Вопрос Смерти в контексте фундамента концепции Невозможного.

Ранее нами был кратко рассмотрен вопрос Смерти в контексте анализа феномена Сознания как основы Субъектности, а также роль фактора гибельности в Вопрошании о Невозможном. Несмотря на, в целом, вторичность вопроса Смерти, проблематика гибельности и умирания является настолько системно актуальной, что не может ускользнуть от любого философского исследования.

Сразу же напомним, что любые рассуждения об отвлеченных от абстрактной метафизики и эпистемологии вопросах при своей попытке вырисовать нечто конструктивное вынужденно отображают авторскую позицию, что не может быть целиком очищена от некоторого рода догматизма - после такого очищения не осталось бы самой позиции. Так, с точки зрения "линзы" радикального скепсиса вообще любое утверждение, уповающее на необходимость какой-то структуры или характеристики феномена, может быть поставлено под сомнение, и даже смысл банальных слов может начать рассыпаться у нас на глазах, не справляясь с удержанием своих означаемых, да и то лишь если положить, что эти означаемые где-то когда-то были. Так что к вопросам разных уровней мы считаем приемлемым предлагать разный тип анализа. Именно поэтому проблемы чисто "этического" или "антропологического" характера всё же получают, как это было раньше и будет далее, некоторые "решения" - хотя, безусловно, на высоте эпистемологического нигилизма, с которым пытается считаться наша метафизика, всякое решение остается в подвешенном состоянии.

Для начала условимся, что вопрос Смерти предстает для нас в нескольких аспектах, различных по степени своей глубины и значимости. Самым поверхностным уровнем является экзистенциальная аналитика Смерти, равно как и культурологические и антропологические исследования феноменов умирания и гибельности. Более значимым для нас является вопрос Смерти как метафизического и онтологического Конца, однако даже в этом случае Смерть как Конечность чаще всего сводится к анализу феноменологического акта восприятия смертности. Наконец, наиболее важным для нас является постановка вопроса о Смерти как о потенциальном разрешении трансцендентного сюжета, что находится в прямой взаимосвязи с Вопрошанием о Невозможном.

Здесь стоит отметить, что вопрос «простой» телесной смертности, равно как и анализ соматических аффектов распада и разложения, вовсе не находится в поле наших интересов. Тем не менее, даже предполагая вопрос Смерти как относящийся к сфере трансцендентного экзистенциального модуса, вопрос Смерти остается в такой же мере включенным в пространство материального, насколько Сознание остается имеющим материальную основу, а сам фактор сознательности остается определяющим для конституирования Субъектности. Здесь стоит оговориться, что под "материальным" возможно понимать любую субстанциональность как таковую, превышающую классические философские и естественно-научные представления о "материи".

В связи с этим, нам предстоит кратко рассмотреть экзистенциальные и феноменологические аспекты Смерти, что позволит подойти к главному – к постановке Вопроса о Смертности Субъективности и онтологической природе гибельности. Уже на этом уровне мы сталкиваемся с определенной Дилеммой Смертности. Так, с одной стороны, феномен смертности не вещает за собой никакой настоящей Конечности. Смертность, феноменологически и экзистенциально, не может значить никакой истинной Финальности для чего-либо. Это обусловлено, прежде всего, феноменологической траекторией гибельности как гибельности-всегда-для-других. В этом контексте, Смерть всегда происходит как Событие с другими, а феноменология смерти как эмпирического опыта связана только с восприятием конечности Другого, что в своей сущностной глубине никак не приближает Субъекта как вместилище и носителя сознания к непосредственному опыту «Собственной» смертности.

Более того, феноменология смертности как феноменология Другого указывает на то, что в антропологическом и культурологическом аспекте Смерть невозможна вовсе, поскольку истинная гибельность недостижима. Это подтверждает и знаменитый эпикуровский принцип - «когда есть мы, то Смерти нет, когда есть Смерть, то нет нас», и исследования культурных антропологов о том, что первичный страх примордиального до-рефлексивного человека отнесен к отсутствию смертности, а не к ее наличию.

Мертвые никуда не уходят из пещер.

Тем не менее, в противовес позиции, согласно которой смертность как таковая невозможна вовсе, либо она не обладает истинной метафизической Конечностью, возможно принять и представление о Смерти как если не о «Финальной» Конечности трансцендентного сюжета, то как о факторе «Настоящей» гибельности. Для этого необходимо максимизировать солипсистский принцип, согласно которому Сознание есть замкнутая вещь в себе и сфокусироваться на феноменологии смертности. Так, если следовать изложенному выше эпикуровскому принципу, Смерти для Субъекта, действительно, Нет. Тем не менее, для того модуса сознательности, в котором пребывает большинство человечества, Смерть есть как отсутствие Субъекта, как фактор его утвердительного и абсолютного Финала. Само представление о Смерти как о непроницаемой черной границе, которая обеспечивает гарантированное и непоправимое Исчезновение всякого Я, таким образом, не делает возможным какой-либо феноменологически достоверный Опыт смертности, ввиду его принципиальной недоступности. Тем не менее, эта червоточина могильного бессилия Субъекта перед своей Финальной Гибельностью хоть и не позволяет «познать» Опыт Смерти как таковой, но в определенной степени делает трансцендентную непроницаемость Смерти имманентной внутреннему опыту Сознания, возводя в обыденный герменевтический акт ежесекундные размышления о «не-опыте» смертности, что свойственно всем человеческим существам, даже самого низкого личностного этоса.

Так или иначе, но даже если Смерть не обладает истинной метафизической Конечностью, ее экзистенциальная, феноменологическая и онтологическая природа – это природа Раздела и Размежевания. Смертность формирует саму основу Субъектности, поскольку Субъект как носитель Сознания есть часть Бытия, способная отражать и воспринимать его потоки и структуры. Такое восприятие мирности через выделение из густого жира Мира возможно только в случае наличия смертности как очерчивающего контура Субъектности.

Мир, как высказывался Гуссерль, находится «во взвешенном состоянии между бытием и видимостью». Субъект, в свою очередь, пока он остается Субъектом, находится в позиции агональной пертурбации и флуктуации между нераздельной и слитной консистенцией сжижженой Бытийности и хотя-бы частичным и иллюзорным, но выделением из нее. Смертность, по крайней мере в рамках личной эссенциальности Субъекта, указывает на «Лакуну в Бытии», «взвешенность» или «подвешенность» Мира, его нахождение между двух онтологических полюсов, его «всегда ещё-не».

Здесь стоит сделать культурно-антропологическое отступление и обратить внимание на то, что сама Смертность присуща только субстанциям, имеющим Субъектность, что еще раз подчеркивает ее частный характер в рамках Бытия и неверность постановки вопроса о Смерти как «финального Вопроса». Так, животные, не имеющие Сознания в философском, а не в нейрофизиологическом смысле (вывод о чём, естественно, не претендует на знание ноуменального опыта дельфина, а просто прагматически вчитывает в это существо антропологически сформулированную несопричастность Сознанию), не сталкиваются с фактором Смертности, находясь по выражению Жоржа Батая в «священном царстве незнания» и блаженной имманентности нераздельного пребывания с другими структурами Бытия в общем воске слипшийся нераздельности. Первичное до-рефлексивное (в значении до возникновения cogito и даже до каких-либо структур Я-самости Осевого времени) человеческое мышление ведает опыт отделения от сакральной имманентности, однако не ведает смертность как радикальный водораздел.

Архаическое сознание выделяет фактор человечности из священного царства звериной непрерывности, выступая дифференциалом Иного в общей гомогенности бытийности. Тем не менее, это «первичное отделение», выражаясь терминологией Сартра «бытия-для-себя» от «бытия-в-себе», имеет незаконченное представление о разделительной природе смертности, ввиду чего Смерть не воспринимается как радикальное «Исчезновение». Однако, даже при таком "усеченном" представление о Смерти, пост-смертное существование мертвых уже наделяется особым болезненным и опасливым статусом. Эта архаическая конструкция феноменологии Смерти связана с ментальным парадоксом, или первичным вызреванием «Дилеммы Смерти». Так, мертвые, даже если они и не «умирают» в трансцендентном смысле, все равно есть как «уже мертвые». Созерцание их промежуточного статуса является травмирующим для Сознания, которое, уже будучи таковым, выделяет «бытие-в-себе» и «бытие-для-себя». Незаконченное примордиальное представление о смертности, таким образом, особенно сильно взаимоувязано с феноменологической и онтологической подвешенностью мира, его внутренней брешью.

Отметив общие моменты, связанные с самой структурной особенностью Смертности, необходимо перейти к постановке Вопроса о Смерти в контексте фундамента концепции Невозможного. Как уже было отмечено выше, Смертность не имеет собственной онтологической природы и взаимоувязана с природой Субъектности. Разоблачая «Бытийную ошибочность» антикосмизма, мы указали на то, что «мир» неуничтожим и не подлежит никакой аннигиляции, свертыванию или «обнулению», поскольку за всяким универсумом всегда лежит «мирность-мира», раскрытая нами через тотальную категорию Бытия (точнее, свершение различных эсхатологических циклов, космогонических агоний, самоубийств Бога или тепловой смерти Вселенной может быть, но это никак не устраняет тотальности Бытия). В этом смысле, Смерть есть горница истины только для природы Сознания и Субъективности.

Сама природа Субъектности, несомненно, есть лишь частность общей Бытийности. Тем не менее, несмотря на незначительность и мелочность среди всего «вечно вечного» конгломерата структур Бытия, именно за Субъектностью остается «привилегированное» положение относительно его возможности служить Вопрошанию как Суверенитету Цели. Так, только Субъект способен задаваться «Вопрошанием о Невозможном». Гипотетически, несомненно, такое Вопрошание может быть и в гегельянском смысле «самозарожденным». Так, мы не отвергаем того, что помимо человеческого сознательного Вопрошания путем бесчисленных бифуркаций структур Бытия, «акт Вопрошания» может произойти и у мыслящей самой себя Вселенной, Мирового Духа, Бога христиан, мусульман и иудеев, освобожденного от человеческой эксплуатации и гниющего в пост-гуманистической вечности тостера, кибернетического-андроида или программного кода, а также у кочующего плевка космической спермы, вытолкнутой из чресел кричащего от Ужаса в центре алмазной вечности Азатота. Тем не менее, в таком случае возникает вопрос: если такое гипотетическое Вопрошание возможно и «вне» человеческой Субъектности, будет ли такое вопрошание возможно как «вне-Сознания»? И если вопрошание «вне-Сознания» невозможно, то чем тогда такие возвышенные структуры, как космическое семя Султана Демонов или око Бога Иной стороны, принципиально отличны от человеческого существования?

Здесь стоит упомянуть, что, говоря об «опыте Не-опыта» (который может разрушительно озарить человеческого субъекта) как предикате Вопрошания о Невозможном, мы говорили о том, что такой герменевтический акт требует «преодоления Сознания». Сознание, таким образом, становится слишком слабой и уязвимой структурой для восхождения на агональный пьедестал предела Вопрошания. Тем не менее, в случае с Человеком, мы не можем говорить о том, что «преодолев в себе Сознание» путем движения к метафизическому Пределу, человек теряет Субъектность как таковую. Так или иначе, если таковая утрата (или преодоление) и происходит, то только в моменте неуловимого мига герметического акта Предела. Таким образом, помимо «дилеммы Смерти» мы также сталкиваемся и с «дилеммой Субъекта», связанной с тем, насколько жестко корреляционно детерминированы Субъектность и Сознательность. Таким образом, мы не можем говорить о жесткой прямолинейной траектории Субъект=Сознание, а также о том, что Вопрошание как таковое возможно только в рамках Сознания, равно как и в рамках субъектности Вообще.

Несмотря на возможное различное отношение к фактору Смерти, мы полагаем необходимым признать, что, по крайней мере на уровне обыденного и присущего тотальному большинству из нас сознания, в отношении каждого отдельного Субъекта (по крайней мере, в отношении Сознания этого Субъекта) смертность имеет фатум Конечности. Эту Конечность нельзя обозначить как Финальную, поскольку даже «то, чего никогда не-было, есть в Бытии как указание на свое никогда не-присутствие», тем не менее, для отдельного Субъекта/Сознания гибельность предстает как довлеющий и абсолютный Факт. Даже если принять во внимание, что Я-самость отсутствует как неразрывно-консистентная во времени субстанциональность, а совокупность Я-здесь каждого конкретного мига не образует никакого Я-вообще и Я-всегда, Смертность на прямом физическом уровне ставит конец этим бесконечным фрагментациям Единичного опыта.

Однако, эта конечность как истинная конечность отдельного сознательного Субъекта, есть лишь трагедия единичного куска Бытия, который, как бы ему не хотелось, уничтожив себя не уничтожит весь мир (в связи с чем, за суицидом не может быть признано никакой высшей метафизической ценности, равно как и не может быть никаких метафизических запретов на его совершение). Из этого также следуют и сугубо прикладные этические и политические аспекты отношения к Смерти, раскрывать которые подробно не представляется необходимым.

Если от всего озвученного и предлагаемого нами и есть хоть какая-то «утилитарная» или «положительная польза», то, пожалуй, она заключается в возможности для Субъекта преодолеть оковы гибельности Смерти. Однако, это происходит не за счет обретения высшей славы, сияния и трансцендентного триумфа, равно как и пролонгации и расширения своей Субъектности до масштабов Вечности, но за счет «побочного эффекта» Вопрошания о Невозможном. Достигнув метафизического Предела «опыта Не-Опыта», Вопрошающий Субъект заходит за территорию, неисчислимо превышающую его личные Бытийные границы. Судьба Жизни и Судьба Смерти предстают здесь как мелочный прах, а довлеющая над всяким живым сознанием перспектива аннигиляции теряет всякое значение, поскольку для «опыта не-Опыта» опыт Смерти есть лишь один из побочных эффектов преодоления Сознания. Таким образом, несмотря на всю «настоящую» трагедию Смерти для отдельного сознательного человеческого существа, мы не признаем за фактором гибельности настоящего онтологического смысла в рамках Бытия как такового. Так, даже крайне болезненное предвкушение принципиально недоступного опыта Смерти, лежащее в основе практически каждого трепещущего сознания, становится незначительным при принятии позиции Выстаивания в финальной Тщете и Забвении Вопрошания Невозможного.

Достижение любовного поцелуя с Бездной безгранично выше смерти, однако фактор конечности обусловливает особый нерв этого эротизма. Не само преодоление границ Бытия и разрешение трансцендентного сюжета является метафизически экстремальным, но именно приближение к вопрошанию в условиях случайности, ничтожности, кратковременности и постоянного риска полной негации и забвения как метафизической погибели человеческого существа делает данное вопрошание тотальным. Человек как самое падшее сущее в условиях своей ничтожности, тварь из тварей и грязь грязей здесь превосходит богов. Слепой крот — зрячее всемогущего Миротворца. Преодоление Бытия не отменяет гибельности в его пределах. Поцелуй с Бездной — не спасение от забвения. Всякое высшее успокоение в божественном есть лишь частная истина частного миража. Ни славы, ни огня, ни крови, ни солнца. То, что метафизически есть метафизический экстремизм, психически есть онейроидная кататония парализованного.

Источник: vk.com

Комментарии: