«В работах теоретиков расы и гендера нередко речь идет о своеобразном парадоксе колониальной женственности и мужественности.

«В работах теоретиков расы и гендера нередко речь идет о своеобразном парадоксе колониальной женственности и мужественности. Его можно описать следующим образом: определение темной стороны женственности и мужественности ведется от противного и как бы само себя отрицает, мешая колониальному субъекту успешно создавать какую-либо позитивную идентичность. Так, колонизированный мужчина не имеет реального авторитета и власти и постоянно подвергается насильственной феминизации. Но в то же время, цветные мужчины представляют и постоянную угрозу для области „своего“ и любой намек на проявление воли и активности в их „я“, как и любое наличие фаллического начала, немедленно раздувается в истерическом страхе европейского эго до невообразимых пределов. Цветной мужчина становится в воображении колонизатора мифическим олицетворением пениса, агрессивным животным, которое только и думает о том, как бы ему изнасиловать (белую) женщину. Афроамериканский гендерный философ Кимберли Креншоу анализирует этот парадокс в его современном воплощении в судьбе афроамериканцев в США, где общество создает определенные половые стереотипы и модели, которые интериоризируются, в том числе, афроамериканцами как образцы для подражания или негативные образы. Однако они немедленно оказываются перечеркнуты расизмом: чернокожий мужчина не рассматривается как выражение силы или защитник, а чернокожая женщина не соответствует, в глазах общества, белому женскому стереотипу пассивности и чистоты.

Уже в шекспировской „Буре“ налицо все элементы этого стереотипа, основанного на колониальном онтологическом различии — от мизантропического скептицизма или сомнения в человеческой природе колонизированного иного до насилия как единственного способа общения с ним. Просперо, обращаясь к Калибану, называет его „лживым рабом“, которого могут пронять „одни лишь плети“, но не ласка. Он подчеркивает, что в силу своего христианского милосердия и гуманизма, поселил его вместе с собой, как человека, но тут же оправдывает дальнейшее применение этики войны путем обвинений Калибана в неповиновении и посягательствах на честь Миранды.

Небелая женщина также является жертвой мизантропического скептицизма и парадокса колониальной женственности — она изначально сексуально доступна насилующему взгляду белого мужчины. Ее стереотипные черты обычно включают повышенную сексуальность, которая во второй модерности получила еще и псевдонаучное объяснение, основанное на прямой зависимости развитой сексуальности от низкого положения на эволюционной лестнице. Основная функция чернокожей женщины в колониальном обществе, как она видится европейцу, состоит в удовлетворении сексуальных аппетитов и в репродукции. Она, якобы, сама жаждет быть изнасилованной и значит, заслуживает такого отношения, как и последующих страданий — отсутствия юридической и финансовой защиты, дальнейших сексуальных домогательств и т.д. Ведь чернокожая женщина, согласно долгое время существовавшим законам, в принципе не могла в глазах общества обладать чистотой и непорочностью и, следовательно, не имела право подавать в суд как жертва сексуального насилия ни со стороны белого, ни со стороны черного мужчины. Здесь же следует напомнить, что защита белой женщины от насилия белым гетеросексуальным обществом также вряд ли может рассматриваться как забота о ней. Это всего лишь выражение поддержания

собственнического интереса мужчин к женской чистоте как символу мужской чести и контроля над женской сексуальностью. Но в случае с чернокожей женщиной честь не может быть поругана или отомщена, так как ей вообще отказано в чести. Получается, что и женщины, и мужчины, отмеченные онтологическим колониальным различием, в глазах господствующей культуры, заслуживают быть наказанными как потенциальные, а не реальные акторы и жертвы насилия».

(М. В. Тлостанова, «Деколониальные гендерные эпистемологии»)

Комментарии: