии, существуют два главных пути перепрограммирования нейросетей мозга, два режима подобной внутренней работы. Не случайно, что и в буддистской традиции выделяется два типа медитативных практик. Хотя они уже неоднократно упоминались, только теперь пришло время основательнее разобраться в их природе и механизме работы в опоре на научные данные.

I. Путь первый: медитации очищения

Всякая нервная система пластична, и под воздействием событий во внешней и внутренней среде она трансформируется, чтобы тем самым приспособиться к меняющемуся и никогда до конца не постижимому миру. В ней непрерывно перестраиваются маршруты распространения электрохимических сигналов, которые бегают взад-вперёд по многомерному ветвлению нейросетей. Какие-то магистрали уже многократно доказали свою полезность – они закрепляются и усиливаются. Другие же, напротив, не окупают собственного содержания и толкают человека на ошибки – они постепенно слабнут и отмирают.

Но как провести различие между первыми и вторыми? И кто будет этим заниматься? У модулей нервной системы имеется только один вариант: они обучают друг друга в процессе чего-то среднего между всеобщим демократическим голосованием и ожесточенной войной всех против всех. Если какое-то поведение и ракурс восприятия реализуют программу до логического конца и само течение опыта вознаграждает их успехом, это повышает их статус в психической иерархии. Они становятся сильнее, то есть чаще предпочитаются в ситуациях неопределённости, когда открывается выбор между альтернативными вариантами. Мы совершаем действие и, коль скоро желаемое было достигнуто, запоминаем, что поступили правильно.

С другой стороны, когда программа поведения резко приостанавливается в процессе её реализации или же по итогам происходит нечто дурное, её статус понижается. От каждого такого поражения и приостановки создающая её нейросеть начинает чахнуть и слабнуть, что происходит с разной скоростью в зависимости от её показателей пластичности. Периодическая остановка программы или её неудачное окончание сообщают психике о её нежелательности, неэффективности, опасности.

Эти фундаментальные принципы нейробиологии обучения работают и в мозге людей, и в простейшей нервной системе улитки с учётом специфики последней. Как говорили средневековые алхимики и мистики, «что вверху, то и внизу». Примерно так обучаются даже одноклеточные организмы, которые лишены нервной системы, но при этом обладают нервной деятельностью (и самый известный экземпляр здесь, конечно, это слизевик physarum polycephalum). Программа, которая реализуется полностью и получает поощрение в виде сигналов о том, что некая значимая потребность была удовлетворена, укрепляется. Программа, которая резко приостанавливается или получает электрохимический подзатыльник из-за того, что некая значимая потребность была по итогам её выполнения фрустрирована, теряет свои позиции.

Данная элегантная система работает достаточно эффективно, но не вполне, потому что структуры нашей психики представляют собой своего рода мини-субъектов, мини-личностей. Они не хотят умирать, даже если тянут всё судно за собой на дно. Они близоруки и эгоистичны – в той мере, в которой это можно утверждать применительно к нейросетям. Жизнь человека может зависеть от важного решения, которое необходимо принять прямо сейчас, но он не в силах это сделать, поскольку внутри нечто сопротивляется и упирается. Или он хочет положить конец бессмысленным страданиям и самобичеванию, но не может – разрушительные тенденции психики вновь втягивают его в бесовской хоровод и кружат в нём час за часом, день за днём.

Именно поэтому нельзя пускать формирование своей личности на самотёк и отдавать её в ведение бессознательных процессов с их громадной погрешностью. Мы не одноклеточные, не улитки и даже не шимпанзе. Сложность задач требует самых совершенных инструментов, которые имеются в распоряжении мозга – и один из них есть сознательная приостановка программ, их целенаправленный критический отбор. Разные потребности, эмоциональные реакции и возможные действия бьются за то, чтобы встать у руля управления поведением, и эти судорожно сжатые пальцы нужно уметь при необходимости разгибать.

Активной инстанцией, выступающей здесь на стороне наших высших интересов, является дорсолатеральная префронтальная кора. Как показывают исследования фМРТ, эта небольшая парная структура (в самом верху лба, по левую и правую его стороны) или приостанавливает, или одобряет программы с позиций разума. Её специфическим отличием от других познавательных и поведенческих систем является то, что она способна анализировать информацию в самом широком контексте причин и следствий, в наиболее долгосрочной перспективе. Это не одна из конкурирующих потребностей и моделей поведения, а наша наиболее непредвзятая способность к ясному видению, которая пытается играть роль верховного арбитра. Её задача – выстраивать иерархию между различными ценностями и целями, стратегиями поведения и решениями, навести там порядок с учётом нашей долговременной пользы – в той мере, в какой мы способны распознать последнюю.

Она, фигурально выражаясь, вообще не находится на чьей-либо стороне и не «хочет» ничего – ни есть, ни спать, ни бежать, ни стоять, ни трудиться и не лениться, ни ссориться, ни примиряться. Это главнокомандующий, который пытается определить очередность удовлетворения потребностей и исключить лишние. Он стремится отыскать правильный баланс, отыскать такие схемы и решения, которые примут в расчёт перспективы нашего выживания и развития не только в данный миг, но и завтра, и через год, и через десять лет.

Увы, дорсолатеральной префронтальной коре это удаётся не особенно хорошо и часто, поскольку она мала, а противник коварен и силён. При всей своей сравнительной беспристрастности она постоянно оказывается захвачена и подмята участниками состязания. В таких ситуациях мы можем с кристальной ясностью понимать, что следует прекратить испытывать пустую и разрушительную эмоцию, положить конец пагубной зависимости, но не в силах это сделать. Мы осознаем, что нам следует перестать как-то себя вести или, напротив, начать – но вновь оказываемся беспомощны и двигаемся по инерции. Автоматические реакции вцепились в поведенческие центры, и ничто не может взять над ними верх. Не реже наш верховный главнокомандующий оказывается обманут, и мы слепо идём в вырытую для себя яму.

Медитативные практики очищения, первый разбираемый нами вид, нацелены как раз на то, чтобы напитать нашу дорсолатеральную префронтальную кору соками и её нервные мышцы налились здоровой силой. Мы учимся нереагированию, учимся бить по нагло вцепившимся пальцам реакций и фабрикаций и противостоять их обману, но прежде всего – не следовать туда, куда нас тянут. Тогда разум начинает всё лучше выполнять свою сущностную функцию – высшего арбитра, отбраковывающего вредоносное и дающее дорогу благому.

Далее мы ещё убедимся, что это не просто художественные аналогии, и ознакомимся с исследованиями функционирования мозга людей с большим опытом медитации. Несколько забегая вперёд, нейросканирование фМРТ убедительно показывает интересующие нас изменения. У серьёзно практикующих медитацию наблюдается существенный рост нервной ткани в дорсолатеральной префронтальной коре, как и повышение способности нашего главнокомандующего к контролю над поведенческими программами. Но сперва в общих чертах разберём ключевые инструменты в нашем арсенале, которые и позволяют наращивать психическую мускулатуру.

Деактивация стандартного режима (default mode)

Как каждый знает из личного опыта, наиболее грубые и многочисленные реакции цепляния возникают при работе стандартного режима мозга. Он показывает себе бесконечный остросюжетный фильм и увлечённо моделирует варианты настоящего, прошлого и будущего. До тех пор, пока мы смотрим на киноэкран ума Б, освобождение от любой его конкретной проекции затруднено и мало что даёт. Чьи-то жадные пальцы на миг разжимаются, взор расчищается – и вот действо уже продолжается вновь, ум захвачен новой сценой, и этому нет конца.

Первым шагом будет попробовать стряхнуть с себя наваждение, оторвать глаза от фильма и начать исследовать сам кинотеатр, в котором мы находимся. Это означает переместить фокус внимания из симуляций обезьяньего ума Б в пространство ума А – то есть в базовый слой ощущений и восприятий в настоящем мгновении. Там, на экране громыхают сражения, угрозы сменяются возможностями, герои поражают чудищ и гибнут в их когтистых лапах – шум, гвалт, хаос, смятение. В стандартном режиме ума Б слишком много фабрикаций, которые порождают новые реакции, которые порождают новые фабрикации, которые порождают новые реакции – и так далее в бесконечном порочном круге.

Но мы должны понять, что наблюдаемый нами фильм есть не реальность сама по себе, а лишь определённый её слой, и переместиться из него в кинотеатр, стать независимыми наблюдателями намного более широкого поля действительности. Экран от того, разумеется, не погаснет, но понимание, что мы не есть фильм и не находимся в фильме, что он не представляет собой всё и не безальтернативен, дарует нам силу. Шум постепенно смолкает, краски на экране блекнут, действия замедляются. Мы счищаем с себя слои будущего и прошлого, возможного и гипотетического и перенаправляем внимание на вечное Сейчас. Звуки, цвета и формы, ощущения тела и запахи, ощущения пространства от вестибулярного аппарата и от своего присутствия в нём – по капельке мы переносимся в измерение ума А.

Будда называл проявляющееся так состояние осознанностью – сати. Осознанность есть широта охвата и объем опыта в режиме настоящего времени, когда мы замечаем и понимаем, что именно сейчас происходит и почему. В состоянии повышенной осознанности узкий фокус внимания персонажа сфабрикованного фильма меняется на широкий ракурс обзора находящегося в кинотеатре гостя.

Остановка конкретных реакций

Как только мы хотя бы краем глаза высвободились из художественной киновселенной и огляделись вокруг, нас начинает засасывать назад. Яркие сцены и крики притягивают внимание, реакции вцепляются мёртвой хваткой и мы вновь и вновь забываемся, растворяясь в происходящем на экране. Именно в этой ситуации необходимо извлечь из арсенала второй ключевой инструмент – навык нереагирования и остановки цепляния. Стоит нам на секунду оказаться в кинотеатре и ощутить, как из простора ума А нас тянет назад в симуляции ума Б, мы должны приложить специфическое небольшое усилие, для того чтобы разжать хватку.

Это ни в коей мере не борьба в привычном понимании слова, потому что подразумеваемое усилие парадоксальным образом переживается как расслабление. Задача здесь не агрессивно подавить реакцию, ибо это только породит новые и тем самым подкинет дров в пламя. Ум Б разгорячится и получит новый заряд энергии. Нет, мы просто отказываемся участвовать и не идём туда, куда нас тянут руки. Прилагается маленькое и точечное усилие, необходимое чтобы не шевельнуться и не двинуться в ту сторону, куда нас влекут.

Реакция, которая осуществила цепляние, но за которую мы не уцепляемся в ответ, затухает и проваливается в небытие. Иначе и быть не может, поскольку вся её энергия заимствованная. С нейробиологической точки зрения, это просто электрохимическая команда поведенческим центрам мозга, так сказать, депеша с приказом. У листа бумаги нет никакой власти – он будет иметь власть, только если мы решим выполнить содержащиеся там инструкции. Точно так же и возникающие в нашей психике автоматические реакции есть просто команды, которые обретут реализацию, если мы столь же автоматически и бездумно начнем их выполнять.

Медитации очищения есть практика осознанного, то есть внимательного, неповиновения и нереагирования. В позднейшей буддистской традиции их принято обозначать термином самадхи («собранность», «концентрация»), и сюда относят и классическую концентрацию на дыхании анапанасати, и медитацию свободного присутствия с её вариациями, и даже восемь джан. У них действительно есть ключевой общий знаменатель, но к смыслу слова самадхи, к концентрации или же радостному покою, он не имеет никакого отношения. Их объединяет совсем другое: методичная остановка реакций, так что чем глубже эти медитативные состояния, тем больше сознание очищается.

На самых глубоких ступенях медитаций очищения исчезают даже те реакции и фабрикации, что создают ощущения тела, исчезает пространство, сознание и восприятие. Они ведь тоже есть продукт цепляния, продукт растянутой во времени активации определённых нейросетей, подвластных умелому контролю. Это и происходит в нематериальных джанах, с пятой по восьмую, которые мы в своё время обсудим. В них с ума счищается настолько много, даже до чрезмерности много, что по итогам остаётся буквально ничто – пока не пропадает и оно.

Термин самадхи для обозначения всех этих техник довольно неудачный, поскольку в нём на передний план выходит несущественное и необязательное, а самое главное даже не упоминается. Это порождает проблемы, так как мешает понять состояние, необходимое для эффективной практики. Сам Будда не называл словом самадхи ни джаны, ни другие медитативные методики, хотя в редких случаях, по всей видимости, использовал его как синоним для медитации в целом, потому что она требует внутренней собранности.

Отдавая дань двухтысячелетней традиции, порой мы будем использовать слово самадхи, но всегда нужно иметь в виду принципиальную оговорку. Ни целью, ни ключевым методом медитаций очищения, не является концентрация, радость, покой и всё, что обычно идёт в ассоциативной нагрузке. В самадхи важно только одно – то, что происходит счищение слоёв реакций и фабрикаций, и чем это состояние глубже, тем больше оказывается изъято из ума. Покой, радость, освобождение есть лишь возможные и самые начальные следствия этого наряду со многими другими, а концентрация – это лишь малая часть метода, совершенно неспецифичная для самадхи.

Самадхи, в сущности, есть школа остановки реакций, школа той самой невозмутимости (упекха), которую Будда называл наивысшим качеством. Вспомним вновь его слова, уже приводимые ранее и подчеркивающие это с особенной ясностью:

«Медитирующий понимает: “Во мне возникло это приятное, неприятное или нейтральное переживание. Оно состоит из частей, грубо по своей природе и обусловлено. Но что действительно существует, что есть наивысшее, так это невозмутимость”. Когда в нём возникает приятное переживание, или же неприятное, или нейтральное, оно уходит, но невозмутимость остаётся» (MN 152).

Медитации очищения учат нас самому главному для хода повседневной жизни – великому искусству отпускать, не реагировать, не инвестировать себя в то, что бестолку истощает наши ресурсы. Мы отстраняемся от вредоносных программ, тем самым подрывая их мощь, и приобретаем опыт, что мы – намного больше, чем наши проблемы, эмоции, мысли. Мы узнаём также, что мы намного больше, чем фильм обезьяньего ума Б и не только не должны содрогаться при каждой жестокой сцене на экране, но и вообще имеем право взять пульт и это шоу выключить. Они учат, что тот, кто наблюдает за страданием, сам не страдает, и учат, как положить этому конец. Учат, что страдание пустотно и возникает, только когда мы цепляемся и выполняем инструкции некоей автоматической реакции из бессознательного.

Медитации очищения дают человеку возможность трансценденции, позволяют выйти за узкие границы того, что он считает собой. Однако существует и ещё один способ редактирования психических программ, кроме сознательной остановки реакций, также основанный на устройстве любой нервной системы.

II. Путь второй: медитации прозрения

Человек похож на ребёнка, который сидит в тёмной комнате и играет с фонарём, движениями собственных рук создавая на стене замысловатый театр теней. Перед его глазами возникают кровожадные монстры и прекрасные принцессы, мрачные подземелья и светлые замковые залы, верные друзья и вероломные враги, тихие лесные тропы и бурлящие реки лавы. Это зрелище так завораживает и поглощает его, что ребёнок попеременно впадает то в полное ужаса оцепенение, то в тревожную суету, то в мучительное и жадное вожделение, то в экзальтированное ликование. Он весь не свой, и мы видим, что от этой игры ему столь же тяжело оторваться, как и нам сложно назвать её приятным или полезным времяпрепровождением.

Из любви и сострадания мы обучим злополучное дитя медитативным техникам очищения. Со временем он овладеет навыком управления собственными реакциями, научится прерывать их цепляние силой разума и лишать тем самым контроля над психической жизнью. Чудовища перестанут вызывать тот объём страха, что порождали раньше. Принцессы более не будут искушать и манить до сердечной боли. Игра, таким образом, станет намного приятнее.

Однако зададимся закономерным вопросом: неужели нет более эффективного и даже очевидного способа добиться этого результата? Ведь вместо того, чтобы учить, как отстраняться от картин на стене…


Источник: m.vk.com

Комментарии: