Какие два бессознательных механизма управляют нашим поведением?

«Величайшие события и мысли, – писал Ницше, – а величайшие мысли суть величайшие события – постигаются позже всего: поколения современников таких событий не переживают их – жизнь их протекает в стороне. Здесь происходит то же, что и в царстве звезд. Свет самых далеких звёзд позже всего доходит до людей, а пока он ещё не дошел, человек отрицает, что там есть звезды». В истории обстоятельства часто складывались согласно этим мудрым словам, и одним из ярчайших примеров была середина XVI века. Именно тогда польский астроном Николай Коперник малым тиражом издал свой великий труд «О вращении небесных сфер». Событие, прошедшее почти незамеченным для окружающих, дало столь мощный исторический резонанс на столетия вперёд, что это коренным образом поменяло историческую действительность.

Впервые после Аристарха Самосского (310-230 гг. до н.э.) учёный предложил и обосновал модель, согласно которой не Земле, а Солнцу принадлежало центральное положение, а наша планета, наряду со многими другими небесными телами, обращалась вокруг него. Человек тем самым утратил своё привилегированное положение в космосе и слепившую его иллюзию, будто вся Вселенная вплоть до планет и звёзд водит вокруг него восторженные хороводы. Ещё важнее урока смирения оказался очередной мощный удар по авторитету религиозной догмы и любых утверждений, принимаемых без доказательств. Научная эра вступила в свои права благодаря тому, что человек поступился гордыней и, перестав довольствоваться повисшими в воздухе догмами, занялся независимым экспериментальным исследованием жизни.

Во второй половине XIX в. произошёл ещё один принципиальный переворот в мышлении, очень похожий по структуре на то, что случилось на заре Нового времени. Стало ясно, что сознательное «Я» не находится в центре психической жизни, не управляет нашей судьбой и поступками. Нет, то, что мы привыкли считать собой, по большей части лишь движется по орбите вокруг глубинных бессознательных структур мозга. Нам представляется, будто мы принимаем решения и делаем выбор по свободному изъявлению воли, но начало складываться понимание, что это очередной мираж, наподобие обманчивого движения Солнца по небосводу.

Первым, кто подробно развил и обосновал новую теорию личности, был Ницше. Как раз он обнаружил, что претензии сознания и разума на центральность – беспочвенны, и у руля человеческого поведения находятся бессознательные биологические и культурные программы. Мы столь редко замечаем это из-за рационализации. Она означает, что захваченный бессознательными силами ум задним числом и уже потом подбирает оправдания и объяснения нашим инстинктивным желаниям, эмоциональным импульсам или некритически усвоенным моделям поведения.

Ницше сформулировал и ключевой для понимания внутренней жизни механизм переноса. Чувства и устремления, вызываемые одним объектом, постоянно, в сложных комбинациях и по разным причинам переносятся на какой-либо другой. К примеру, агрессия, фрустрация, страдания, вызванные личными неудачами, транслируются на неповинных ближних или мир в целом. Человек тогда становится ситуативным пессимистом, посылающим проклятья кажущейся ему злой Вселенной. Или же охваченный пылкой любовью индивид щедро разливает и расплескивает это чувство на совершенно не связанные с его источником предметы, восторженно озираясь вокруг. Под таким упорным натиском потребностей и чувств из бессознательного меняется не только поведение, но и сами разумные представления об окружающем мире и его частях. Когда смещается наша оценка явлений, трансформируется вся система ценностей, затем меняется фокус внимания и направление деятельности, а как следствие и содержание суждений.

Чуть позже ницшевские идеи о первенстве бессознательного и механизмах работы психики (перенос, рационализация, подавление, проекция, сублимация и т.д.) развил и обосновал на множестве клинических примеров Зигмунд Фрейд. «Вдохновившись», так сказать, этими блестящими прозрениями, Фрейд создал психоанализ, но поступил с наследием предшественника не совсем честно. Всю жизнь он публично и многократно отрицал, что знаком с трудами Ницше, хотя в его частной переписке и опубликованных недавно черновиках обнаруживается множество цитат и упоминаний работ философа, каковой факт красноречиво говорит о не вполне чистой совести.

Как бы то ни было, усилиями Ницше, Фрейда и других великих умов к рубежу столетий произошло то, что можно назвать коперниканской революцией 2.0. Сперва, исследуя космос научными методами, мы осознали, что на человечестве свет клином не сошёлся. Земля вовсе не является центром Вселенной и даже не занимает особого положения в нашей скромной солнечной системе, крошечной и одной из бесчисленного множества подобных.

Через три столетия после этого подошло время расстаться с ещё одним схожим наваждением: стало понятно, что сознание и разум также не есть центр человеческой жизни. Напротив, они представляют собой продукт бессознательных сил и ими властно контролируются. Ещё и теперь волны от этого взрыва устаревших представлений продолжают одна за другой накатывать на нашу культуру, а каждое десятилетие изучения мозга научными методами приносит всё более обильные подтверждения новой модели устройства личности, первоначально оформившейся в философии и психологии.

Первый урок скромности, преподанный Коперником, Галилеем и Кеплером, уязвил человеческое самолюбие. Но одновременно он оказал на умы отрезвляющее воздействие и проложил единственный существовавший путь к пониманию фундаментальных законов физики и той величественной механики, что управляет звездным небом над нами.

Второй урок дал нам доступ к постижению звёздного неба внутри нас – нашей психики, феномена не менее сложного и куда более важного для жизненной практики. Новая коперниканская революция позволила снять с глаз пелену гордыни и увидеть воочию множество древних структур мозга, как и наложившихся на них культурных программ, которые подспудно формируют человеческое поведение. Как только мы это признали, начался процесс целенаправленного научного познания космоса внутри нас, подобный процессу научного познания космоса над головами, и уже сейчас плоды этой работы потрясают воображение.

1. Два центра принятия решений в человеческом мозге

Ответ на вопрос, что заставляет нас вести себя так, а не иначе, один из самых сложных в науке. Его можно сравнить с громадной многоуровневой пирамидой, фундамент которой уходит глубоко в земную толщу, к её раскалённому ядру, а верхушка теряется высоко за облаками. По естественной логике вещей проще и надежнее будет двигаться сверху вниз, от небес к недрам – одним словом, начать исследовать маленькую и вместе с тем колоссально важную вершину этой величественной постройки. На её острие заканчивается процесс принятия решений, пройдя перед тем кажущийся бесконечным путь по всем уровням и ступеням. Что удобно, там мы обнаруживаем всего два главных кирпичика и лучше всего очертить их специфические роли нам поможет самый известный мыслительный эксперимент в истории философии – так называемая проблема вагонетки.

Вообразите следующую картину: вперёд по рельсам неостановимо мчится неуправляемая вагонетка. Чуть дальше, по ходу её движения, пятеро рабочих ремонтируют пути. Вы понимаете, что если маршрут вагонетки не изменится, все пятеро погибнут. К счастью, рядом есть стрелка: достаточно только перевести её, чтобы направить металлическое чудовище по другому пути, где его жертвой окажется лишь один человек. Как же вы поступите? Многочисленные исследования показывают, что от 60 до 70 процентов соглашаются нажать на рычаг в подобной ситуации, обменяв пять жизней на одну.

Теперь немного скорректируем начальные условия. Вы находитесь на пешеходном мостике над рельсами и наблюдаете всё ту же роковую сцену: вагонетка несётся вперёд по направлению к ничего не подозревающим ремонтникам. Неподалеку от вас стоит полный мужчина, и вы отчётливо осознаёте, что единственный способ спасти работяг – столкнуть вниз его грузное тело, остановив тем самым неумолимое движение. По своей сути ситуации весьма похожи: и там, и там мы спасаем пять жизней ценой одной. Однако не более 30% людей готовы сделать это. Почему же?

Одной из гипотез было, что дело в неопределённости личной схватки и страхе перед физическим контактом. Как оказалось, она неверна: если мы изменяем условия эксперимента так, чтобы сталкивало толстяка на рельсы нажатие на кнопку из отдалённого бункера, то получаем те же 30%. Допустим далее, что люди опасаются юридической или репутационной ответственности за происшедшее. Однако если добавить оговорку, что об этом никто и никогда не узнает, это почти не меняет итогов.

Насколько можно судить, наша биологическая «моральная интуиция», спаянная в единое целое с культурным багажом, воспринимает смерть человека в первой версии как следствие случайного стечения обстоятельств, в силу которого он очутился на втором железнодорожном пути. Переводя стрелку, мы трактуем это не как умышленное убийство, а как досадную случайность. С другой стороны, смерть толстяка в рамках второго сценария видится уже непосредственным делом наших собственных рук. Мы принимаем решение не об изменении маршрута вагонетки, а о лишении ближнего нашего жизни. Но хотя начальные условия кажутся различными, строго говоря, сущностной разницы между двумя вариантами нет: в обоих случаях наши целенаправленные действия приводят к смерти одного человека и спасению пятерых. Последствия здесь одинаковы и известны заранее, равно как и в общем-то благородный мотив, лежащий в основе деяния.

Чтобы разобраться в результатах с точки зрения нейробиологии, профессор из Гарварда Джошуа Грин поместил людей в процессе описанных выше размышлений в нейросканер фМРТ. Выяснилось, что при решении проблемы вагонетки у участников, дающих противоположные ответы, в разной мере активируются две ключевые части нашего мозга, ответственные за выбор курса действий. Этот паттерн активации настолько показателен, что зная, какая из зон возбуждена больше, мы способны надёжно предсказать, какой ответ будет дан на эту или другие схожие дилеммы.

Более того, искусственно включая у участников эксперимента одну из этих двух зон и подавляя другую (фармакологией или посредством технологии ТМС), можно менять первоначальный ответ на противоположный. Речь идёт о дорсолатеральной префронтальной коре (по краям лба в верхней его части) и вентромедиальной (чуть выше переносицы). Они пребывают в непрестанном соперничестве за пульт управления и представляют собой конечные звенья двух обширных механизмов, с помощью которых каждый человек оценивает ситуацию и делает выбор. Это и есть верхушка пирамиды, и чтобы понять принципы её работы и, следовательно, принятия решений, нам потребуется хотя бы бегло рассмотреть те системы, частью которых они являются.

2. Лимбическая система: низкоуровневое управление поведением

Каждое живое существо рождается со встроенной картиной мира, образованной из конкретного набора органов чувств, их возможностей по сбору данных и шаблонов обработки этой информации. Мир плоского червя почти целиком состоит из осязания: для него не существует ни звуков, ни красок, ни запахов. Клещ добавляет к тактильной реальности червя зачатки зрения: он отличает свет от тени и воспринимает различия в яркости освещения. Помимо этого, в его экипировке есть простейшее обоняние, датчики вибрации и тепла. У рыб мы обнаруживаем уже развитые слух и зрение и подчас совсем незнакомые нам органы чувств вроде способности акул видеть электрическое поле живых существ, таких как закопавшихся в иле жертв. Другим примером экзотических сенсорных способностей являются глаза птиц, позволяющие им видеть на небе гигантские линии электромагнитного поля Земли, по которым они ориентируются для миграций.

Вдобавок к этому, все мы рождаемся со специфической системой ценностей. Одни объекты окружающей реальности изначально вызывают у нас интерес и влечение, будь то пища, статус или половой партнёр, а другие провоцируют отторжение или страх и мы пытаемся их избежать. Наличие длинного перечня подобных программ продиктовано простой необходимостью. Продолжительность жизни, как и возможности по обучению индивида, просто недостаточны, чтобы разбираться во всем самостоятельно и «с чистого листа», не говоря уже о том, что это крайне быстро и плачевно бы закончилось. Мы должны с самого начала хотеть есть и пить, рефлекторно отдергивать руку от причиняющего боль, бояться обнаженных клыков и яростного шипения, искать укрытия, тепла, расположения ближних – и так далее.

У людей и других млекопитающих блок базовых ценностей-потребностей, а также эмоциональных и поведенческих реакций на их объекты, вшит в так называемую лимбическую систему. Её название произошло от латинского слова limbus (граница, край) и отражает тот факт, что большинство её структур залегают сразу под корой мозга, как бы выстилая последнюю по краю. Важнейшие её части существуют многие сотни миллионов лет и имеются уже у рыб (к примеру, гипоталамус), а потому механизм это необычайно древний, примитивный и подверженный множественным сбоям, особенно когда речь идёт о сложных ситуациях.

Ключевая функция лимбической системы – это, во-первых, обеспечить мгновенный и шаблонный познавательный результат. Мы видим горящие в темноте глаза – и нас захлёстывает страх, а весь организм бьет тревогу. Во-вторых, она запускает столь же низкоуровневую и шаблонную, но быструю поведенческую реакцию – в пятках вместе со страхом поселяется прыть и мы бежим или затаиваемся. В-третьих, она ассоциирует поведенческие программы и объекты окружающего мира с определёнными эмоциями, тем самым осуществляя процесс обучения. Мы запоминаем, что тёмный лес и особенно этот конкретный его участок – это опасно, горящие глаза – это опасно, бежать – это хорошо, махать зажжённой палкой перед хищной мордой – это хорошо.

Бесспорно, всё это важнейшие функции и качество их реализации сполна удовлетворяет всем условиям обитания рыбы или даже такого «продвинутого» существа, как шимпанзе. Лимбическая система способна к познавательной деятельности, к примеру, определению, возможность перед нами или угроза и к запуску оперативной реакции. Но вот думать она не умеет, ибо возникла в те времена и у тех существ, которым это было ни к чему, так что для требований человеческой жизни подобный арсенал уже недостаточен. Низкая вычислительная мощность этих нейронных процессоров означает, что при оценке выгод и угроз применяется предельно кратковременная логика осмысления причин и последствий. В прицел своего анализа они помещают только крошечный островок пространства-времени и связей между находящимися там явлениями. Большая картина упускается, а это приводит к горьким просчётам.

Обратимся к простейшему примеру. Мы заходим домой и видим, как на столе, призывно раскинувшись, лежит огромная сочная пицца. Она искрится капельками жира, источает пьянящий аромат и, несомненно, доставит нам громадное удовольствие – зачем же себе в нём отказывать? Хищно прикончив угощение, мы чувствуем, что внутри растёт неодолимое искушение махнуть сегодня на работу рукой и расслабиться. Это принесёт желанное отдохновение и сделает день ещё лучше. В холодильнике мы обнаруживаем бутылку виски, новый приятный сюрприз: можно ручаться, её содержимое умножит нашу и без того крайнюю радость. Расправившись с ней, мы решаем дойти до магазина за следующей, как того просит сердце искателя приключений. Покупать и отдавать свои деньги, когда можно просто взять и унести, вдруг кажется сущим безумием. Поэтому мы тайком прячем её в изгибах одежды и уходим, переполненные азартом охоты и эйфорией новообретенной добычи.

Субъективно, главному герою казалось, что весь этот «день из жизни лимбической системы» прошёл идеально и он будто восходил по лестнице совершенства ступень за ступенью, к брезжащему вдали божьему свету безграничного счастья. Каждое решение, если рассмотреть его в краткосрочной перспективе, было безупречным и било точно в цель. Его желания, как утки в тире, возникали и удовлетворённо лопались сладкими пузырями одно за другим, лишь для того, чтобы дать возможность новым выйти на сцену и угодить ему ещё больше.

Жизнь, однако, не измеряется одним днём, и стоит начать применять к ней ошибочный аршин, как погрешности начнут суммироваться и на них станут капать жестокие проценты. Однократная вакханалия, наподобие описанной выше, большой беды не наделает, но вот представим, что человек решил следовать велениям своего «лимбического сердца» постоянно. В этом духе прошёл следующий день, а потом ещё один – и уже становится ясно, куда ведёт эта дорожка. Такова модель поведения животного, и её закон, с некоторыми видовыми поправками, гласит: бери то, что есть здесь и сейчас, живи одним днём и лови момент – carpe diem.

Но что естественно и эффективно в жизненной практике зверя, совершенно не годится для труда, творчества и планирования, а это суть человеческого бытия. Лимбическая система не способна к широкому контекстуальному анализу, к прослеживанию сложного ветвления причин и следствий и долговременной логике поведения. У неё крайне мало оперативной памяти, а тактовая частота нейронных процессоров находится чуть ли не на уровне технологий эпохи динозавров.

Второй изъян древних поведенческих и познавательных центров homo sapiens в том, что их определительные инструменты и выдаваемые по итогам стратегии поведения скудны и шаблонны. Это стандартизированные заготовки, которые в комплексной и динамичной среде человеческого существования неизменно садятся в лужу. Ещё больше усугубляет положение вещей крайняя ригидность контролируемых лимбической системой шаблонов – она очень тяжело обучается и переобучается, в ней возникают застойные очаги нервного возбуждения и алгоритмические петли, разорвать которые порой не то что сложно, но невозможно.

Предположим, вы с детства безо всяких определённых причин панически боитесь насекомых или же приобрели эту фобию в результате раннего травматического опыта. Теперь, уже во взрослой жизни, вы прекрасно сознаёте, что сии маленькие существа в основном безобидны и уж во всяком случае вряд ли сами на вас набросятся, но ничего не можете поделать с автоматической реакцией ужаса. Или вы склонны остро переживать из-за невероятных пустяков и в пылу чувств совершаете глупости, вместе с тем понимая, что в следующий раз, вероятно, встанете на те же грабли. Наконец, стоит вам выйти на сцену для публичного выступления, как вас прошибает холодный пот, сменяющийся пыланием щёк, коленки подкашиваются, а язык мертвеет. Мы можем прекрасно понимать, сколь это нелепо панически бояться насекомых, терять сон из-за пустяковой проблемы или дар речи на публике, но вот избавиться от подобных пагубных форм поведения крайне затруднительно. Многие шаблоны лимбической системы, как генетически врождённые, так и приобретенные с опытом, ригидны и их очень непросто выкорчёвывать.

Обсуждаемые здесь центры базовых потребностей и эмоций запускают не только автоматизированные инструкции, предписывающие, как реагировать на простейшие раздражители, вроде вида пищи или ползущего паучка. Как однозначно показывают исследования мозга, в том числе с помощью сканирования фМРТ, высшие формы человеческой деятельности, наши ценности и моральное поведение, всегда и теснейшим образом связаны с лимбической системой. Моральное восхищение, одобрение и принятие морального решения на положительном эмоциональном фоне задействуют в нас те же нейронные контуры, что пища и секс – дофаминовую систему вознаграждения. С другой стороны, праведный гнев, осуждение и нравственное негодование рождаются там же, где возникает физиологическое отвращение из-за несвежей еды или дурного запаха, в первую очередь – в островке мозга и миндалине.

Переплетение «разума» и «чувств» во всяком нашем поведении и неизбежно, и даже необходимо, но вот когда последние не просто участвуют в формировании решения, а доминируют, мы наблюдаем следующий сценарий с очевидными изъянами. То, что вызывает в нас подъём чувств и инстинктивное одобрение, мы считаем прекрасным, хорошим и добродетельным. Выбор в пользу источника этих сладких переживаний представляется верным, а разум затем задним числом подбирает для него убедительное логическое оправдание.

Напротив, явления окружающей действительности, которые заставляют нас рефлекторно содрогнуться и отпрянуть, которые по той или иной причине провоцируют страх и отвращение, мы склонны представлять морально предосудительными. Мы принимаем решения, позволяющие избежать того, что нам не по душе, а затем подмятый «чувствами» ум изобретает удобную моральную философию, чтобы объяснить, почему это правильно.

Иными словами, действует алгоритм, в рамках которого сперва лимбическая система выдаёт общую категоричную оценку, определяя, «хорошо» нечто или «плохо». Затем она же получает преобладание в процессе принятия решения касательно того, что с этим делать дальше, а разум работает лишь на подхвате, обдумывая и просчитывая, как выполнить задачи, поставленные перед ним начальством. Если жизнь индивида отдана под власть древних центров мозга и события развиваются по данному сценарию, его суждения и поступки приобретают три описанные черты лимбической системы.

Во-первых, они становятся близоруки и основываются на низких вычислительных возможностях её микрокомпьютеров. Познавательный результат и поведенческая реакция выдаются быстро, но их качество в сложных ситуациях выбора оставляет желать лучшего. Они игнорируют долговременную перспективу и множество существенных причинно-следственных связей. Во-вторых, действиям такого человека свойственна шаблонность – некогда сформированные грубые заготовки моделей поведения включаются в готовом виде, с минимальными изменениями и не принимают в расчёт специфики ситуации, что ведёт к ошибкам. Наконец, множество из этих алгоритмов становятся ригидными, как бы отвердевают, потому их корректировка или приостановка крайне осложняются.

Как следствие, индивид, движимый командами лимбической системы, периодически испытывает на себе воздействие двух одинаково пагубных и полярно противоположных поведенческих сбоев. Когда некая часть его психики попадает в алгоритмическую петлю и там образовывается застойный очаг нервного возбуждения, он не может изменить свою точку зрения вопреки любой информации. Он не способен пересмотреть закостеневших симпатий и антипатий и отказаться от разрушительной привычки, либо делает это с огромным трудом и скрипом.

В других обстоятельствах, напротив, он самым хаотичным образом, из каприза меняет линию поведения и своё отношение. Из глубин мозга доносится щелчок хлыста, новый шаблон по каким-то неведомым причинам включается вместо старого и любовь превращается в ненависть, интерес сменяется равнодушием, внутренний подъём – подавленностью и опустошением, а восхищение оборачивается презрением.

Если положить человека, стоящего перед какой-нибудь дилеммой, в нейросканер, то при доминировании древних слоёв мозга в его префронтальной коре будет наблюдаться мощная активация вентромедальной части. Она, как упоминалось, располагается чуть выше переносицы и в процессе принятия решений представляет собой лоббиста и агента лимбической системы. Одновременно, дорсолатеральная зона (находящаяся в верхней части лба, по самым его краям), наш наиболее разумный и продвинутый центр формирования поведения, будет активирована слабо и окажется подавлена своей старой соперницей.

Указанную расстановку сил в мозге мы можем наблюдать, к примеру, у тех испытуемых, которые в эксперименте с вагонеткой демонстрируют непоследовательность. Парадоксальным образом, они готовы убить нажатием кнопки, направив вагонетку на человека, но не готовы убить нажатием кнопки, направив человека под вагонетку. Дело в том, что их лимбическая система, как и у большинства из нас, содержит в себе мощную программу-предостережение против личного причинения вреда. Однако, как и все древние нейросети, эта программа весьма примитивна: её легко обмануть различными способами психологического дистанцирования.

В первой ситуации алгоритм не срабатывает в достаточной мере, поскольку не прослеживает прямой связи между решением и смертью, ибо мы воздействуем не на человека, а на траекторию движения вагонетки. Вентромедиальная префронтальная кора возбуждается слабо, и ничто не мешает дорсолатеральной выиграть спор, обменяв одну жизнь на пять и взяв за это ответственность.

При втором раскладе связь прослеживается значительно лучше: воздействие на человека (пускай и через нажатие кнопки) приводит к его смерти, лимбическая система это замечает и мощно активируется. Дорсолатеральная часть тогда у большинства участников эксперимента проигрывает спор и они просто не видят сущностного тождества двух дилемм, не видят противоречия между собственными решениями. Это не так уж удивительно, ведь выбор в первом и во втором случае делался хотя и внутри одной головы, но фактически разными лицами с принципиально иной логикой анализа.

С тем же психологическим феноменом сталкиваются пилоты радиоуправляемых военных дронов, которые уничтожают живые мишени с монитора компьютера в командном пункте. Они испытывают меньший стресс и меньше укоров совести, чем при непосредственном лишении противника жизни, всё же прекрасно сознавая, что персонаж на компьютере, располагающийся в перекрестии прицела, есть живой человек. Отдалённость и опосредованность компьютером заставляют глубинные программы-предохранители смолкнуть; они не чувствуют сильной угрозы. Их больше не сдерживает автоматический страх и осторожность, но это совсем не значит, что к пульту управления поведением обязательно и в гордом одиночестве выходит могучий человеческий разум.

В рассматриваемом случае вместе с ним там оказываются, к примеру, агрессивные и игровые инстинкты из глубин психики. Как и способность суждения, они освободились от оков страха и от внутренних блоков и теперь процесс принятия решения ведётся в новом составе, что делает его итоги лишь смертоноснее. Не следует впадать в частое и опасное заблуждение. Когда нам кажется, что наше разумное «Я» одерживает верх над лимбической системой, чаще всего ему удаётся лишь временно выключить один модуль внутри неё, который тотчас оказывается заменён другим, незаметно принимающим командование на себя.

Подводя итоги, наши древние подкорковые структуры представляют собой низкоуровневую систему управления поведением, которая руководствуется краткосрочной логикой и оперирует малым числом переменных. Это не означает, что она обязательно ошибается, как раз наоборот, большая часть решений даже в сложной человеческой жизни не требует обстоятельного анализа, а нуждается в узком сиюминутном фокусе и в быстроте. Однако ввиду конкурентного, дарвинистского устройства всех сложных нервных систем, где разные сети функционально перекрывают друг друга и соперничают, лимбическая система периодически выходит за границы своей компетенции и отбирает штурвал, где делать этого бы не стоило. Она начинает направлять наши действия в ситуациях, требующих не узости, а широты, не скорости, а обстоятельности, не шаблонности, а гибкости и креативности. Это территория, принадлежащая тому, что мы с определёнными оговорками можем назвать «разумом».

3. Кортикальная система: высокоуровневое управление поведением

Как уже упоминалось, многие ключевые звенья нашей лимбической системы начали формироваться очень давно, порядка 500 миллионов лет назад. Тогда же полноценно оформились базовые инстинкты вроде агрессии, страха, полового поведения, голода, жажды и, возможно, первые варианты родительского поведения.

Поверх этих древних нейросетей у первых рыб, а позднее у земноводных, рептилий и птиц, имелся так называемый плащ мозга (или мантия мозга) – тонкая верхняя оболочка, порой состоящая всего из нескольких слоёв клеток. Из плаща, около 215 миллионов лет назад, у самых ранних млекопитающих появилась кора – уже не тонкая плёночка из клеток, а изощренная многоуровневая структура с богатым арсеналом способностей. Сперва она была гладкой и лишенной извилин и остаётся таковой поныне у всех наших сородичей с небольшим объёмом мозга. Но по мере хода эволюции мозг многих млекопитающих становился крупнее и крупнее относительно размеров тела, складчатость коры увеличивалась, а её вычислительные возможности соответственно росли.

В первую очередь в коре выделились сенсорные зоны: она взяла на себя функции по обработке информации от органов чувств: зрения, обоняния, осязания, вкуса, слуха, температуры, равновесия и так далее. Далее, в ней обрисовались моторные зоны, где двигательное намерение сперва разбивается на крупные блоки двигательных программ (прыжок, поворот и так далее), а затем каждая программа разбивается на последовательность ещё меньших операций – сокращений конкретных мышц. Наконец, появились специфические ассоциативные зоны (главные из которых у человека – это задняя теменная кора и наш протагонист, префронтальная). Благодаря ним мы и самые продвинутые наши собратья можем «мыслить» – в том смысле слова, что они позволяют моделировать возможные сценарии развития событий и поведенческие программы, дабы затем осуществить выбор между ними.

Эти последние слова, «осуществлять выбор между ними», подводят нас вплотную к сущности обсуждаемой темы. Насколько можно судить, у всех существ, кроме homo sapiens, конкуренция в ассоциативных зонах ведётся только между разными алгоритмами с кратковременной логикой. У людей же имеется второй относительно независимый поведенческий центр, занятый принятием решений в широком временно?м и причинно-следственном контексте. Он учитывает сразу много фактов и факторов и руководствуется накопительной, творческой логикой, будучи озабоченным не только удовлетворением потребностей здесь и сейчас, но и прогрессивным созданием всё лучших и лучших условий для них в будущем.

Мы назовём этот центр кортикальным (от латинского cortex – кора), поскольку конечным звеном здесь является дорсолатеральный участок префронтальной коры и лишь благодаря развитой коре этот сложнейший и эволюционно новый вид нервной деятельности оказался возможен. Лимбическая же система принятия решений, с другой стороны, может существовать без всякой коры и у бесчисленных видов животных именно так ситуация и обстоит.

Выдвинутый здесь тезис о наличии в нас двух разительно отличающихся механизмов для формирования поведения не является домыслом или просто убедительной гипотезой. Он экспериментально подтверждён исследователями по всему миру множеством различных способов. Так, уже упомянутый Джошуа Грин обнаружил, что если подавить вентромедиальный участок префронтальной коры с помощью ТМС или фармакологии, люди начинают принимать в моральных дилеммах более последовательные и «разумные» решения.

Но, пожалуй, самые яркие доказательства мы обнаруживаем в клинической картине людей с повреждением дорсолатеральной ПФК. Это может произойти вследствие травмы или инсульта, но чаще всего является результатом лобновисочной деменции, называемой также болезнью Пика. На это заболевание приходится примерно пятая часть всех ранних случаев слабоумия, и оно поражает область мозга, где располагается дорсолатеральная ПФК. Как и можно было бы предсказать, применив описанную выше логику, пациент с расшатанной кортикальной системой поведения становится импульсивен, сексуально распущен, некритичен по отношению к себе, пренебрегает приличиями и правилами. Он теряет способность отменять или откладывать удовлетворение обуявших его желаний и потребностей во имя создания условий для их удовлетворения в будущем. То есть того, что является фундаментальным принципом благоразумия, ответственности, всякого труда и творчества, одним словом, человечности.

Увидев привлекательную медсестру, больной с лобновисочной деменцией или иным схожим повреждением, схватит её за что-нибудь понравившееся или отпустит грязную шутку. Не задумываясь, он может украсть приглянувшуюся вещь с прилавка или справить нужду в общественном месте. Периоды болезненной фиксации на чём-то чередуются у него с хаотичными переменами настроения и желаний. Это происходит в зависимости от непредсказуемых колебаний погодных условий в глубинах его психики. Каждый подобный случай – это менее литературная и остросюжетная версия приведённой выше зарисовки «одного дня из жизни лимбической системы».

4. Притча о слоне и слепых

Из древних индийских текстов до нас дошла прекрасная аллегорическая история, ставшая за тысячелетия, минувшие с её появления, подлинной классикой. Притча имеет целый ряд вариаций, однако центральная линия повествования такова. Однажды по небольшому городку, где редко случалось что-либо интересное, прошёл слух: мол, туда привели необычайное животное, называемое «слоном». Молва об этой диковинке дошла до небольшой группы товарищей – слепых, но, как и все прочие жители, движимых любопытством. Они захотели узнать, каков этот причудливый зверь из себя, и рассудили следующим образом: «Пускай мы и лишены зрения, боги сохранили нам осязание, и этого должно быть достаточно».

Разыскав слона, слепцы принялись ощупывать его. Руки первого из них ухватились за хобот, и он сказал: «Это существо подобно толстой змее». Второму попалось ухо, и он возразил: «Нет, оно напоминает скорее опахало – широкое, тонкое и эластичное». Третий принялся водить руками по ноге и произнёс: «Слон похож на вертикальную колонну или на древесный ствол – толстый и жёсткий». Четвертый товарищ оказался возле массивного бока животного и заключил: «Он как стена, и он огромен». Пятый сжал в руках бивень и заявил: «Нет, он тонкий, как копьё, гладкий и притом очень твёрдый». Наконец, последний слепец, изучавший хвост, уверился, что слон подобен верёвке.

Любознательные мужи из древней индийской истории столкнулись с задачей, в которой имевшаяся в их распоряжении способность осязания оказалась критически недостаточной. Она позволила бы сделать многие верные выводы, вполне заменив им зрение, имей они дело с чем-то небольшим, вроде верёвки, копья или опахала. Но познание явлений столь внушительных размеров для осязания всё равно что закрыто.

Так и наша лимбическая система прекрасно справляется с задачами на своём крошечном пространственно-временном отрезке реальности. Но вот стоит ей приняться «ощупывать» и «просчитывать» широкий контекст действительности, взяться за долгосрочное планирование нашей жизни и любые сложные вопросы, она садится в лужу столь же потешно, как эти слепцы. Она выходит за пределы собственных возможностей и, что ещё хуже, отодвигает в сторону и подавляет специально приспособленный для этого инструмент – нашу способность суждения.

В здоровой психике, как и в здоровой организации, каждый занимается делом, для которого годится и обучен. Штурман прокладывает курс корабля, кок готовит экипажу пищу, боцман заботится о такелаже и парусах, а врач следит за здоровьем. Если эти роли перемешать и отправить врача ставить паруса, а повару поручить штурвал, судно быстро пойдет ко дну, и причина не в том, что кто-то из них лучше или хуже сам по себе, просто у них разные навыки и задачи.

Аналогично, лимбическая система принятия решений и кортикальная, наши «чувства» и «разум», если воспользоваться более грубой терминологией, должны быть объединены в продуктивную иерархию. Это означает, что общим ходом жизни, долгосрочной перспективой и широким контекстом должен заведовать последний. Только его дальновидность, большая холодность и расчётливость позволяют позаботиться о наших высших интересах, в том числе об интересах самих «чувств» и о базовых потребностях. Не потому что разум лучше и точнее по определению, а в связи с тем, что он таков именно в рамках данной группы задач, причём это не нравственная нотация, а нейробиологический факт. Лимбической же системе остаётся её всегдашняя вотчина – краткосрочное и шаблонное реагирование, первичная оперативная оценка, которые часто нуждаются в последующей трезвой корректировке. Одновременно, ей вверены мотивация и придание сил всем разумным проектам, без чего в наших парусах не будет ветра и они замрут на месте, равнодушные и бездвижные.

Чтобы организовать части собственной психики в гармоническое единство, где каждая пребывает на оптимальном для её талантов месте, нужно понимать, какие факторы отвечают за распределение сил в борьбе между ними. Что усиливает одни механизмы и ослабляет другие, от чего зависит их работа? Но это уже следующая и не менее масштабная тема.

Источник: m.vk.com

Комментарии: