Идея философского диалога — идея продуманного разговора между собеседниками, настроенными на совместное прояснение понятий и решение проблем.

Идея философского диалога — идея продуманного разговора между собеседниками, настроенными на совместное прояснение понятий и решение проблем. В произведении М. Хайдеггера «Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающим» продуманный разговор подразумевает событие движения мысли за пределы «готовых» определений культуры к реальности еще не определенного мира. Опыт неопределенности раскрывается в диалоге в тесной связи (созвучии) с японским искусством недосказанности. Статья посвящена диалогу как разговору, который сравнивается с классическим и отличается особым вниманием к языку, феноменологическим «воздержанием» от принятых процедур получения знания, возвращением к истокам философского вопрошания. Акцент сделан на процессе понимания, которое в диалоге сближается с образом прокладывания пути — осознанно-осторожного, чуткого к знакам, различиям, непредсказуемого в своих открытиях, принципиально незавершенного.

Есть диалоги, которые создают проблемы, есть диалоги, которые решают проблемы. Философский диалог со времен Сократа призван дать внятную, точную и рационально убедительную формулировку проблемы, побуждающую включать в сферу размышления еще не продуманные пласты человеческого опыта.

Диалог открывает познавательные возможности и степень диалогичности участников, их способность схватывать связи между различными областями действительности, откликаться на вопросы и замечания собеседников. При этом самое главное в диалоге — не выяснение отношений или отстаивание той или иной точки зрения, а постижение универсально значимых смыслов на фоне мира, умозрительно освобожденного от личных интересов, условностей, «непререкаемых» границ. Сообщество философов — «особенное человечество, которое, живя в конечном, стремится к полюсу бесконечного».

Форма диалога, предполагающая столкновение идей, вариативность вопросов, непредсказуемое движение мысли, изначально соответствует философским идеалам адогматического мышления. Диалог противоположен декларативным утверждениям, а также пустым разговорам обо всем и ни о чем конкретно. Это среда дисциплинированной мысли, проясняющей понятия, борющейся с когнитивной пустотой само собой разумеющихся явлений. Как текст, подчиненный авторскому замыслу, диалог представляет собой рафинированное пространство идеального взаимодействия, свободное от «проблемной» социальности, деструктивных конфликтов, дефицита времени.

Вне диалогического общения можно «заговориться» с самим собой или «быть заговоренным» другими, диалог, напротив, мобилизует внимание, заставляет высказываться по существу.

Фоном обсуждения философских проблем является «дружественная» доверительная обстановка, защищенная от вторжения чужаков, тех, кто преследует собственную выгоду, не признает значимости происходящего. Пространство философского диалога сравнимо с утопическим: здесь нет признаков отчуждения и принуждения, неравенства стартовых позиций, политики интересов; во всем чувствуется сила просвещенного разума, способного парировать и преодолевать непродуманные заявления, а также просвещать непросвещенных, обращаться к «лучшему» в человеке. Однако это пространство имеет начало и конец во времени, подразумевает единичное событие. В отличие от утопии диалог — самоорганизующаяся реальность, существующая до тех пор, пока длится интеллектуальный «пир», напряжение поиска самого важного.

«Диалог о языке. Между японцем и спрашивающим» появляется в середине

ХХ в., в период, когда идея диалога оказывается в центре внимания литературоведения, философской герменевтики, критической социальной теории и социальной антропологии. В феномене диалога обнаруживаются невидимые ранее экзистенциальные и социальные возможности, однако при этом диалог как форма философского текста не получает широкого распространения.

Диалог М. Хайдеггера восполняет дефицит подобного рода, но представляет

собой не только пример идеального взаимодействия, согласованный поиск ответов на философские вопросы, но и пример сопротивления стандартным познавательным техникам освоения действительности на основе сложившегося понятийного аппарата.

Беседа начинается с общих воспоминаний о графе Куки, который когда-то

был учителем Японца, лично знал Спрашивающего, а также учился у него, что подразумевает преемственность идей, отношения передачи и восприятия знания, генерирование общего пространства смыслов. Одновременно образ японского профессора служит не только связующим звеном между участниками диалога, но и олицетворением особого отношения к формальным требованиям ведения дискурса. Вместе с воспоминаниями о графе Куки в диалог вводится тема отвлеченного разговора и содержательного молчания. Можно много говорить, но так ничего и не сказать, и «можно многое сказать», ничего не говоря.

Граф Куки, предпочитающий воздерживаться от участия в специально организованных дискуссиях, становится парадигмальной фигурой, задающей координаты и направление разговора, в центре которого оказывается язык культуры, его познавательные возможности и границы (а также возможности и границы самого диалога).

С начала своего возникновения философский диалог не допускает «умалчиваний», ведет борьбу с поверхностными определениями обыденного сознания или с промежуточным эффектом неопределенности, вызванной несовпадением точек зрения. Опасность, на которую обращает внимание классический диалог, — остановка на полпути к истине, недостаточная определенность или познавательная ценность суждений. Опасность, которую обозначает диалог М. Хайдеггера, — «сверхопределенность», а точнее неосознаваемая привязанность к определениям, побуждающих мысль двигаться по «давно проторенной предшествующей мыслью колее». Основная интенция осмысленного разговора в интерпретации М. Хайдеггера — преодолеть движение мысли в замкнутом кругу риторических оборотов, связных предложений, лишенных связи с основами существования, освободиться от устоявшихся объяснительных схем, к которым сознание прибегает еще до того, как успевает уловить проблематичность действительности. Энергетическим ядром диалога, так же как и классического, становится противопоставление «настоящего» и «ненастоящего», мысли, обращенной к «самим вещам», и мысли, вращающейся в среде расхожих представлений, «скользящей по поверхности».

Кульминацией беседы в классическом диалоге Платона является достижение знания, снимающего все предыдущие вопросы и допущения, позволяющего считать искомое неизвестное найденным, схваченным посредством языка: «По мере нарастания и наполнения заданной темы голоса крепнут, становятся все увереннее, пока их всех не перекрывает голос Сократа, которого слушают с благоговением. Но, оказывается, что и сам Сократ только вторит голосу мудрой жрицы Диотимы».

Преобладающим мотивом является мотив восхождения, пошагового приближения к истине: от смутных отражений — к незамутненному видению самой реальности, возможному благодаря меткости, проницательности суждений. Кульминацией диалога М. Хайдеггера оказывается также видение самой реальности, но не окончательное и гарантированное, а дискретное, «мерцающее», возможное благодаря тому, что в натурализованной системе знаков (с предсказуемой комбинаторикой элементов, настраивающей на повторение одного и того же) распознаются смысловые лазейки, «просветы», «намеки», отсылающие к сфере «вещей, достойных осмысления». «Кульминацией» оказывается не достижение привилегированной позиции видения, но возвращение к «непривилегированной» позиции незнания как результата высвобождения сознания от отвлеченного знания. Познающие обнаруживают себя в ситуации, когда стратегия вопросов и ответов сама по себе не помогает в постижении реальности существования, поскольку самое главное — найти язык, на котором вопрос не будет способствовать умножению «видимостей», господству безличного общего. Поиск этого языка вводит в диалог мотив «странствия» с его непредсказуемостью, остановками, выбором направления движения методом «проб» и «ошибок».

В строгом смысле слова в диалоге нет «спрашивающих» и «отвечающих».

Оба участника являются спрашивающими, знающими и незнающими одновременно. Знающие многоплановость языка, его «ловушки» и возможности, имеющие опыт интерпретации сложных текстов. И в то же время незнающие, т.е. не имеющие «готовых» инструментов познания, сознательно воздерживающиеся от «понятийного» системного отражения действительности.

Господствующим умонастроением диалога становятся осторожность и осмотрительность в речи, похожие на осторожность путников, вступающих на непроторенные тропы, иными словами, начинающих заново говорить о существовании (как если бы всей предыдущей истории истолкования не было). Самым важным становится выбор слов: «С.: Как прикажите человеку назвать то, что он еще только ищет? Все-таки отыскивание отвечает вызову именующего слова». И не менее важной оказывается взаимная поддержка в продолжение этого занятия: «С.: Колебание оправданно, когда медлительность опирается на осторожность. Поэтому мне никак не хотелось бы мешать Вашему колебанию, преждевременно Вас подгоняя. Я.: Тем самым Вы приходите на помощь моей попытке сказать свое слово больше, чем можете подозревать».

Внимание собеседников сосредотачивается на том, чтобы, с одной стороны, не потерять мыслимую реальность в слове, с другой — соприкоснуться с реальностью, которая «говорит», предоставить слово неочевидному другому. Отсюда необходимость не только слушать друг друга, но и «вслушиваться» в слова, возвращаться к уже прочитанному, сказанному, чтобы в процессе разговора, обмена репликами не пропустить самого важного.

Продолжение следует...

— С.В. Рудановская —

Комментарии: