Дофамин: страдание из-за удовольствия

В черной субстанции, а также еще в одной соседней области под названием вентральная область покрышки, собраны дофамин-производящие нейроны. Дофамин – это нейромедиатор, он «выстреливается» потенциалами действия особых дофаминовых клеток. Помимо этой небольшой группы нейронов в глубине мозга (весь отсек нервной трубки, где они располагаются, называется средним мозгом), больше дофамин в мозге никто не производит. Но благодаря длинным отросткам дофаминовые нейроны экспортируют свое влияние далеко за пределы своей собственной территории. Большая часть дофамина отправляется в базальные ганглии – полуавтономные отделы мозга, в которые кора передает на «аутсорсинг» некоторые аспекты обобщения и запоминания, такие как комбинации движений и эмоциональные реакции. В этих ганглиях, представляющих собой подкорковые нервные ядра, дофамин участвует в контроле движения и формировании «автоматических» навыков. Здесь же формируется ощущение удовольствия, когда уровень дофамина резко подскакивает.

Но помимо подкорковых ядер дофаминовую подпитку получают и другие отделы мозга, включая и саму кору больших полушарий, особенно ее передние, лобные доли высокого уровня абстракции, и «запоминающий придаток» коры – гиппокамп. Так что дофаминовыми сигналами регулируются самые информированные отделы мозга, а значит, высшие материи нашего сознания.

Главное, что нам известно о системе вознаграждения, – это то, что дофаминовые нейроны реагируют на хорошие вещи независимо от того, в чем эти хорошие вещи состоят, и постоянно транслируют эту реакцию в виде дофаминовых сигналов. Когда ничего не происходит, они спонтанно пульсируют отдельно взятыми потенциалами действия, создавая по всему мозгу как бы дофаминовый фон определенной громкости. Когда происходит что-то хорошее, нейроны выбрасывают дофамин активнее, выстреливая по несколько потенциалов действия за раз. «Дофаминовая громкость» на какое-то время подскакивает относительно фона.

Известно, например, что у крыс или обезьян дофаминовые нейроны разражаются градом активности, если животные находят что-то вкусное. У человека, помимо реакции на лакомства, дофаминовые нейроны точно так же реагируют на неожиданные денежные награды. Реакцию на сладость можно в принципе представить как простой рефлекс, наподобие выделения инсулина в кровь после обеда. Но деньги – это абстракция. Их ценность определяется не вкусом или калорийностью, а исключительно словесными договоренностями между большими группами людей. Тот факт, что мы реагируем на них точно так же, как на сладкий сок, говорит о том, что дофаминовые нейроны выражают своим поведением не ту или иную выгоду, а абстрактную идею чего-то хорошего.

Гораздо менее понятно, кто и как решает, что именно входит в эту «абстрактную идею хорошего». Очевидно, что существуют врожденные стимулы, одинаково вызывающие выброс дофамина у всех или почти всех млекопитающих: скажем, калорийная еда или секс. В экспериментах на животных изучаются обычно именно они. Но так же очевидно, что дофаминовые нейроны реагируют и на сложные, человеческие стимулы, которые никак не могут быть врожденными: популярные песни, лайки в социальных сетях, новости по телевизору, наконец, те же деньги. Кто решает, что хорошо, а что плохо? Откуда дофаминовые нейроны знают, когда им возбуждаться?

В мозге есть только один отдел, обладающий достаточной информацией, чтобы понять, что такое деньги, – это кора. Поэтому «абстрактная идея чего-то хорошего» должна каким-то образом спускаться сверху, из коры в дофаминовые нейроны. Как именно это происходит – все еще большой вопрос. Известно только, что из коры в средний мозг действительно спускаются нисходящие соединения, которые принципиально могут как подавлять, так и усиливать дофаминовые нейроны. Так что в конечном итоге система вознаграждения, как и все в нашем уме, контролируется высшей нервной деятельностью, а значит, как и вся кора, постоянно настраивается многолетними наслоениями памяти и опыта.

Это принципиальный момент, которому редко уделяют внимание. Есть особая категория научно-популярных статей и студенческих сочинений, которую я условно называю «дофаминовым эссе». Построено оно примерно так: «Все мы любим пончики, но почему? Ученые доказали, что при поедании пончика в мозге выделяется дофамин – молекула удовольствия! Любовь к пончикам отныне имеет научное объяснение». На месте пончиков может быть все что угодно, от видеороликов на YouTube до купания в море. В сущности, тут нет ничего неправильного. При поедании пончиков и при купании в море в мозге действительно выделяется дофамин, и в этом действительно причина удовольствия. Но что объясняет такое объяснение? Дофаминовые нейроны не решают, что на свете хорошо, а что плохо, а просто транслируют сигнал, поступающий из коры и других отделов мозга. Так что это все равно что спросить: «Почему футболисты играют в футбол?» – и получить ответ: «Потому что у них двигаются мышцы ног». Все так, но вопрос-то никуда не делся.

Если считать дофамин окончательным, «научным» объяснением любви к купанию в море, то получается, что любое выделение дофамина – это неконтролируемый, физиологический рефлекс. Все пространство наших возможностей, по такой версии, расчерчено на «хорошо» и «плохо» раз и навсегда установленными, врожденными, генетически очерченными нейронными соединениями. Если продолжить аналогию с вопросом «Почему футболисты играют в футбол?», то выброс дофамина тогда эквивалентен неконтролируемому забиванию голов ногами. Будто бы ноги футболистов имеют врожденное знание о том, куда бить. Тогда выходит, что сам футболист не играет никакой роли в футболе, и точно так же человек, получается, не несет ответственности и не властен над тем, что ему нравится. Я не плохой футболист – у меня просто ноги неправильно бегут. Я не дурной человек – у меня просто дофамин выделяется, когда гадко ближнему.

На самом же деле дофамин – не причина, а симптом. Пассивный сигнал в ответ на активные проявления нашей нервной деятельности, который, как и вся остальная нервная деятельность, настраивается опытом в течение всей жизни и в зависимости от индивидуальных обстоятельств, решений и действий. Чтобы играть в футбол, футболист пользуется ногами, но делает это он не по воле мышц, а потому что он так сам решил. Конечно, на него повлияли и походы на футбол с отцом, и просмотр чемпионата мира по телевизору, и игры во дворе с друзьями – но все это его собственный опыт, а не генетический опыт его предков. Так и любой человек не живет под властью своей системы вознаграждения, а по крайней мере отчасти сам решает, что ему нравится, а что ему не нравится – в той степени, в которой человек вообще существует сам по себе, отдельно от среды, постоянно его формирующей.

Кто бы ни решал, что именно считать хорошим, а что плохим, такое решение у нас в голове принимается постоянно. Каждое действие, каждое событие сопровождается дофаминовыми колебаниями, оценивающими это действие или событие по шкале «хорошо – плохо». Если результат лучше ожидания – дофамин подскакивает. Если хуже – падает. Это очень похоже на колебания рынка. Дофаминовый сигнал – нечто вроде индекса мозговой самооценки. Мозг постоянно подсчитывает, насколько успешно то, что он только что сделал, и реагирует на это усилением или ослаблением канонады дофаминовых нейронов. Выброшенный ими дофамин помогает усилить только что сработавшие, «успешные» соединения между другими нейронами, благодаря чему постепенно отбираются из случайных комбинаций сигналов наиболее «правильные». Именно так формируются навыки и привычки, но точно так же цементируются и более абстрактные паттерны мысли и поведения.

Движения мыслей, в общем, не так сильно отличаются от движений мышц. Мозгу совсем необязательно как-то влиять на окружающий мир, чтобы вызвать выброс дофамина. Достаточно задуматься о чем-то, что раньше вызывало удовольствие. С точки зрения системы вознаграждения нет особой разницы, происходят ли события «вживую» или воскрешаются из памяти. Так что наш мозг способен стимулировать сам себя – чем он и занимается большую часть времени. Если на минуту отвлечься от телефонов, наших карманных дофаминовых стимуляторов, то мысли по большей части либо мусолят прошлое, пытаясь найти в каждом воспоминании спрятанный дофамин, либо планируют будущее, пытаясь найти спрятанный дофамин в потенциальных возможностях.

Когда происходит что-то неожиданно хорошее – пончик, море, научное озарение, веселая вечеринка, – выделяется «вознаграждение», то есть резко повышенная доза дофамина. Это вызывает радость. Со временем неожиданное становится ожидаемым, и дофамин подскакивает, когда об этом ожидании что-то напоминает – билет на курорт, фото с вечеринки. Это вызывает предвкушение. В этом случае дофамин выбрасывается уже не в ответ на внешнее событие, а в ответ на мысль о событии, что заставляет нас искать его повторения. Казалось бы, чем больше дофамина, тем веселее. Можно искупаться в море, а можно просто подумать о том, как это здорово. Стало быть, система вознаграждения должна позволять нам складывать свои удовольствия в ящик и в любой момент к ним возвращаться, как к игрушкам или фотографиям.

Но не тут-то было. У системы вознаграждения совершенно нет задачи сделать нашу жизнь малиной.

Индия, VI в. до н. э. Знатный юноша по имени Сиддхартха Гаутама разочарован в человеческой природе. Вокруг него страшное неравенство, но даже богачи, купающиеся в золоте, так же несчастны, как и бедняки. У кого в кармане медная монета – тот мечтает о тысяче монет. У кого есть тысяча – хочет десять тысяч. У кого десять тысяч – хочет миллион. Всякое удовлетворение желания приводит только к еще большему желанию. «Человеку свойственно страдать», – заключает вдумчивый Гаутама и уходит из дома в странствие на поиски решения этой экзистенциальной проблемы. Согласно традиции, эти странствия Гаутамы положили начало одной из главных мировых религий – буддизму.

Подобно большинству крупных религиозных течений, за свою долгую историю буддизм растекся по многокультурному хребту Азии, разбился на разнообразные потоки и ручейки и во всех случаях претерпел такое количество политических, маркетинговых и теологических метаморфоз, что сегодня в ритуальном поклонении золотым статуям довольно сложно разглядеть идеи Гаутамы. Но если отрешиться от всех наслоений и усложнений, то сам будущий Будда говорил, в общем, простые и удивительно здравые вещи.

В чем, собственно, идея буддизма? Если переводить на современный язык, человеческая природа, согласно учению Будды, ориентирована на то, чего нет, и поэтому в конечном итоге всегда страдает. Если удовлетворить одно желание – появится другое, побольше. Если решить одну проблему – появятся десять других. Если исправить одну ошибку, то возникнет необходимость исправить все, а поскольку это невозможно, то, кроме страдания, это ничего не вызовет. Поэтому единственный способ не страдать – ничему не сопротивляться и ничего не хотеть. Для этого нужно сознательно концентрировать свое внимание на текущем моменте, принимая его таким, какой он есть. В разработке этой техники концентрации внимания на текущем и состояло «просветление» Будды, которое в мифах больше напоминает вознесение Иисуса, но на самом деле не имеет под собой ничего сверхъестественного. «Нирвана», эта мистическая цель практикующих буддистов, буквально означает «затухание». Будда фактически учил, что для того, чтобы увидеть свет, надо сначала потушить свечи.

Это идеально соответствует сегодняшним представлениям о механике системы вознаграждения. Удовольствие вызывается чем-то непредвиденно превышающим ожидания. Это соответствует выбросу дофамина в момент получения нежданной награды. Но через несколько повторений награда уже не будет неожиданной и дофамин перестанет выделяться. Само по себе это, конечно, обидно, но еще терпимо. Самая же главная подлость в том, что если этой когда-то неожиданной, а теперь ожидаемой награды вдруг не поступает, то уровень дофамина падает ниже нормы – «мозговой индекс самооценки» уходит в минус, как акции чем-то провинившейся компании. Ощущается это как раздражение и гнев, то есть страдание.

Таким образом, сам факт того, что нам во внешней среде что-то нравится, постепенно ставит нас в зависимость от этой внешней среды. Неожиданные радости, от которых нам хорошо, со временем обязательно становятся ожидаемыми потребностями, без которых нам плохо. Победить в футбол команду из соседнего двора приятно, но если побеждать каждую неделю, то выигрывать станет скучно, а проигрывать – оскорбительно. Чтобы снова почувствовать радость победы, придется идти на городские соревнования, где можно опозориться и вернуться во двор либо победить и двинуться дальше по бесконечной дофаминовой лестнице все возрастающих желаний и их удовлетворения. Человек неизменно приходит либо к страданию, либо к эскалации желаний.

С каждым повторением события, которое когда-то приносило удовольствие, дофаминовые нейроны реагируют все меньше и меньше. Но предвкушение, то есть воспоминание о былом удовольствии, пока еще вызывает в них возбуждение. Это толкает нас к дальнейшим повторениям, толкает дворовых чемпионов на карьеру в спорте, а успешных бизнесменов – на расширение бизнеса. Система вознаграждения постоянно требует от нас повторения одних и тех же действий, но никогда не доводит до полной удовлетворенности, сопоставимой с первой, изначальной реакцией на приятную неожиданность.

В общем, в полном соответствии с учением Будды: удовольствие порождает желание, а желание порождает страдание. Смысл системы вознаграждения – не сделать нас счастливыми, а как раз наоборот, сделать нас неудовлетворенными.

Зачем же может понадобиться такая подлая система? Затем, что она заставляет нас двигаться вперед. Нашим предкам была нужна система усиленного запоминания приятных неожиданностей, и под эту роль был приспособлен дофамин, который превращает эти неожиданности в ожидания. Древние животные не могли себе позволить довольствоваться приятными неожиданностями: любой источник пищи рано или поздно закончится, любая среда рано или поздно изменится. В эволюции побеждали те из них, кому дофамина все время не хватало, которых мучили воспоминания о приятном, потому что они никогда не стояли на месте и в итоге достигали большего. Что же касается душевного спокойствия, то без него вполне можно было жить.

Источник: batrachospermum.ru

Комментарии: