«Лингвист не может хорошо говорить на иностранных языках»

Филолог Андрей Зализняк в интервью журналу «Наука и жизнь» рассказывал, что учит языки «только по книгам, чаще всего просто по словарям»: внимательно, медленно перелистывает словарь, думает над словами, ищет аналогии, а затем составляет свой. Исследователь современной русской морфологии и берестяных грамот знал десятки языков. Публикуем отрывок из книги Марии Бурас «Истина существует», в котором Зализняк рассказывает Владимиру Успенскому, почему знание языков лингвисту нужно не больше, чем леснику.

ААЗ [Андрей Анатольевич Зализняк]: […] Со стороны может казаться: ну если человек лекцию может прочесть, наверно, знает [язык] хорошо. Ерунда! Этот же самый человек после лекции, когда с ним (с очень большой естественностью, он же только что лекцию прочел!) начинают разговаривать, он половину не понимает… Кстати, на таких лекциях понять вопросы — это самое трудное во всей лекции. Нет, если вам интересно, у меня есть много соображений о том, что есть знание языков.

Знание языка — это четыре разных ингредиента. Очень простые: говорить, понимать, читать и писать. Все.

Очень просто. Две письменных возможности, две устных. Все разные!

ВАУ [Владимир Андреевич Успенский]: Но вам говорить легче, чем понимать?

ААЗ: Это верно, но это очень меньшинственный контингент, в который я вхожу. Подавляющее большинство людей считает совершенно очевидным, что понимать легче. Почему? Потому что в понимании участвует вовсе не знание языка в первую очередь. Знание языка, ну, мягко так скажем, участвует во-вторых. Даже в-четвертых. А во-первых — способность человека улавливать информацию из ничего.

Настоящие два собеседника, которые обладают этой способностью, особенно две женщины, в полной степени могут обходиться таким ничтожным количеством словесных проявлений — и происходит полное понимание.

ВАУ: Ну вот про вас я знаю, что вам легче говорить, чем понимать. А вот писать или читать вам легче?

ААЗ: Читать легче. Понимать — плохо, прежде всего потому, что нет возможности повторить. В отличие от читать… Так что то общение, которое называется «знать язык», состоит из личностных качеств гораздо сильнее, чем… И поэтому вообще ответ «да» на вопрос о знании языка справедливо могут дать огромное количество людей. А лингвисту зачем это? Ему не больше это надо, чем леснику. Лингвисту зачем знать язык практически?

ВАУ: Вы же мне рассказывали эту замечательную историю — про кого там?

ААЗ: Про Мейе. Это замечательная история. Антуан Мейе, великий… В этой истории, собственно, два эпизода про Антуана Мейе. Мейе — великий французский лингвист, отец, прародитель целой плеяды великих французских лингвистов последующих. Знаменитейший автор работ по десяткам языков. Первоклассных грамматик. Лучшее его описание — это очень краткая характеристика германских языков в целом, замечательная. А началось все с того, что… Ну хорошо, историю рассказывать, так рассказывать. Придется отодвинуться в Париж и рассказать о моих занятиях у великого Рену. Луи Рену, величайший санскритолог, почитаемый в Индии. Из Индии приезжают люди, чтобы учиться в Париже настоящей индийскости! Ну, приезжали: его уже нет в живых. Я имел счастье — это я абсолютно точно говорю — у него поучиться год, год слушать его занятия по санскриту. Но не буду рассказывать, как это было замечательно, это нас далеко заведет. Но рассказываю я ради того, чтобы его линию, его общий облик… Он был человек смущающийся. Контакты его затрудняли и смущали, поэтому он входил и всегда смотрел в землю. И все, что он говорил, самое замечательное, — он говорил полу. Но говорил изумительно: французская ясность, безупречность, не говоря уж о том, что санскрит великолепный.

Я целый год слушал его курс Вед. Уже не санскрита — суперсанскрита, так сказать. Можно было задавать вопросы, но практически не нужно было, потому что он все объяснял сам. Сам угадывал, что может быть неясно. И вот наступает лето, последнее занятие года. А слушало его в разные моменты от четырех до шести-семи человек. Одни и те же. И он входит, какой-то такой немножко странный, и, преодолевая какие-то свои смущения, говорит: «Я бы хотел, поскольку у нас сегодня последнее занятие, узнать, кто были мои слушатели». Потрясающе! Нет, чтобы на первом занятии это спросить, и тогда, там, приспосабливать свои темы, если люди тем-то занимаются, заниматься тем-то… На последнем занятии! Чтобы проститься. Под необычайным впечатлением от этого разговора я вернулся к себе в ?cole Normale, к своему сотоварищу по комнате Меттейе, рассказал ему это все. Он сказал: «Как ты не понимаешь! Ну как ты не понимаешь! Ну ты подумай: если бы он спросил вас, кто вы такие, на первом занятии, ведь это же могло бы создать между вами связь! И тогда не исключено, что в какой-нибудь момент кто-нибудь из вас пришел бы на его занятие не потому, что ему интересно, а потому, что неловко не прийти.

Неужели ты не понимаешь, что это для него непереносимо?» Вот это я запомнил очень хорошо.

Это такая история для характеристики Рену. А дальше снова возвращаюсь к тому, что он опрашивает каждого — разочарование за разочарованием. Встает один, говорит, что он индус, приехал совершенствоваться в медитации. Другой говорит, что он швейцарец и ему кажется, что изучение Вед может иметь какое-нибудь отношение к тому, чем он занимается, а занимается он изучением творчества племянника Руссо. Встает учительница из Нанси и говорит, что вот, она кончила классическое отделение, санскрит и греческий, и ей интересно, как люди еще изучают санскрит. Вот так подряд. Доходит до меня, и я, единственный, ему говорю, ну, я так нагло говорю, что я лингвист. Студент, но студент-лингвист. Реакция совершенно такая: не может быть! Очень вежливо, но несколько ошарашенно: «Такого не может быть!» — «Почему?» «Вы слишком хорошо говорите по-французски».

ВАУ: А вы сказали, что вы из России?

ААЗ: Ну конечно. Да. Ну, что я не француз, это совершенно очевидно. «Ну и что? — говорю. — Лингвист не может хорошо говорить на иностранных языках».

ВАУ: Не может или не должен?

ААЗ: Не может.

«Мой великий учитель Антуан Мейе, к вашему сведению, — говорит он, — вы сами знаете, сколько языков он описал, не говорил даже по-английски».

В общем, он не очень поверил. Потом как-то уже…

Это первая история про Мейе, которая моя личная история. А вторая — которая мне была рассказана людьми из французской жизни. Что, действительно, Антуан Мейе однажды читал лекцию в Лейпциге. Очень может быть, что великие «Особенности германских языков», я совершенно не исключаю. Неизвестно, впрочем. Читал на французском, разумеется. Лекция кончилась, ему надо было возвратиться в Париж. Он пошел на вокзал. Поезд «Лейпциг — Париж» существовал в то время. Но он просидел на скамейке до утра. Причем даже не очень ясно, кто там утром его выручил, наверно, какой-то нашелся доброжелатель. Почему? Потому что он не знал, как говорят по-немецки то, что нужно сказать кассиру, чтобы произошел билет на поезд. Это настоящий лингвист.

— Для меня Андрей Анатольевич начал быть легендой, когда я учился в пятом классе, — рассказывает Алексей Николаевич Головастиков. — В журнале «Наука и жизнь» появилась статья «Рассказывают полиглоты». Там речь шла о троих полиглотах, в том числе Пауль Аристэ и Леонид Василевский, но он не лингвист. А первым был Андрей Анатольевич Зализняк. И вот я это прочитал, и для меня они — в первую очередь Андрей Анатольевич — стали такими полумифологическими персонажами, небожителями. И после этого я подумал, что если они знают столько языков, то, может, мне тоже попробовать самому что-нибудь выучить. Так я оказался в лингвистике.

Как я позже узнал, Андрей Анатольевич был очень недоволен этой статьей. Он был человек скромный, а там… Ну он говорил: «Я этот язык, в сущности, не знаю», — а там говорилось, что он знает 40 языков. Текст статьи не был с ним согласован, это некто Башкирова, журналистка, интересовалась такими сюжетами. И он был на нее потом в обиде, но, когда я рассказал ему, что с этого я и пришел в лингвистику, он сказал: «А, ну ладно. Тогда, может быть, я и зря ее так ругал». И оказалось, что не один я после этой статьи заинтересовался лингвистикой.

Источник: m.vk.com

Комментарии: