Смысл жизни — предельно относительный и в то же время насыщенный значениями конструкт. Для религиозного человека этот вопрос решается догмами и заповедями, соблюдение которых делает его жизнь наполненной определенным содержанием и обещает некое воздаяние после смерти. Но что делать остальным? Профессор философии и директор факультета истории и философии науки университета Флориды Майкл Рус рассказывает, как он нашел умиротворение в эволюционной теории Чарльза Дарвина и идеях экзистенциализма Жана-Поля Сартра, которые позволяют ему чувствовать удовлетворение от жизни в свои 80 лет.
Меня воспитывали христианином, но лет в двадцать я потерял веру. Логично было бы предположить, что это связано с изучением, а потом и преподаванием философии — но дело не в ней. Дело том, что в этой жизни у меня уже был начальник, и будь я проклят, если в следующей объявится еще один. Я думал, что годам к семидесяти вновь вернусь на сторону идеи существования Всемогущих сил. Но мне стукнуло восемьдесят, а веры по-прежнему не видно на горизонте. Зато я обнаружил себя в мире с самим собой. Не то чтобы я не переживал по поводу смысла жизни — я же философ, да и насчет глобальности своих достижений я не питаю иллюзий. Скорее, я ощутил умиротворение, которое религиозные люди называют наградой за добродетельную жизнь.
И в этом мне помогли две идеи. Я — последователь Чарльза Дарвина, и я верю, что мы (как говорил Томас Генри Гексли) «скорее видоизмененные обезьяны, чем видоизмененная глина» — вне зависимости от того, существует Бог или нет. Культура, бесспорно, важна для человека, но игнорировать биологию — нелепо. Во-вторых, я неравнодушен к экзистенциализму. Век спустя после Дарвина Жан-Поль Сартр сказал, что мы обречены на свободу, и я с ним согласен. Даже если Бог существует, Он или Она уже не имеет к нам никакого отношения. Выбор — за нами.
Сартр отрицал понятие человеческой природы, но я все же полагаю, что мы свободны именно в рамках дарвинианской идеи человеческой природы. Многим современным философам некомфортно поднимать вопрос «человеческой природы». Они боятся, что это понятие можно использовать против меньшинств — гомосексуалистов, людей с ограниченными возможностями и т.д. — чтобы доказать, что они — не люди. Но это вызов, а не опровержение. Если определение человеческой природы не учитывает, что десятая часть человечества гомосексуальна, то проблема не с человеческой природой, а с ее определением.
Что же тогда такое человеческая природа? В середине двадцатого века было популярным предположение, что мы — приматы-убийцы. Мы можем производить и производим оружие и используем его. Но современные приматологи предполагают, что большинство приматов скорее ведут беспорядочную половую жизнь, чем воюют. Война — это неестественно. Я не отрицаю человеческую жестокость, но все же наша сущность — не в ней. А в социальности. Мы сравнительно медленные, довольно слабые и абсолютно бесполезные в плохую погоду. Но все же мы преуспеваем, потому что работаем вместе. Вот о чём говорит отсутсвие естественного оружия. Насилием мы ничего не получим. Нам стоит объединиться.
Дарвинисты не первыми это обнаружили. Джон Донн в метафизической поэме (1624) пишет:
«Человек — не остров, замкнутый в себе; человек — это кусочек континента, часть целого. Если будет смыт кусочек в океан, Европа станет меньше. Как будто потерян осколок скалы, или дом друга, или твой дом. Каждая человеческая смерть делает меня меньше, потому что я — часть человечества. Поэтому не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе».
Теория эволюции Дарвина объясняет это с биологической точки зрения. Нет никакого бесконечного будущего, а если и есть, то оно не имеет отношения к настоящему. Я вижу три основных способа прожить полноценную жизнь, принимая нашу природу и освобождаясь благодаря ей.
Во-первых, семья. Люди — не орангутаны, чья семейная жизнь завершается после первой брачной ночи. Самец объявляется, делает свое дело и, сексуально удовлетворенный, отбывает. Беременная самка рожает и выращивает детеныша сама — просто потому, что может. Если бы она не могла, в интересах вида была бы помощь со стороны самца. В случае птиц, например, самец помогает в гнезде, потому что птенцам нужно вырасти как можно быстрее — и научиться летать. Вырастить человека тоже непросто. Мозгу нужно время для развития. Малыши не могут сами прокормиться и требуют много родительской заботы. Наша биология отлично подходит для домашней жизни: супружества и родительства. Это отнюдь не случайность, что мужчины меняют подгузники или хвастаются перед коллегами поступлением отпрыска в престижный вуз.
Во-вторых, общество. Коллеги, продавцы, учителя, врачи — список бесконечный. Наша эволюционная сила в том, что мы работаем вместе, помогая и ожидая помощи. Я учитель, и учу не только своих детей, но и ваших. Вы — доктор: вы лечите не только ваших детей, но и моих. В результате мы все выигрываем. Как заметил Адам Смит в 1776 году:
«Мы получаем наш ужин не потому, что мясник, пивовар и пекарь — бескорыстные добряки, а потому что это выгодно им самим».
Хотя работа выматывает, она — важная часть нашей жизни. Джон Стюарт Милль был абсолютно прав, сказав:
«Когда обеспеченные люди не находят в жизни смысла, это просто потому что они не заботятся ни о ком, кроме себя».
В-третьих, культура: произведения искусства, фильмы, книги, пьесы и романы, картины и спортивные состязания. Обратите внимание, насколько все эти вещи социальны. «Ромео и Джульетта» — о двух юных влюбленных. «Клан Сопрано» — о семье. Англия побеждает Австралию в футбольном матче. Некоторые эволюционисты сомневаются в тесной связи культуры и биологии, видят в культуре своеобразный побочный продукт. Это отчасти верно, но… лишь отчасти. Дарвин полагал, что культура связана с половым отбором. Первобытные люди напевали мелодии, чтобы впечатлить соплеменников. Шерлок Холмс в «Этюде в багровых тонах» говорит Ватсону, что музыкальные способности предшествовали речи:
«Возможно, именно поэтому музыка нас так сильно влияет. Это смутные воспоминания души о тех туманных временах, когда мир только зарождался».
Подведем итог. У меня была полноценная семейная жизнь, любящая супруга и дети. Я любил их, даже когда они были подростками. Я преподавал 55 лет. И пусть я не всегда делал работу на отлично, но утро понедельника — мое любимое время недели. Я не особо преуспел в творчестве и безнадежен в спорте, но я получил образование и учил других. Почему еще я пишу это? Я обожаю работы других людей. Опера Моцарта «Женитьба Фигаро» — рай земной. Буквально.
Это и есть смысл моей жизни. При встрече я сказал бы моему несуществующему Богу: «Господь, ты дал мне таланты, и было чертовски весело использовать их. Спасибо». Большего мне не нужно. Как написал Джордж Мередит:
«Тот, кто любит жизнь, знает, что труд его — божественен, и в этом его мир».
Статья впервые была опубликована на английском языке в журнале Aeon под заголовком «The meaning to life? A Darwinian existentialist has his answers» 25 октября 2019 года.