С.Л. Рубинштейн: мышление без языка невозможно

В современных публикациях по проблеме языка и мышления можно встретить диаметрально противоположные мнения. Одни авторитетнейшие языковеды говорят, что без языка вообще никакое мышление невозможно. Другие их не менее авторитетные коллеги утверждают, что человек мыслит концептами и лишь выражает мысли в словах. Ни те, ни другие обычно не уточняют, что имеется в виду под мышлением.

Как-то раз в одном из старых номеров «Вопросов языкознания» наткнулся на статью С.Л. Рубинштейна о языке и был поражён тем, как он решает этот вопрос (хотя, скорее, ставит: этот вопрос окончательно решить вряд ли удастся). Тогда я ещё не читал его книгу «Бытие и сознание», в которой эти его мысли воспринимаются ещё более глубоко в общем контексте повествования.

Сергей Леонидович Рубинштейн мог бы стать потрясающим философом, занимающимся проблемами этики, но в СССР таких не очень жаловали, поэтому ему пришлось переквалифицироваться в психологи. Кажется, В.П. Зинченко в посвящённом С.Л. Рубинштейну очерке писал, что это одно из немногих положительных последствий революции. Каждому интересующемуся психологией я бы рекомендовал в качестве первостепенного чтива именно учебник С.Л. Рубинштейна: он и содержателен, и написал захватывающим языком. А всем, кто хочет серьёзно заниматься наукой, я бы рекомендовал в числе первых десяти книг его «Бытие и сознание». А гуманитариям — в числе первых пяти.

Не буду рассказывать, что в этой книге — там слишком много всего: от нейрофизиологического субстрата психики до личности и воли. Остановлюсь только на нескольких его высказываниях о языке и речи, которые приобретают совершенно другой, я бы даже сказал, извращённый смысл, если их вырвать из контекста. Заголовок этой заметки — как раз такой пример. Вот, пожалуй, с него и начнём.

Целиком фраза выглядит так: «Мышление в собственном смысле слова без языка невозможно» [Рубинштейн 2012: 162]. Вот именно — в собственном смысле слова. А что же Рубинштейн понимает под мышлением? Ответ в следующих же предложениях: «Абстрактное мышление это языковое, словесное мышление. Надо, значит, включить в наш анализ мышления и это звено. Только с его включением мышление выступает в своей подлинной природе — как общественно обусловленная познавательная деятельность человека. Человеческое познание есть историческая категория. Оно не сводимо к моментальному акту, в котором знание возникает, чтобы тут же угаснуть. Познание в собственном смысле слова предполагает преемственность приобретаемых познаний и, значит, возможность их фиксации, осуществляемой посредством слова» [Там же: 162–163]. Мышление — это не нечто, происходящее в одной отдельной голове, в одном изолированном сознании, оно с необходимостью предполагает взаимодействие людей посредством общественно выработанных способов такого взаимодействия. Следовательно, и язык надо понимать здесь не как индивидуальное, а как общественное явление.

Чуть выше Рубинштейн даёт и другую характеристику мышлению: «…Возможность посредством доказательного, необходимого рассуждения приходить к новым выводам основывается на том, что в ходе такого рассуждения мышление в понятиях оперирует над „идеализированными“ посредством абстракции объектами этих понятий» [Там же: 162]. Мышление, таким образом, — это именно понятийное мышление, оперирование идеализированными предметами, в которых путём абстрагирования и обобщения выделены наиболее существенные свойства соответствующих предметов и явлений. И такое абстрагирование и обобщение не под силу отдельному человеку, оно осуществляется многими поколениями людей, которые фиксируют и накапливают опыт этого абстрагирования и обобщения в словах и вообще знаковых системах.

Человеку не нужно заново изобретать некоторое понятие и закреплять его за соответствующим знаком (например, за словом или числом), потому что это уже сделано предшествующими поколениями. Каким образом человек усваивает это аккумулирование в знаке знание — это вопрос к культурно-исторической психологии Л.С. Выготского и его школы.

«Лишь с появлением слова, позволяющего отвлечь от вещи то или иное свойство и объективизировать представление или понятие о нём в слове, благодаря такой фиксации продукта анализа, впервые появляются абстрагируемые от вещей идеальные объекты мышления как „теоретической“ деятельности и вместе с ними и эта последняя. Применение анализа, синтеза, обобщения к этим „объектам“, которые сами являются продуктами анализа, синтеза, обобщения, позволяет затем выйти за пределы исходного чувственного содержания в сферу абстрактного мышления и раскрыть стороны и свойства бытия, недоступные непосредственно чувственному восприятию. Будучи условием возникновения мышления, язык, слово — это вместе с тем необходимая материальная оболочка мысли, ее непосредственная действительность для других и для нас самих» [Там же: 163]. Языковые знаки — это та материальная форма, в которой движется мышление, но через эту материальную форму в мышлении представлены другие явления — абстрагированные свойства материального мира, которые недоступны прямому наблюдению (выходят за границы чувственности). Слово даёт возможность как бы зафиксировать в материальной форме (звуковой или графической) такие свойства явлений мира, которые выделены мышлением как реально существующие, но которые не могут быть иначе зафиксированы, потому что как таковые не содержатся в материальных предметах и выявляются только абстрагированием. Языковые знаки, собственно, для того и существуют, чтобы фиксировать в материальной форме такой человеческий опыт (в том числе опыт познания), который по-другому не может быть зафиксирован. Какие искажения при такой фиксации происходят — это отдельный вопрос.

В самом деле, какое свойство реального человека заключено в слове брат? Лишь то, что он рождён раньше или позже другого человека от одних и тех же родителей. Это довольно сложное соотношение, которое не содержится ни в одном из этих людей, мы можем помыслить, представить себе, но чтобы каждый раз не проделывать путь абстрагирования этого отношения из мысли одновременно обо всех этих людях, нам необходимо зафиксировать его результат в какой-то вполне материальной форме. Такой формой и является знак. Это всё, конечно, упрощение, но в реальности процесс происходит примерно так.

Знак даже в такой упрощённой схеме является как бы абстракцией второго порядка: имеется уже абстрагированное соотношение людей и имеется такая их фиксация, которая относится к схожему соотношению не только этих конкретных людей (это понятие «брат», но оно ещё не закреплено за этим языковым знаком). Мы отвлекаемся от всех свойств этих людей (их имена, возраст, период между рождением двух детей, пол одного из детей и т.д.), кроме одного единственного, которое и предстаёт в виде значения слова брат. И если имеется именно такое соотношение между людьми (между их реальными свойствами), то взгляд на ситуацию с позиций одного из них и даст нам возможность обозначить его словом брат.

И как раз такое оперирование в мышлении вот этими абстракциями второго порядка, абстракциями абстракций Рубинштейн и считает мышлением. Именно оно-то и невозможно без языка. То есть без языка невозможно установление некоторых соотношений между явлениями реального мира, которое не предполагает обязательного обращения к их реально наблюдаемым свойствам.

Но мышление и не остаётся только в плоскости языка. Как продукты уже проделанной абстракции и как материальные формы фиксации уже обобщённых свойств некоторого класса предметов, знаки языка нужны человеку не сами по себе, а именно как удобные «орудия» обращения с тем мыслительным содержанием, которое в них предшествующими абстракцией и обобщением заложено. «Мышление, оперирующее с мыслительным материалом, объективированным в слове, всегда есть взаимодействие мыслящего субъекта с объективированным в слове содержанием знания» [Там же: 200].

Говоря о соотношении языка и речи, Рубинштейн, как мне кажется, немного запутывает дело, хотя в целом следует логике Л.В. Щербы. «Язык — это определённый, общественно отработанный, национальный по своему характеру словарный состав и сложившийся у данного народа грамматический строй, выражающийся в определённых правилах (закономерностях) соотнесения слов в предложениях. Сами же конкретные предложения, которые в бесконечном числе высказываются людьми — устно и письменно, — относятся не к языку, а к речи: они образуют языковые явления, в которых реально только и существует язык. […] Из языковых явлений языковед извлекает составляющие данный язык словарный состав и грамматику» [Там же: 164]. Язык оказывается одновременно и комплексом языковедческих категорий, не являющихся собственно явлениями речевого общения людей и выводимых из них лингвистическим абстрагированием, и комплексом знаний и навыков людей, составляющих данный языковой коллектив.

«Язык, созданный народом и преднаходимый каждым к нему принадлежащим индивидом в качестве некоей общественно отработанной и от него независимой „объективной реальности“, является необходимой языковой (в широком смысле слова) базой мышления. Без неё отвлечённое мышление вовсе невозможно» [Там же: 166]. Языковой в широком смысле — то есть знаковой. Но при этом «неверно было бы… утверждать единство языка и мышления как формы и содержания, если при этом разуметь, что мышление сводится к содержанию языка, т.е. к значениям слова, а форма мысли к языку, к языковым формам» [Там же]. Язык имеет и собственное содержание — значения слов, которые не изменяются в результате каждого мыслительного акта человека и которые представляют собой, как говорит Рубинштейн, фиксированный итог предшествующей мыслительной работы народа. «В языке — в отличие от речи — заключён фиксированный результат познавательной работы предшествующих поколений, результат предшествующей работы мысли с фиксированной в нём системой анализа, синтеза и обобщения явлений. Мышление человека не ограничено отложившимися в языке результатами анализа, синтеза и обобщения явлений действительности. Опираясь на них, мышление людей непрерывно продолжает работу анализа, синтеза и обобщения, каждый раз по-новому, всё глубже её осуществляет, оформляя результаты этой непрекращающейся работы в речи» [Там же: 168].

И дальше идут замечательные суждения о функциях речи. «Мыслить — это значит познавать; говорить — это значит общаться» [Там же]. Человек не мыслит, просто чтобы мыслить, и не говорит, просто чтобы говорить. Человек мыслит ради познания мира, ради формирования нового опыта жизни и деятельности в мире, а общается ради взаимодействия с другими людьми. Может показаться, что речь (общение) подчинена мышлению (познанию). В действительности же между ними сложное и противоречивое единство: «Заключаясь в познании, мышление предполагает речь, в которой оно получает языковую оболочку; заключаясь в общении, речь предполагает работу мысли: речевое общение посредством языка — это обмен мыслями для взаимопонимания» [Там же]. Как речь невозможна без мышления (ведь она есть обмен абстракциями второго порядка), так и мышление невозможно без речи (ведь только в речи эти абстракции и могут быть реализованы для их обмена с другими людьми).

И дальше Рубинштейн углубляет это противоречивое единство: «Мышление — это работа над познавательным содержанием мыслей, получающих в речи языковую оболочку, отличная от работы над самой речью, над текстом, выражающим мысли. Работа над текстом, над речью — это отработка языковой оболочки мыслей для превращения последних в объекты осуществляемого средствами языка речевого общения как обмена мыслями в целях общения и взаимопонимания. […] У речи одна функция, одно назначение: служить средством общения. Но речевое общение, общение посредством языка специфично; специфика его заключается в том, что оно — общение мыслями. Связь речи с мышлением — не особая функция речи, а выражение её специфической природы. С другой стороны, у мышления одна „функция“, одно назначение — познание бытия; связь его с речью, с языком не прибавляет к мышлению новой „функции“, а выражает специфику человеческого мышления как общественно обусловленного явления и создаёт новые условия для мыслительной деятельности» [Там же: 168–169].

__________

Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. – СПб.: Питер, 2012. – 288 с.

Источник: m.vk.com

Комментарии: