ПОСТСКРИПТУМ, ПЕРЕХОДЯЩИЙ ВО ВВЕДЕНИЕ

Итак, что мы обнаружили в психиатрической литературе, призванной дать определение шизофрении, обосновать ее диагностику и лечение?

Шизофрения – это единая болезнь, где нет единства причин, симптомов, течения и исхода.

Шизофрения – это полезный и ценный диагностический концепт, разрушающий и обесценивающий диагностику.

Шизофрения – это медицинское понятие, поэтому ее диагностика происходит путем анализа поведения и высказываний и не касается телесных параметров.

Шизофрения – это самая популярная и изучаемая психиатрическая болезнь, которой посвящены десятки тысяч статей и понимание которой остается на уровне 100-летней давности, когда она, как и сейчас, была сборкой разнородных симптомов без какой-либо теории, способной обосновать их общность, и без какой-либо нозологии.

Исследователи, авторы учебников и руководств признают, что у понятия «шизофрения» нет никакого четкого означаемого: ему не соответствует ни единая картина симптомов, ни единые психологические или физиологические механизмы, ни единый характер течения, и это нельзя считать одной болезнью или вообще чем-то различимым – и далее они пишут о распространенности шизофрении, ее генетических причинах, мозговых патологиях, ее симптомах, и характере течения.

И так далее.

Если не учитывать социальную, психологическую и прочие стороны любой научной и психиатрической деятельности, такая ситуация может выглядеть как нонсенс – абсолютно противоречивое и безопорное понятие, которое никто не может утвердить или разобрать в течение 120 лет, и которое при этом каждый день и каждую минуту используют, чтобы категоризировать людей, назначать им медицинские препараты и отправлять в долгую больничную изоляцию. Почему им вообще продолжают пользоваться?

В действительности, это вопрос для многих социологических, психологических, культурно-антропологических, исторических и философских исследований. Социологии, психологии, антропологии, истории, философии науки и другим дисциплинам всегда будет что здесь изучать с помощью специфических теоретических моделей, существующих в каждой из них. Сама психиатрия и сами психиатры исследовать этот вопрос не могут – у них нет здесь никакой компетентности.

Если, конечно, не рассматривать возникновение и сохранение понятия шизофрении и всех связанных с ним идей и практик в качестве симптомов определенных психических болезней. Только в этом случае психиатрам было бы что сказать. Однако, как можно подозревать, сказать снова на весьма непроясненном и слабо концептуализированном языке, созданном все так же недоступными для их исследования путями.

История многих психиатрических и непсихиатрических идей, решения и эмоции самых разных людей, устройство социальных институтов, устройство образовательных программ и практик в разных странах и университетах, механизмы трансляции и закрепления мнений одних, а не других психиатров, сохранение одних нарративов и подавление или исчезновение других, специфические механизмы производства научного знания в разных местах и коллективах, личные отношения между разными психиатрами, психологами, ректорами, политическими и культурными акторами, особенности устройства клиник в разных странах и городах, особенности повседневных правил коммуникации и поведения в конкретных сообществах – все это и многое другое формирует то, какие понятия и практики сохранятся, а какие будут отброшены или изменены.

Внутренняя автономность психиатрии, где на судьбу концептов и диагностику не влияет ничего извне, некой изолированной психиатрии, существующей в полном вакууме вне социального, вне культурного, вне психологического, вне человеческого – это еще один слабый нарратив, в который можно верить, только не зная истории психиатрии, не анализируя ее внутреннее устройство на уровне теорий и на уровне конкретных действий, а также не имея никакого знакомства со всеми вышеперечисленными областями знаний. Научная дисциплина, или тем более медицинско-психологическая практика, рождающая саму себя и детерминирующая сама все свои изменения – это некоторое локальное верование, которое, возможно, имеет силу полноценного мифа и часто воспроизводится, однако при минимальном исследовании демонстрирует свою полную нерелевантность.

Поэтому ответ на вопрос «почему комплекс идей и установок, связанных с шизофренией, так долго оставался частью психиатрии?» весьма сложен, многолик и зависит от того, с позиций какой именно научной дисциплины – и с позиций какой именно теории внутри нее – и какой именно аспект этого вопроса мы будем изучать. Сама психиатрия и ее внутренняя история вряд ли способны сообщить достаточно.

Поэтому любые рассуждения психиатров здесь будут иметь такую же содержательную ценность, как рассуждения любого обывателя-неспециалиста. Если психиатр не оснащен ничем, кроме внутрипсихиатрических знаний, он не способен мыслить о содержании своей дисциплины и о происхождении этого содержания с мета-позиции. У него нет никакой точки обзора, точки рефлексии, которую он мог бы занять. Делая шаг за пределы внутрипсихиатрических знаний, он оказывается в поле обывательских суждений.

В этом смысле тот условный набор дисциплин, который я упоминаю – психология, социология, философия, антропология, история – необходим в качестве такого поля и ресурса рефлексии. Из них вы можете взять некоторые способы мыслить, благодаря им вы можете расширить сам контекст обсуждения какого-либо вопроса – или вообще задаться вопросом там, где обычно звучит утверждение.

Таким же ресурсом рефлексии и превращения утверждений в вопросы может стать и нечто, лежащее в области художественного или любого другого опыта или корпуса текстов.

Человек, знакомый с поэзией или мифологией, уже имеет больше шансов понять и смысл, и способ высказываний, которые отличаются от повседневно привычных и которые разобранные нами психиатры ошибочно определяли как бессвязные или бессмысленные.

Человек, прошедший через множество исполненных ролей, в которые он вживался на месяцы или годы, гораздо лучше знаком с тем, как мозаична может быть его психика, как множественны могут быть его переживания и оценки, как могут соперничать в нем разные установки и персонажи, как легко потерять четкие границы между собой и не-собой, собой и другими, которыми ты был или не был.

Подобные люди – поэты, писатели, читатели, филологи, мифологи, актеры – могут легко усомниться в правильности многих допущений или заявлений, которые будут некритично приняты простыми психиатрами и психологами.

Конечно, сама по себе профессиональная отнесенность и образование ничего не значат. Значение имеет возможность войти в некоторую область смыслов, текстов, разговоров, переживаний, ситуаций, событий. И если тот, кто входит в нее, оказывается способен отозваться на нечто в ней и чувством, и умом, воспринять в ней нечто, осознать и прожить, тогда это обретает смысл и действующую силу.

В целом, я хочу сказать, что сама по себе психиатрия или клиническая психология драматически неполноценны и недостаточны – и для рефлексии их содержания, и для развития способности понимать чужие действия и слова.

Поэтому если вы психиатр, и антрополог, и литератор, и алкоголик, то у вас гораздо больше шансов – при соответствующих ментальных способностях, которые только и позволяют усваивать и переживать нечто, а не просто запоминать инфу и работать по неосмысленным инструкциям – действительно стать психиатром.

Если вы клинический психолог, который также погрузился в несколько локусов социологии, философии, лингвистики, культурологии, изучал языки вымышленных существ и структуры фэнтезийных миров, прошел все социальные роли во всех возможных типах людских отношений и безлюдных институтов, прожил три года в таежной деревне, вникая в местный фольклор или в полностью одинокую жизнь – у вас больше шансов, если все это вы смогли действительно усвоить, ассимилировать и прожить, действительно стать клиническим психологом.

Человек, который переживал утрату границ своего эго, потерю и замену нескольких идентичностей за вечер или за десятилетие, был безответно влюбленным и был предметом безответной любви, месяцами лежал в бездвижной апатии и визжал на площадях всех городов разом от лихорадочной тревожной эйфории безграничной тоски странно-возможной радости бытия – такой человек уже имеет гораздо больше шансов понять и различить чужие переживания, постараться обнаружить смысл и связность в том, что другой человек, ничего подобного в своей жизни не переживавший, воспримет как нечто непонятное, необъяснимое, бессмысленное и неадекватное. Неадекватное его системам восприятия, его ментальному опыту, его набору ограниченных представлений.

Есть множество условно научных и условно не-научных областей знания и форм жизни, которые могут обогатить вас такими способами мышления, чувствования, самоизменения, которые необходимы для понимания иномирных переживаний, действий и слов. Иномирных, т. е. совершающихся в другом мире в психологическом и феноменологическом смысле. Совершающихся в мире другого человека.

Подобная множественность позиций, способов мышления и чувствования может стать залогом как большей и чаще возникающей рефлексии, так и большего и чаще оказывающегося верным понимания других людей.

Можно сформулировать это в виде двух более сжатых тезисов.

Для рефлексии оснований, концепций и категорий собственной дисциплины вам нужно уметь выходить за ее пределы. И выходить не в поле непроясненных и слабых суждений «здравого смысла», но в некоторые иные способы достаточно обоснованного рефлектирования. Другие науки и не-науки могут помочь вам в этом.

Для понимания слов и действий другого человека вам нужно уметь рефлексировать устройство своих собственных оценочных и интерпретативных систем, внутри которых наблюдаемые проявления наделяются тем или иным смыслом, а также уметь выходить за пределы этих систем и пределы самого себя тогда, когда вы не имеете в себе того, что нужно для понимания конкретного человека. Другие науки и не-науки могут помочь вам в этом.

Психиатрия и клиническая психология никогда не смогут дать вам всего, что нужно для того, чтобы стать психиатром или клиническим психологом. Психиатрия и клиническая психология дают вам право заниматься тем, для чего они не дают вам никаких способностей.

Если вы не постараетесь обрести их во всех остальных местах, вы никогда не будете психиатром или психологом, способным делать то, что он декларативно должен делать.

Думаю, это окажется более понятным и ощутимым по мере дальнейшего сериального продвижения.

А сам сегодняшний текст становится неким связующим звеном, градиентным переходом: он завершает предыдущий цикл, посвященный шизофрении, и начинает новый цикл, в первых видео которого я покажу, как номинально социологические тексты и теории оказываются сущностно необходимы и для психиатрии, и для осмысления самого устройства психиатрических установок, категорий и различений. И начнем мы с текстов Ирвинга Гофмана, первый из которых называется «Моральная карьера пациента психбольницы».

Источник: vk.com

Комментарии: