Формальная семантика как порождение лингвистики и философии

В первую очередь хочу поблагодарить ведущих этой программы за приглашение и всех, кто пришел, я очень рада быть здесь с вами. И также хочу выразить признательность нескольким людям за помощь в подготовке, особенно с языком. Это Владимир Борщев, Ольга Абакумова, Яков Тестелец, Екатерина Лютикова, Елена Падучева, Пётр Куслий, Екатерина Вострикова, Давид Эршлер, Виталий Долгоруков, Иван Капитонов, Вера Подлесская, ... Будут ошибки, они все будут мои. Список не полный конечно. Многие коллеги и друзья помогали мне в исследованиях на эту тему, я их поблагодарила в моих статьях, которые можно найти на моей веб-странице – просто гуглить мое имя (Barbara Partee) и найдете. Но то, о чем я буду сегодня говорить – это маленький фрагмент истории науки, точнее фрагмент истории семантики.

Формальная семантика родилась сравнительно недавно, примерно в конце 60-х начале 70-х годов. Ее родители (на самом деле их не 2, а 3): логика, философия и лингвистика. Но многое из того, что я знаю, происходит из моего собственного опыта. Сначала я была одним из первых аспирантов Хомского по синтаксической теории в Маcсачусетском технологическом институте, проще MIT, в 61-65-х годах. (Извините, что я иногда писала ударение. Я часто забываю, где ударения.) Потом я была коллегой философа Ричарда Монтегю в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе (UCLA), его можно считать главным основателем формальной семантики. С 65-го года я работала в Калифорнийском университете молодым доцентом, занималась лингвистикой. В 68-ом году познакомилась с Монтегю и вскоре заинтересовалась его работой. После его трагической гибели в 71-ом году, он был убит, я стала одним из тех лингвистов и философов, кто работал над синтезом семантики Монтегю и синтезом Хомского (в возможности чего сам Хомский глубоко сомневался). В настоящее время я начала работу над книгой об истории формальной семантики, провожу исследования и интервью. Одну из самых интересных для меня частей этой истории я сегодня вам расскажу. Но вначале что такое семантика и что такое формальная семантика?

Термин «семантика» имеет разные значения. Семантикой может быть само значение, смысл языковой единицы, морфемы, слова, словосочетания и тому подобное. Или может быть раздел языкознания, изучающий смысловую сторону языка. Или может быть раздел логики, изучающий отношения логических знаков к понятиям. В лингвистике есть разные подходы к изучению смысловой стороны языка. Лексическая семантика занимается значениями слов, отличаясь, таким образом, от семантики предложений, изучение которой является главным занятием семантики синтаксиса. Формальная семантика – это один из подходов к семантике синтаксиса. Она имеет много общего с семантикой в логике. Когнитивная семантика – это другой подход, она исследует проблемы соотношения языка и сознания, роль языка в концептуализации мира. Есть и другие направления в семантике. Есть также отдельная дисциплина прагматика. Она изучает использование языка в разных контекстах, речевые акты, взаимодействие говорящего и слушающего. До появления формальной семантики термин «семантика» обычно означал совершенно разное для лингвистов и философов, поскольку они интересовались разными вопросами. Философов языка интересует понятие истины, логика, семантический анализ важных с философской точки терминов, семантический и логический анализ структуры логических рассуждений. Лингвисты, по крайней мере, с момента возникновения теории Хомского, стремились создать научную теорию, которая бы объясняла, как устроено знание языка человеком и как это знание приобретается.

Формальная семантика уходит корнями в несколько дисциплин. Наиболее важные из них: логика, философия и лингвистика. Наиболее значительной фигурой в ее истории, несомненно, является Ричард Монтегю. Он написал основополагающие работы в данной области в конце 60-х начале 70-х годов ?? века.

Теперь про семантику в лингвистике. В ??? веке лингвистика существовала в рамках филологии в Европе и в рамках антропологии в США. Конечно, все, что я говорю – это немножко упрощено, вы понимаете это. В ?? веке она осознала важность математических методов анализа и приобрела статус научной дисциплины. В середине ?? века в американской лингвистике семантике уделялось мало внимания. Центральное место занимала полевая лингвистика – описание индейских языков. Фонология, потом морфология, может быть немного синтаксиса, а до семантики дело обычно не доходило. Семантический анализ в то время активно развивался в логике и философии языка, но был относительно мало известен большинству лингвистов. А в 54-ом году философ, ну, можно сказать философ и лингвист, Иегошуа Бар-Хиллел написал статью в журнале «Language» – главном журнале для лингвистов – призывающую к сотрудничеству лингвистов и логиков. Он утверждал, что прогресс в обеих этих областях подготовил бы почву для объединения сил с целью совместного исследования синтаксиса и семантики естественного языка. Но в 55-ом году в том же журнале Хомский, тогда еще аспирант в ответной статье написал: «Спасибо, нет», показывая, что искусственные языки, изобретенные логиками, слишком не похожи на естественные языки. И поэтому вряд ли методики логиков могут как-то способствовать развитию лингвистической теории.

Но вклад Хомского в историю лингвистики состоял в частности в том, что он рассматривал лингвистику как раздел психологии, что было революционно в 50-х годах. Он предложил научный и систематический способ изучения языка. И его синтаксическая теория оказала и продолжает оказывать большое влияние на  развитие западной лингвистики. Хомский сосредоточился на центральном факте синтаксиса – любой человек может воспроизводить и понимать потенциально бесконечное множество предложений на родном языке. Его выводы - знание о синтаксисе родного языка состоит из своего рода конечного описания бесконечного множества предложений, т.е. существует какая-то бессознательная грамматика в нашей голове. Эта грамматика включает в себя рекурсивные правила, которые позволяют порождать бесконечно много предложений. Его подход называется порождающая грамматика или генеративная грамматика.

Его теория во многом изменилась с течением времени, но основная идея осталась. У Хомского было и до сих пор осталось двойственное отношение к семантике. Он всегда довольно скептически относился к семантике и всегда настаивал на автономии синтаксиса. Семантические понятия не играют никакой роли в синтаксисе – это его идея. Но он соглашается, что синтаксис должен служить основой для объяснения наших способностей понимать бесконечно много предложений, то есть для семантики. Его первая книга - «Синтаксические структуры» 57-го года. Там грамматика Хомского состояла из 2-х компонентов: базовых правил, порождающих глубинные структуры, и трансформаций, которые преображают глубинные структуры в поверхностные. В моем пересказе он сказал: «Мы ничего не понимаем о семантике, однако глубинная синтаксическая структура очень важна с семантической точки зрения, поскольку она раскрывает то, что на уровне поверхностной структуры скрыто». Например, вот поверхностная структура двух предложений, которые очень похожи. (2а) «Mary ordered John to leave» и (2б) «Mary promised John to leave». 

Или по-русски: « Маша велела Ивану уйти» и «Маша обещала Ивану уйти» - совсем похожи на поверхностной структуре. Но мы понимаем, что в первом - это Иван должен уйти, а во втором, что это Мария, которая должна уйти. И это показано в их глубинной структуре, где одном маленькое предложение внутри большого – это часть теории контроля так называемая. Лингвисты представляют структуру предложения в виде дерева. Так, это такие глубинные структуры в виде деревьев.

А что про семантику? Ну, сначала ничего. А вначале 60-х годов деятельность по разработке семантического компонента стала совместима с порождающей грамматикой Хомского, начали Кац и Фодор. Их интересовало то, что мы называем композициональностью: как получить значение высказывания из значений его частей. В то время отрицание представляло собой трансформацию простого предложения и было ярким примером трансформаций, изменяющих значения. Чтобы вычислить значение целого предложения типа 4б «Иван не ушел» из значений его частей, надо было сначала вычислить значение простого предложения, глубинной структуры 4а – «Иван ушел», а затем добавить семантической вклад отрицания.

Вскоре после этого было предложено в работе Каца и Постала 64-го года важное изменение в отношении семантики к синтаксису, которое было принято Хомским в его второй книге «Аспекты теории синтаксиса» 65-го года. Гипотеза Каца и Постала была такой: все необходимое для семантической интерпретации, в том числе такие морфемы, как «NEG» для отрицательных предложений, должно быть представлено в глубинной структуре и главное, что трансформации никогда не меняют смысл. По новой теории вывод примера 4б «Иван не ушел» был бы другим - морфема «NEG» уже присутствует в глубинной структуре, и трансформация T-NEG только перемещает морфему «NEG» на ее реально наблюдаемое место в поверхностной структуре. Так эта глубинная структура сейчас имеет внутри себя «NEG» - NEG [Иван [ушел]]. Поверхностная структура будет [Иван [не ушел]]], и смысл не меняется. Такой подход допускал красивую архитектуру теории, которую Хомский предлагал в своей книге «Аспекты теории синтаксиса». В этом контексте надо отметить, что лингвистическая теория у Хомского предполагает формальную модель всех компонентов языка, включая фонологию, синтаксис, семантику, лексику и их отношения друг к другу. Хомский сам занимался синтаксисом, он всегда думал об архитектуре. В 65-ом году архитектура теории была такой: глубинные синтаксические представления являются входными данными для семантической интерпретации. Синтаксические трансформации преобразуют эту глубинную поверхностную структуру, и поверхностные синтаксические структуры являются входными данными для фонологического компонента.

Вот то же самое в виде рисунка. Базовые правила порождают эту глубинную структуру, и она является входными данными для семантического компонента. Потом трансформации преображают глубинную структуру в поверхностную, и это ведет к фонологии, а от фонологии к тому, что мы слышим.

Такое существенное изменение архитектуры грамматики основывалось на гипотезе о том, что трансформации всегда сохраняют значения. Иначе нельзя получить семантику из глубинной структуры. Эта сильная гипотеза вызвала интересные дискуссии и бурные дебаты. А архитектура теории, где синтаксическая структура – это посредник между семантической и фонологической, имела элегантный и привлекательный вид.

Итак, наступил краткий период Эдема, рая, потому что тогда не только Хомский, а большинство генеративистов в середине 60-х годов принимали гипотезу Каца и Постала о том, что семантическая интерпретация определяется глубинной структурой. И предполагали, что синтаксис и семантика взаимодействуют между собой относительно просто. Что же разрушило эту идиллическую картину? Лингвисты заметили кванторы – это слова типа «каждый», «много», «никакой», «несколько». И оказалось, что трансформации, более или менее сохраняющие значения, при применении к именам явно этого не делали, при применении к некоторым кванторам. Вот пример: была трансформация -  удаление совпадающей именной группы. С именами все хорошо. John wanted [John win]. Это глубинная структура и от этого получается John wanted to win. «Иван хотел, Иван выиграл» - это семантически то же самое как «Иван хотел выиграть». Однако с кванторами мы получили бы от глубинной структуры Everyone wanted [Everyone win] мы получили бы Everyone wanted to win. Но «все хотели, чтобы все выиграли» – это не тот же самый смысл как «все хотели выиграть». Один – это альтруисты, другой – это соперники. Из-за этого было изгнание из Эдема и истоки лингвистических войн.

Те же проблемы возникают не только в этой трансформации, но часто, например при деривации предложений 7а «Каждый голосовал за себя» и 7б – «Одна девушка пела и танцевала». У Хомского 7а получалось трансформацией, заменяющей совпадающую именную группу на рефлексив. Так получалось бы из «Каждый голосовал за каждого» - это неправильно семантически. И «Одна девушка пела и танцевала» получалось бы из «Одна девушка пела, одна девушка танцевала». Это тоже не тот же самый смысл. Так эти кванторы сильно разрушили красивую картинку, которая была. Возникла дилемма: или гипотеза Каца и Постала неверна, и значение предложения не определяется на уровне глубинной структуры, или сама глубинная структура не такая, как представлялось в классическом трансформационном синтаксисе Хомского. Поэтому в лингвистике возникло два подхода к проблеме отношения между классическим трансформационным синтаксисом и семантикой. Два лагеря. Один – это генеративная или порождающая семантика. Это Lakoff, Ross, McCawley и другие . Они считали: для того, чтобы глубинная структура адекватно отображала семантическую структуру, необходимо, чтобы она была более глубокой, более абстрактной, больше похожей на логическую форму. Для них это означало – что-то похожее на язык логики первого порядка, потому что это была единственная логика, которую лингвисты знали. Их синтаксис некоторым казался непривычным и слишком радикальным, но семантика изучалась серьезно, намного серьезней, чем это делал Хомский. А другой лагерь – это интерпретирующая семантика. Это Джекендофф и сам Хомский. Они считали, что лучше сохранить красоту и независимое обоснование синтаксических структур и отказаться от гипотезы Каца и Постала. Различные семантические модули могут функционировать на различных уровнях синтаксиса. Семантика Джекендоффа и Хомского часто выглядела не очень красивой и стройной и иногда возникала ad hoc. Но и это направление исследований так же привело к интересным результатам.

Но все это время мы не обсуждали что такое семантическая интерпретация. Мы смотрели на отношение синтаксиса к семантике, но не на саму семантику. Лингвисты часто считали и часто считают, что семантика - это толкование языковых выражений, перефразирование на более формализованном языке, при котором используется нечто вроде семантических атомов. А логики же считают, что семантика должна заниматься отношением между языком и реалиями, она должна описывать условия истинности предложений в разных возможных условиях, в разных контекстах. Логики и философы не считали адекватными ни семантические интерпретации порождающей семантики, ни семантические интерпретации, получаемые в рамках интерпретирующей семантики. Например, философ Девид Льюис в 70-ом году писал: «Мы можем знать, как перевести предложение английского языка на язык признаков (это язык Каца и Фодора или Каца и Постала), не зная самого главного о значении этого предложения, а именно условия, при которых оно будет истинно. Семантика без учета условий истинности – не семантика».

Про семантику в философии и логики. Пока в лингвистике идут сражения конца 60-х и начала 70-х годов, давайте обратимся к философии и логике. Чтобы обсудить самое важное, придется пропустить много интересного о вкладе логиков и философов в историю семантики. Неохотно пропущу такие фигуры как Аристотель, Стоики, де Морган, Пирс и многие другие. Упомяну два самых релевантных момента: бурное развитие семантических методов в логике, начиная с конца ??? века, и согласие между логиками и философами до Монтегю в том, что естественные языки очень нелогичны. Самая важная фигура среди отцов основателей формальной семантики – это Готтлоб Фреге. Фреге сделал большой шаг вперед в логике, которая до него мало изменилась со времен классической логики Аристотеля. Он разработал логическую структуру кванторных предложений и изобрел первый вариант логики предикатов первого порядка. Эта логика составляла часть проекта построения логически совершенного языка, о которой раньше мечтал Лейбниц. Фреге предлагал свою новую логику не как анализ естественного языка, а как исследовательский инструмент, который так же помогает естественному языку, как микроскоп помогает глазу. Так же считается, что именно Фреге - автор принципа композициональности, который является сейчас основным принципом формальной семантики. Принцип композициональности такой: значения составного выражения - это функция  (в математическом смысле) значений его частей и способа их соединения в синтаксическую структуру. Фреге ввел различия между смыслами и значением или денотатом (его Sinn und Bedeutung), которые позднее логики и философы, в том числе и Монтегю, пытались адекватно формализовать. Подход Фреге был строго антипсихологический: смысл должен быть чем-то объективным, существовать не в голове отдельного человека, а быть общим для всех. Он использовал аналогию для смысла - реальное изображение в телескопе, в отличие от образа на сетчатке глаза или в мозге. Его антипсихологизм сохранял позиции среди логиков, включая Монтегю, и был препятствием для соединения логики и лингвистики.

Рассел был интересная фигура. Вклад Бертрана Рассела в логику и философию языка был многосторонним и разнообразным. Великая работа «Principia Mathematica» Рассела и Уайтхеда заложила основы современной логики и метаматематики. Но что особенно интересно для нашей истории - Рассел часто жаловался на нелогичность английского языка. Для него это просто какое-то безобразие, что грамматические формы 9а [Socrates is mortal] и 9б [Every human is mortal] в английском языке одинаковы – для него это какое-то безобразие. Они оба просто подлежащие плюс предикат, в то время как их логические формы он считал совсем разными.

Это 10а и 10б. 10а – это действительно подлежащее и предикат – предикат mortal применяется на констант Socrates. Индивид Сократ имеет свойство смертен. Но для Рассела логическая форма 9б - это 10б: для каждого икса, если икс человек, то икс смертен. И это не как подлежащее и предикат. Я забыла сказать: он считал, что обыденный язык просто все путает.

А потом были философские войны. Обыденный язык против формального языка. Приблизительно в середине ?? века началась большая война между философами обыденного языка и философами, которые больше уважали логические языки. Философы обыденного языка – это новое поколение философов, которое отвергло формальный подход и настаивало на необходимости уделять больше внимания изучению функций обыденного языка и его употребление. Это Витгенштейн, Гильберт Райл, Питер Стросон и другие. Стросон в статье «On Referring» писал: «Фактическая, уникальная референция (это он сорился с Расселом про референцию), если она имеет место – это вопрос конкретного употребления, конкретных условий. Ни правила Аристотеля, ни правила Рассела не дают точной логики любого выражения обыденного языка ибо обыденный язык не имеет точной логики». Рассел ответил: «Прежде всего, я позволю себе отметить, что совершенно не способен усмотреть ни малейшей силы ни в одном из рассуждений господина Стросона». Но потом, позже, в той же статье он писал: «Я согласен, однако, с утверждением господина Стросона о том, что у обыденного языка нет никакой логики».  Главное для нас - обе стороны этой войны, а также Хомский, согласились с тем, что логические методы, применяемые к анализу формальных языков, не применимы к естественным языкам. В некоторых аспектах эта война продолжается.

Однако ряд философов формального направления решили попытаться усовершенствовать формальный анализ обыденного языка.

Монтегю, прежде чем приступить к исследованиям естественного языка, значительно обогатил интенсиональную логику, опираясь на работы своих предшественников. Он разработал мощную систему логики, включающую в себя и интенсиональную логику, и формальную прагматику. Сначала он использовал свою логику для решения философских и логических проблем. В последние годы жизни, однако, он обратил внимание на анализ естественного языка, и для многих его коллег это был вопрос: «Почему вдруг он стал этим заниматься?». Но год назад в архиве документов Монтегю в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе я нашла новое объяснение его мотивации, почему он этим занимался потом. Эта запись сделана его рукой как предисловие для доклада «Английский как формальный язык» в 68-ом году в Ванкувере. Он писал: «Поводом для этого доклада стало раздражение, связанное со следующими двумя обстоятельствами. Первое – различия, проводимые некоторыми философами, особенно в Англии, между формальными и неформальными языками, а второе - большой шум, исходящий в последнее время из MIT (очевидно от Хомского и его коллег) вокруг так называемой математической лингвистики или новой грамматики. Но, насколько мне известно, не сопровождаемой соответствующими достижениями. Поэтому однажды я сел и приступил к работе, которую я раньше считал и продолжаю считать как достаточно простой, так и не очень интересной, а именно к анализу обыденного языка. Я, конечно, представлю небольшой фрагмент английского языка. Он, по-моему мнению, достаточно показательный.»

Первым результатом работы Монтегю с естественным языком стала его работа с вызывающим названием «English as a formal language», начинающаяся со знаменитой фразы: «Я отвергаю утверждение, что существует важное теоретическое различие между формальными и естественными языками». Главный момент для нас – Монтегю отрицал точку зрения на естественный язык, разделяемую всеми участниками войны обыденного языка против формального языка, согласно которой естественные языки считались нелогичными и неформализуемыми. Монтегю предлагал формальную основу для описания синтаксиса и семантики и отношения между ними. Он считал, что она совместима с существующей практикой описания формальных языков и значительно улучшает существующую практику описания естественного языка. В основании теории Монтегю принцип композициональности, введенный Фреге. Взаимодействие синтаксиса и семантики по Монтегю выглядит следующим образом: синтаксис – это алгебра форм; семантика – это алгебра значений, и должен существовать гомоморфизм из синтаксической алгебры в семантическую. Композициональность для него – это такой гомоморфизм. Я знаю, что не все представляют, что такое гомоморфизм. Но надо быть терпеливым. Почему Монтегю, в отличие от Рассела, не казалось нелогичным то, что в английском языке в качестве подлежащего можно использовать либо имя типа John, либо кванторную группу типа every student (каждый студент)? Потому что он использовал богатую интенсиональную логику высшего порядка. В ней этим -- и любым -- именным группам можно приписывать в качестве семантической интерпретации, так называемые обобщенные кванторы. Тоже не могу объяснить, это формальные детали, но оба выражения относились к одному и тому же логическому типу. Не буду здесь вдаваться в технические подробности. Важно следующее: обе войны можно считать результатом неадекватности простой (и в других аспектах замечательной) логики первого порядка для описания естественного языка. Семантический анализ Монтегю во многих отношениях был в последствии пересмотрен, но в целом значение его работ, особенно последней –  «Правильная трактовка квантификации в обыденном английском языке» - для семантики сопоставима с книгой «Синтаксические структуры» Хомского для синтаксиса.

Суммируя новаторский вклад этих двух исследователей в развитие формальной лингвистики, лингвист Эммон Бах пишет (1989): «Тезис Хомского состоял в том, что синтаксис английского языка можно описать как формальную  систему, а тезис Монтегю, что и синтаксис и семантику английского языка можно описать как формальную систему.» И действительно, после того как лингвисты и философы стали работать вместе над развитием того направления исследований, которое было заложено в работах Монтегю, обе войны постепенно сошли на нет. И война философов, и война лингвистов.

Потом была совместная работа лингвистов и философов. После смерти Монтегю в 71-ом году среди первых работ, посвященных объяснению и дальнейшему развитию грамматики Монтегю - моя работа в 73-ем году и работа Томасона в 74-ом году. В этих работах утверждалось, что работа Монтегю, вероятно, совместима с каким-то вариантом синтаксиса Хомского и способна хорошо решать многие семантические проблемы, которым посвящены лучшие работы по семантике – и по генеративной семантике и по интерпретирующей семантике. Грамматика Монтегю, обогащенная новыми идеями многочисленных последователей, постепенно превратилась в формальную семантику, потому что потом это был не только Монтегю.

Проиллюстрирую этот тезис, совместимость с каким-то вариантом синтаксиса Хомского, маленьким примером из моей собственной работы в той области. Как мне кажется, это удачный пример того, как подход Монтегю помог всем найти путь обратно в Эдем. Эдем оказался другим. Расскажу о проблеме, с которой я столкнулась при первой попытке соединения грамматики Монтегю, которую я здесь называю MG и трансформационного синтаксиса Хомского – TG. Проблема состояла в следующем: как поступать с правилами удаления? Я уже показала эту трансформацию – удаление эквивалентной именной группы. В классической TG, как я уже показал, такое предложение как [John wanted to win] – [Иван хотел выиграть] – выводилось из [John wanted [John win]]. При удалении второго «John». Однако учитывая принцип композициональности и то, как грамматика Монтегю строит значение составляющих из значений их частей, нет ничего, что могло бы соответствовать «удаления» кусочка значения, которое уже было построено. Таким образом, хотя 11а предположительно значит то же, что и 11б, получить значение 11а этим путем невозможно. А теперь вспомним, каковы будут последствия применения этого анализа с удалением к предложению 12а «Каждый хотел выиграть». Предполагаемая глубинная структура «каждый хотел [каждый выиграть]» – даст неверное значение, так как 12б будет значить «каждый хотел, чтобы каждый выиграл». Таким образом, 12б является неадекватной глубинной структурой для 12а, если мы хотим, чтобы мы работали композиционально. Отсюда предположительно следует, что и 11б не является глубинной структурой для 11а. В своих работах 73-го и 75-го года я предложила решение данной проблемы. Я предложила рассматривать глубинный субъект вложенного предложения как связанную переменную - вслед за Монтегю связывать эту переменную оператором ?-абстракции. Формулу здесь, к сожалению, я не буду представлять, хотя я так люблю эти ?. Соответствующее изменение в итоге было внесено и в синтаксис Хомского: «эквивалентная именная группа» больше не восстанавливается в глубинной структуре, а соответствует особому нулевому элементу «PRO», интерпретированному как связанная переменная.

Резюмируя этот отдел, можно сказать, что со времен Аристотеля до эпохи Монтегю наше понимание таких языковых явлений как квантификаций претерпело существенные изменения и достигло нового уровня. До Фреге (и даже дольше для лингвистов)  отсутствовало понимание переменных и их связывания – отсюда проблема с кванторами, отсюда изгнание из Эдема. Фреге ввел понятие переменных и связывание переменных в логику. С этим понятием и стало возможным объяснить семантику предложения типа 7Б через перевод на язык логики. «Одна девушка пела и танцевала» по фрегеанской логике можно записать как «Есть x такой, что девушка-х, пела-х и танцевала-х». А Монтегю и его последователи пошли дальше. Они показали, как даже «пела и танцевала» можно порождать и интерпретировать композиционально, прямо как глагольную группу. Не нужно трансформаций и соединенных предложений. Структура 7б может быть проста: есть подлежащее «одна девушка», есть глагольная группа «пела и танцевала». Я не покажу деталей, но у каждой из этих двух составляющих есть свое значение, и можно применять один на другой и получить правильный результат. Это еквивалентно на то, что делал Фреге, но в форме более подходящее к форме естественного языка. С такими изменениями можно объяснить разницу между 7б и 7в – «одна девушка пела и одна девушка танцевала». Там есть 2 целых предложения. Естественный язык, оказывается, не менее логически устроен, чем языки, изобретенные логиками. Просто он построен по-другому.

Первая волна интенсивного взаимодействия лингвистов и философов в области семантики вначале 80-ых прекратилась. Затем возникла когнитивная наука, включающая семантику, которая развивалась на стыке 4-х дисциплин: психологии, компьютерной науки, лингвистики и философии. А внутри самой лингвистики семантика вскоре стала предметом отдельной и быстро развивающейся специализации. Но многие специалисты по семантике старались поддерживать разнообразные междисциплинарные связи. В конечном счете, не смотря на скептическое отношение Хомского, формальная семантика стала главным направлением лингвистической семантики на западе и известной дисциплиной среди философов. Формальная семантика совершенствует методы решения различных проблем. Ощутимы так же достижения в обсуждении вопросов языковой типологии, истории языка, усвоении языка ребенком, прагматики и дискурса, компьютерной лингвистики. Я не утверждаю, что формальная семантика когда-нибудь даст объяснение всем типам значений. Другие подходы к семантике и прагматике имеют свои преимущества. И разные подходы в лучшем случае дополняют друг друга. В настоящее время ведутся интересные исследования, еще многое предстоит сделать. Спасибо!

Обсуждение лекции

Борис Долгин: Спасибо большое. Я, может быть, начал бы с маленького своего вопроса, и дальше будем давать микрофон в зал. Как бы вы обозначили конкурирующие направления в семантике? Формальная семантика, а еще? Если попытаться списочно, с основными различиями.

Барбара Парти: Есть еще генеративная семантика, которая со временем, из-за работы Лакофф и других, стала когнитивной семантикой. И конечно есть и лексическая семантика, но я бы сказала что она не должна быть конкурирующей. Мы должны дополнять друг друга. Когда я здесь, я стараюсь строить мосты. Других прямо конкурирующих я не знаю, может кому-то есть что сказать.

Борис Долгин: Да, спасибо. Поднимайте руки, наша коллега подойдет. Просьба себя называть и говорить отчетливо в микрофон.

Константин Иванович Чернуский: Thank you very much for the lecture. Вопрос такой: кто финансирует ваше исследование? Спасибо.

Барбара Парти: В данный момент никто, я на пенсии. Но я еще работаю. Для этого, слава богу, не нужны очень дорогие инструменты, чтобы исследовать семантику. Но раньше в Штатах у меня были гранты National Science Foundation.  В Европе тоже есть такие научные фонды. Но сейчас много работ в рамках компьютерной лингвистики, там всегда есть деньги из разных компьютерных компаний.

Голос из зала: Большое спасибо за лекцию, я бы хотела уточнить: вы в конце привели пример про девушку, которая пела и танцевала. И вы сказали, что структура состоит из двух частей – именной части и глагольной части. Но какое отношение это имеет к логике в традиционном понимании? На мой взгляд, этот пример из грамматики.

Барбара Парти: Спасибо, я люблю этот вопрос. Потому что мне было трудно это показать без всех деталей. Но классическая логика – это логика первого порядка. И эта формула около 7б – у Фреге или у Рассела – это логическая формула для этого предложения. Но у Монтегю была богатая логика, где были не только индивиды и простые предикаты, были и обобщенные кванторы. Я сказала слово, но я не объяснила. «Одна девушка» у Монтегю обозначает множество свойств, которыми обладает, по крайней мере, одна девушка. Это значение высшего порядка, это множество множеств. «Пела» – это одно свойство. Я найду пример попроще. Например, даже имя John – Иван -- у Монтегю обозначает совокупность всех свойств, которыми John обладает. Если у Ивана голубые глаза – тогда свойство «иметь голубые глаза», это один член этого множества. В группе «каждый студент» будут те и только те свойства, которыми каждый студент обладает. И «одна девушка» (это будет тоже множество свойств) - те свойства, которыми, по крайней мере, одна девушка – любая девушка -- обладает. Но и «пела и танцевала» у Монтегю – это одно свойство, которое имеют те, кто и пел, и танцевал. По этой логике у Монтегю можно понять, что такое конъюнкция предикатов, не только конъюнкция  предложений. Так там «одна девушка» – это множество множеств. «Пела и танцевала» – и это множество (свойство формализовано как множество). Если есть одна девушка, которая и пела, и танцевала, то будет верно, что это свойство «пела и танцевала» будет принадлежать этому множеству «одна девушка». Когда я читаю лекции здесь в МГУ, для этого нужно 3-4 недели. Я стараюсь.

Борис Долгин: Мне-то, признаться, кажется, что это как раз очень математизированная вещь, явно не только лингвистическая. И как раз именно в логике она очень понимаема. Конъюнкция предикатов.

Барбара Парти: Да, и я бы добавила, что мне очень нравилось у Монтегю: конечно, надо научиться какой-то сложной логике, но потом получаешь очень простой анализ. Тогда семантический анализ почти совпадает с грамматическим анализом, но не всегда точно, конечно. Есть места, где надо говорить про более глубинные структуры и более поверхностные. Но вообще, Монтегю сделал возможным (почти) композициональный анализ самих поверхностных структур. Поверхностная структура потом выглядит не нелогичной, а красиво логичной. Монтегю логик, конечно, но он как-то защитил естественный язык от всех, кто сказал, что он так нелогичен. Мне было печально читать, что он считал эту работу, которую он сделал, не очень интересной и не очень трудной, потому что для нас, кто следовал за ним, это было очень трудно. Я думаю, он сам немножко передумал, потому что я нашла в архиве его записи: когда он писал последнюю статью, было много лингвистических конструкций, которые он хотел там анализировать, но потом, очевидно, не смог справиться с какими-то проблемами и поэтому не включал эти конструкции в статью. Так что я думаю, что он сам даже понял, что это не такая простая задача и, может быть, даже интересная.

Борис Долгин: Но оно могло казаться простым на фоне еще каких-то замыслов, которые были еще менее понятны и которые, к сожалению, не осуществились.

Барбара Парти: Конечно, логик хочет доказать какие-то теоремы. Это они уважают. А то, что про естественный язык, это как-то на стороне.Я вначале занималась математикой, а потом пошла на лингвистику, и мой папа думал, что я сделала шаг вниз.

Артем Федоренчик: Спасибо за лекцию, вопрос будет такой: насколько достижения формальной семантики используются при решении задач машинного перевода?

Барбара Парти: Я ожидала, что будет такой вопрос. Были разные попытки в разные времена. Уже в 70-х годах в Голландии была очень хорошая работа. Лаборатория Philips делала не только лампочки. Они хотели также научиться разговаривать с машиной. И там были лингвисты, которые занимались формальной семантикой. Они делали очень-очень красивую работу, где было очень много разных слоев: один слой близок к естественному языку, последний слой близок к тому, что машине легче понимать. И это мне казалось очень интересной работой по машинному переводу. У них были примеры с разными языками, но, к сожалению, Philips решили бросить это направление, все ушли в университеты. Было не так много мест, где занимались машинным переводом с помощью формальной семантики. В последнее время очень многое делают просто на основе статистики, и мы знаем, как работает Google, с очень хитрой статистикой. Но я узнала от главного по исследованиям в Google человека, что они начинают смотреть на формальную семантику. Раньше, когда машины не были достаточно мощными, эта формализация была слишком сложной и слишком медленной работой. А сейчас машины такие мощные, что они думают следующим шагом будет полезно иметь какую-то настоящую семантику. Это опять развивается. А в Европе, когда создался Европейский союз, было много-много проектов по переводам, потому что это стало так нужно. Немножко денег шло тем, кто занимался формальными методами. Это часто были игрушечные примеры. Часто бывает, что самые научные направления не легко использовать для практических целей. Но бывает, и на моем сайте можно найти линк на компьютерную семантику формального направления.

Борис Долгин: Спасибо большое. На самом деле, вы с каждым ответом продолжаете отвечать на первый вопрос по поводу того, как же бывает устроено финансирование подобных исследований. Очень интересна была фраза о том, что, к сожалению, ушли из Philips’а в университеты, ну, т.е. тут-то исследования и закончились.

Барбара Парти: Очень хорошо, что они в университетах, но было жалко, что Philips не продолжил.

Наталья Демина: Спасибо за лекцию. Вопрос такой: как вам кажется, что более продуктивно для развития науки – научные войны или научный мир, рай, Эдем?

Барбара Парти: Это очень красивый вопрос. Кажется – и я это узнала из своего опыта, --что люди разные. Я очень люблю мир, и меня война отвлекает от дела. И я однажды обсуждала с коллегой Paul Kiparsky, который очень хороший фонолог, и мы обсуждали то, что в фонологии, и в семантике обстановка обычно более или менее мирная, а в синтаксисе всегда есть какая-то борьба. И я сказала, что я рада, что у нас все спокойно и что мы все уважаем друг друга. А Пол сказал, что ему жаль, потому что самую хорошую работу он делает, когда очень сердит на кого-то. Среди научных людей есть тоже разные темпераменты.

Борис Долгин: А ваш учитель, кажется, изначально любит научные войны?

Барбара Парти: Да, оба они, кто больше всего повлиял на меня: Хомский, очевидно, любит, и Монтегю их тоже любит. А я сама --- вот, я работала в синтаксисе, делала спокойно свою работу, а тогда, когда я поняла, что вот этот синтаксис Хомского, и вот эта семантика Монтегю, и вот - они оба считают себя несовместимыми. Я не могла жить с этим. Я хотела -- потому что они оба такие хорошие! -- я хотела, чтобы они оба были совместимы, и это мне дало импульс на первые 10 лет моей работы. Просто чтобы стараться найти путь и соединить Монтегю и Хомского. И очевидно, что они никак не хотели соединиться. Но Монтегю, к сожалению, умер, а Хомский просто никогда не хотел читать эту работу. Они шли своими путями. Но много из нас хотели ... Вот очень важная вещь, которую я когда-то поняла: конечно, я была разочарована когда Хомский не уважал мои попытки соединить его с Монтегю – это он просто не хотел.  Но, слава богу, я поняла, что не надо стараться убедить своего учителя, надо только убедить своих студентов.

Дмитрий: Мне интересно, сколько языков и каких языковых семей вы используете для анализа?

Барбара Парти: Сколько языков я использую?

Борис Долгин: Вы вообще работаете с конкретными естественными языками для того, чтобы примирять теории, создавать свою теорию?

Барбара Парти: Но мы, вообще, да, много. Лично я только с английским, русским, голландским, испанским, французским и несколькими другими. Но я работаю с аспирантами, у которых родные языки самые разные: испанский, иврит, всякие-всякие разные. И лингвисты целом, конечно, считают, что надо работать со многими языками. Тот же самый вопрос бывает в синтаксисе. Хомский сначала полагал, что надо работать только со  своим родным языком, потому что другими языками вы недостаточно владеете. И в этом есть что-то правильное. Но в то же время, надо смотреть на много языков. Сейчас многие примирились с тем, что ты должен глубоко работать со своим родным языком, с языками, которые очень хорошо знаешь, но надо всегда смотреть на работу на всяких разных языках. И вот что интересно сейчас получается от этого: эта логика, которая вначале была единственной логикой, которую все лингвисты знали, была создана философами и логиками, которые все говорили на индоевропейских языках. У всех этих языков есть, например, такие исчисляемые имена типа «стул», «стол». В китайском языке все имена ведут себя как слово «вода» – неисчисляемые. Встал интересный вопрос: как мы должны описывать эти языки? И таких языков большинство. Эта логика, где мы говорим, «существует x такой, что ...», эта логика не так просто применяется к таким языкам как китайский. Но сейчас, когда логики и лингвисты работают вместе, это очень плодотворно, потому что логики помогают нам изменить что-то в основе, чтобы получить логику, которая может описывать и такие языки. То же самое про логику времени. Очень интересно смотреть на системы времени и вида в многих языках, чтобы понять, какая нужна логика.

Голос из зала: Скажите, пожалуйста, в формальной семантике исчезает различие на глубинную и поверхностную структуру или все-таки оно сохраняется?

Барбара Парти: На это немного сложно ответить, потому что я не сказала, но есть разные подходы внутри формальной семантики. И есть те, кто в синтаксисе близко следует за Хомским - у них есть что-то вроде глубинной структуры и поверхностной структуры. Но есть и другие, которые стараются насколько возможно работать просто с поверхностной структурой. И найти в ней все, что нужно для интерпретации. Я ближе ко вторым, но есть очень хорошие работы в обеих сторонах. Была интересная конференция, может 10 лет назад, где представители этих двух подходов читали лекции вместе. Лекции была в форме диалога, и потом они вместе сделали книгу со статьями об их подходах. Потому, что научный темперамент, это «Вот, мне больше приятен такой подход, чем тот, но, может быть, я не права. И надо просто сравнивать и читать и не переставать читать тех, кто тебе менее близок.» Но я иногда тоже нарушаю это правило, потому что мне приятнее читать то, с чем я уже согласна. Но стараюсь не иметь закрытую голову.

Игорь Михайлов: А как вы считаете, нет ли противоречия между убежденностью Монтегю в логичности естественного языка и известном высказывании позднего Витгеншейна о логике как нормативной науке?

Барбара Парти: У меня нет готового ответа на это, но я думаю, что, может быть, мы найдем здесь два разных смысла слова «логика». Потому что логика естественного языка - это как смысл построен, как мы найдем смысл в предложении. А нормативная логика - это про рассуждения. Когда рассуждения правильные и неправильные. Но это не про структуру предложения, это про структуру аргументации, рассуждения, вывода.

Игорь Михайлов: Но я бы интерпретировал это высказывание Витгеншейна как утверждение о том, что язык может, в принципе, также обходиться без логики, как человек может, в принципе, обходиться без морали.

Барбара Парти: Ну, может быть. Я сама часто сталкиваюсь с выражениями, которые мне трудно объяснить. И иногда я думаю, может быть, этого предложения не должно существовать. Я не могу придумать пример по-русски, но по-английски «Both John and Bill have the same last name». Я не знаю, можно ли сказать по-русски, но люди говорят «Эти оба человека имеют ту же самую фамилию». Для меня этого предложения не должно существовать, потому что оно должно значить, что и этот человек имеет ту же самую фамилию, и тот человек имеет ту же фамилию - оно не имеет смысла. Но потом, когда Hans Kamp исследовал такие выражения как «оба человека», оказалось, что, может быть, мы можем это все-таки понимать логично.

Борис Долгин: Мне кажется, что здесь состоялась такая странная полудискуссия о двух пониманиях логики: о логике дескриптивной и нормативной. О языке как вполне закономерном явлении или о языке, который должен приписывать какую-то определенную логику, если я правильно понял.

Барбара Парти: Возможно. Есть грамматика прескриптивная и дескриптивная, тоже самое может и здесь. Но, по-моему, также бывает логика языка как структура языка. И логика рассуждения. И для логики рассуждения я бы тоже хотела быть прескриптивистом.

Борис Долгин: Да, очень похоже, что речь идет скорее об этом.

Татьяна Янко:  В формальной семантике, какая перспектива у высказываний, которые не имеют истинностного значения? Вопросы, императив (что, к сожалению, к такой ревности лингвистов, тоже пришло в лингвистику из философии).

Барбара Парти: Это очень хороший вопрос и этим мы действительно занимаемся с самого начала формальной семантики. Например, вопросы. Конечно, вопрос не имеет истинного значения, но отношение между вопросом и истинным ответом – это очень систематическое отношение. И Карттунен предлагал, чтобы мы смотрели на значение вопроса как множество возможных ответов. И это было очень интересно, потому что это имело релевантность не только для вопросов как вопросов, где говорящий хочет, чтобы слушатель выбрал правильный член этого множества, но и для вопросов как подчиненных частей других предложений. Например, «Иван знает, кто выиграл». Здесь это не вопрос как вопрос. Но этот вопрос «кто выиграл» - это грамматически та же самая вещь. И при анализе Карттунена здесь есть тот же самый смысл. Это множество возможных ответов. И значение слова «знает» в этом случае -- это о том, что Иван знает как выбрать из этого множества то, что истинно. Карттунен даже рассматривал такой интересный пример как «кто будет присутствовать, зависит от того, сколько это стоит». Вот один вопрос, второй вопрос и глагол «зависеть» между ними. Если бы мы думали про «вопрос», как вопрос, это было бы непонятно. Но как члены одного множества зависят от членов другого множества – это имеет смысл.

Борис Долгин: Но ведь проблема истинности может быть приписана и вопросам, и восклицаниям там, где речь идет о присутствующих презумпциях. Например, вопросы рода: «Перестали ли вы пить коньяк по утрам?».

Барбара Парти: Да-да. У вопросов и императивов есть такие презумпции. Когда презумпции не верны, то это прагматика. Я ничего не сказала про прагматику, но каждый, кто занимается семантикой, должен знать что-нибудь про прагматику. Грайс показал, что без прагматики, без правильного понимания этой презумпции, ты будешь стараться делать вещи в семантике, которые не должны быть в семантике. Потому, что прагматика тоже мощная вещь.

Елена Падучева: Был вопрос о том, какие семантики есть кроме формальной. И упоминались по ходу дела порождающая семантика и интерпретирующая семантика и еще, кажется, лексическая семантика. Насколько мне известно, порождающая семантика прекратила свое существование и ею больше никто не занимается. А что касается интерпретирующей семантики, то мне кажется то, что у нас существует, например, в пределах московской школы, чем я лично занимаюсь, и чем занимаются известные мне люди, - это подводимо под понятие интерпретирующей семантики. Правильно ли я это понимаю?

Барбара Парти: Возможно. Это не очень четкий термин, конечно, но если говорим, что все, кто занимается толкованием, где есть такие идеи как компоненты значения, которые представляют себя в виде semantic representation. да, тогда можно просто сказать, что это ... Но это не точно конкурентное направление.  Это более как «формальная» и «неформальная». Но, я помню, когда мы с вами читали статьи друг друга, например, про такие конструкции где слово «всегда» действует как квантор, Есть у вас такие работы, и есть у меня такие работы, и мы читали и обсуждали работы друг друга. И хотя наши метаязыки разные, мы видели, что это очень похоже, то, что мы делали. Может быть, это просто более неформально, и то, что я стараюсь делать – это чуть-чуть более

формально, но это…

Борис Долгин: Разные поля одного направления?

Барбара Парти: Да. И другая важная вещь, которую я не могла обсудить. Но семантика у логиков и Монтегю и у формальных семантиков – это не отношения между языком и другим языком – языком представления. Это отношение между языком и реалиями или возможными реалиями – с возможнимы мирами и т.д. С одной стороны, это разные идеи про семантику, совсем разные. А с другой стороны, надо, конечно, описывать эти реалии, описывать эти возможные миры. И когда мы это описываем, эти описания не так далеко от «семантических представлений», и мы не так далеко друг от друга.

Борис Долгин: А вы бы как интерпретировали соотношения этих направлений? Как действительно принципиально разные - с разными языками, или как разные части более формализующего, описательного, но одного направления? Как вы из своей перспективы это видите?

Елена Падучева: Если честно сказать, просто есть разные способы семантического представления. Формальная семантика выбирает некоторый свой способ семантического представления смысла предложения. Мне так кажется, но может быть я не права.

Борис Долгин: Спасибо.

Наталья Демина: Из социологии науки больше. Хомский был каким научным руководителем: диктаторского типа или демократического толка? И еще, имеет ли русский язык какие-то уникальные особенности при рассмотрении с помощью формальной семантики?

Барбара Парти: Давайте сначала первый вопрос – Хомский как руководитель. Это я рада обсудить, потому что публично он иногда очень строг с теми, с кем он не согласен. Я видела двух Хомских. Со студентами он такой хороший, милый. Например, когда есть большая аудитория, когда мы на первом годе аспирантуры и многие пришли, чтобы услышать Хомского, у одного из нас был какой-то глупый вопрос. Но для Хомского у студента никакой вопрос не был глупым. Он из любого вопроса делал что-то интересное и отвечал терпеливо, если надо было - сначала. Никогда не ругал студентов. Он видел, что мы только начинаем, а в аудитории очень много людей. Он понимал, что для нас немножко трудно задать наши глупые вопросы. Он приглашал нас к себе каждую среду в кабинет на 2 часа, с 10 до полудня, просто чтобы мы могли ему задать наши вопросы без аудитории.

Борис Долгин: С Чаем?

Барбара Парти: Нет-нет, это была Америка.

Борис Долгин: А второй Хомский? Когда вы уже стали печатать научные работы.

Барбара Парти: Наше отношение всегда было нормальное, взаимно вежливо, но когда я иногда видела его на сцене с теми, с кем он очень не согласен, -- и это может быть или по лингвистике или по политике -- тогда у него есть свой меч и тогда он беспощаден. Это другой Хомский. Тогда не могло быть хорошего вопроса – он делал так, будто все вопросы глупые.

Борис Долгин: А второй вопрос Натальи был о том, можно ли говорить о какой-нибудь специфике русского языка с точки зрения формальной семантики? И вообще, можно ли говорить о специфике какого-нибудь языка с точки зрения формальной семантики?

Барбара Парти: Про русский, один из моих любимых предметов или областей - это генитив при отрицании. В английском такого нет. И мы вместе с Владимиром Борисовичем [Борщевым] и с Еленой Викторовной [Падучевой] и с Яковом Георгевичем [Тестельцом] ...

Наташа Демина: Пример приведите, пожалуйста. Мне подсказывают коллеги «кефира не было» - это правильный пример, да?

Барбара Парти: Да-да, но это сложный пример. Это был частью какого-то несогласия с Леонардом Бэбби. Это про генитив отрицания – это чередование генитив-номинатив или генитив-аккузатив. Когда есть семантическая разница, мы пытаемся найти в чем она состоит, и это сложно, потому что иногда кажется что ее нет, но часто есть. Ибо очень много работ на эту тему, и мы старались найти, как это описывать формальным способом. Может быть, у них разные логические «типы». Что-то вроде (как сказала бы Елена Викторовна) снятой утвердительности – «ответа не пришло». Там нет утверждения, что есть ответ. А «Ответ не пришел» -- там есть что-то вроде того, что ответ существует, просто еще не пришел. «Ответа не пришло» - снимается всякое утверждение, что существует ответ. Это мы стараемся лучше понимать.

Между тем я бы сказала, что есть много формальных семантиков, которые знают славянские языки и занимаются видом – семантика несовершенного и совершенного вида. Но это для всех лингвистов, в том числе и для формальных лингвистов, потому что интересно постараться найти на каком-то формальном уровне, как описать эту разницу.

Наташа Демина: А языки людей, которые живут где-нибудь в джунглях? Они отличаются в плане формальной семантики от языков современной цивилизации?

Барбара Парти: Этот вопрос про лингвистику вообще. Иногда они сложнее. Есть такая популярная идея, что они всегда проще. Не так, совсем не так. Одна моя коллега работает в Британской Колумбии, с индейцами, которые там живут. Она занималась их кванторами и показала, что структура там не такая, какую многие из нас предлагали для английского. Она потом предлагала, что может быть мы неправильно описываем английский и что надо смотреть на английский с точки зрения этих индейцев, где кванторы очень интересно построены.

Борис Долгин: А вам сейчас в развитии формальной семантики помогает как-то современная философия или она ушла совсем далеко от этой проблематики?

Барбара Парти: Было время, когда лингвисты и философы немножко разошлись, потому что философы начинали больше заниматься философией мышления, а лингвисты отношениями семантики и синтаксиса, которые не всегда так интересны для философов. А сейчас и те, и другие много занимаются проблемой, связанной с контекстом. Я сказала, что значение целого получается от значений частей. Это наша композициональность. И никто не спросил, «а что про контекст?», потому что значения частей часто, кажется, изменяются от контекста до контекста и часто даже влияют друг на друга. И часто мы видим какие-то скрытые переменные. Если я говорю «идет дождь» и есть вопрос - это истинно или нет? Но если я не говорю, где и когда, ... о, но пример в настоящем времени, так «когда» будет «сейчас». Так, лучше, если я говорю «шел дождь», то надо знать и про где, и про когда – иначе нельзя спросить про истинность. Есть разные подходы как это все описывать. Это скрытые параметры или это скрытые переменные где-то в синтаксической структуре. Это и лингвисты, и философы сейчас очень бурно обсуждают.

Я должна сказать про примеры. Я часто напоминаю про кванторы. Это не значит, что все формальные семантики всегда занимаются только кванторами. Когда я занималась синтаксисом, моя первая работа (в первом курсе синтаксиса) была про синтаксис кванторов. Это для меня всегда была одна из любимых вещей.

Голос из зала: Как формальная семантика относится к символу, который очень любят изучать философы? Символ, у которого есть смысл, образ и так далее. Спасибо.

Барбара Парти: Понятие символ?

Борис Долгин: Да, речь идет о том, что для философов это значимое понятие, ну, для некоторых во всяком случае. Значимо ли оно для формальных семантиков?

Барбара Парти: Я не знаю. Я думаю, что это где-то в другой области обсуждают. Я не знакома с обсуждением этого в формальной семантике. Когда я обсуждала, что значит семантика, я намеренно пропустила четвертое значение, которое я нашла в этом словаре - это было что-то про семиотику. И я, честно скажу, очень мало знаю про современную семиотику, если современная семиотика еще существует. Я знаю работы первой половины ?? века, но сейчас, извините, я просто не знаю.

Нашата Демина: А для того, чтобы заниматься формальной семантикой, лучше иметь математическое образование, логическое или лингвистическое-филологическое?

Барбара Парти: Я всегда говорю, что это очень хорошо, когда есть люди в лингвистике, которые начинали с математики и есть те, которые начинали с филологии, с психологии, потому что все эти направления очень важны. Я сама начинала с математики, но всегда любила языки, не знала, как соединить это. Когда я слышала: «Вот этот молодой Хомский что-то делает с математикой и языками», - я не знала, что, но я думала, что это будет забавно. И действительно было. Начиная с моего второго года, Хомский просил меня читать лекции «математика для лингвистов». Сейчас у меня с соавторами есть большая книга «Математика для лингвистов», потому что я поняла, что те, у кого не было математики, стесняются. Иногда была возможность убедить людей с плохими аргументами, просто добавив как это выглядит в математике. Они сразу говорили: «О, это что-то высокое». Надо немножко знать, чтобы суметь защитить себя против тех, кто старается что-то сделать под столом.

Борис Долгин: Спасибо большое, Барбара.

Барбара Патри: Спасибо вам.

Источник: polit.ru

Комментарии: