Эрнст Федерн: «Марксизм и психоанализ»

«Идеи не отвечают за то, что из них делают люди». Вернер Хайзенберг

Этой статьей я хочу попытаться показать взаимосвязи двух научных систем.

С первыми серьезными дискуссиями на этот счет мне довелось столкнуться еще тогда, когда я был начинающим социологом и увлекавшимся политикой молодым человеком. Опыт прошедшей с тех пор половины столетия утвердил меня только в том, что идейные связи и противоречия между трудом Карла Маркса и Зигмунда Фрейда важнее, чем отдельные детали научных споров. Поэтому я не стал в равной мере уделять внимание всем авторам, которые работали в этой огромной области, да к тому же в рамках данной статьи это было бы и невозможно. Нельзя было также избежать и того, чтобы, несмотря на все благие намерения, при отборе материала не прорвались наружу мои собственные предубеждения. Сделать что-либо большее, чем показать отношения между марксизмом и психоанализом (такова была моя задача), я не пытался.

Обсудить эту тему в краткой статье, наверное, покажется иному читателю невозможным. Одной только литературой по обеим областям знания забиты библиотеки. Не существует также никакой причины предполагать, что их изучение пойдет на убыль. Они являются живыми науками и все же достаточно давними, чтобы подвергнуться историческому исследованию.

Не только из-за объема материала, которым нужно овладеть, поставленная здесь задача может показаться проблематичной. Существует большое сомнение в том, имеет ли вообще научный смысл связывать друг с другом марксизм и психоанализ: и у психоаналитиков, которые не воспринимают всерьез марксизм как науку и относятся к нему только как к симптому невроза, и у марксистов, которые желают понимать психоанализ лишь как продукт капиталистического общества и его истории. Наконец, есть психоаналитики, принимающие отдельные теории Маркса, подобно самому Фрейду, и марксисты, признающие психоанализ как часть психиатрии наравне с любой другой специальной областью медицины. Обе эти позиции должны быть отвергнуты при обсуждении нашей темы как неудовлетворительные. Марксизм и психоанализ могут частично приниматься или отвергаться, но сравнивать их друг с другом и соотносить можно только в целом. Однако такое сравнение предполагает договоренность о том, что должно сравниваться и соотноситься. Уже одно это доставляет нам немалые трудности.

У Маркса, как и у Фрейда, есть разные периоды творчества: «ранние сочинения» и «поздние труды». То и другое по-разному — и даже противоположно — истолковывается их приверженцами. Расхождение школ неизбежно порождает новые самостоятельные направления, представители которых пытаются заново интегрировать различные интерпретации. Причина этого затруднения заключается прежде всего в том, что ни марксизм, ни психоанализ не подчиняются «законам» естественнонаучного исследования. В строгом смысле недоказуемы ни выводы одного, ни выводы другого; в лучшем случае они являются достаточно убедительными, чтобы их принимали как верные. И даже принципиальный вывод о том, что тот и другой никогда не смогут представить доказательств с позиций естествознания, отнюдь не является общепринятым, и по-прежнему предпринимаются и бурно обсуждаются попытки понимать марксизм и психоанализ как естественные науки.

Какой же тогда смысл в соотнесении друг с другом марксизма и психоанализа, да к тому же еще в статье, которая не должна превосходить своими размерами энциклопедическую? Книга под таким же названием могла бы подробно поведать о каждой из этих комплексных и спорных областей и необязательно должна была бы вести к какому-либо заключению. Иначе обстоит дело со статьей, задача которой состоит в том, чтобы дать информацию, а не вносить свою лепту в существующие разногласия. Читатель энциклопедии должен сам решить, будет ли он заниматься этой темой дальше. Если после прочтения у него останется впечатление путаницы, он может сделать ответственным за это автора статьи или сам предмет. В обоих случаях результат оказался бы нежелательным. Чтобы избежать этого, я ограничусь основными проблемами, а второстепенные вопросы, какими бы интересными они ни были, оставлю без внимания. Однако на принципиальный вопрос о смысле противопоставления двух этих крупных научных систем я все же попытаюсь ответить в самом начале.

Тридцатилетний период 1914–1945 годов следует рассматривать столь же важным для истории человечества, как и до этого периоды 1616–1648 и 1789–1914. Их можно назвать революционными потому, что по их завершении не произошло развития вспять. Мышление последней революционной эпохи в Западной Европе определяется в целом четырьмя людьми: Дарвином, Марксом, Фрейдом и Эйнштейном. Каждый из них совершил открытия, направившие развитие человека по совершенно иным путям, чем в прежние эпохи. Вопрос об отношении дарвиновской теории к теории Фрейда вполне мог бы стать предметом научной работы, но нельзя сказать, чтобы он вызвал оживленную дискуссию. Между теориями Эйнштейна и психоанализом опять-таки существуют связи лишь сугубо эпистемологического характера. Иначе, однако, обстоит дело с отношением трудов Фрейда и Маркса. Если одной из целей марксизма является «свободное развитие каждого как условие свободного развития всех» (MEW, 4, 482), а по Фрейду — «где было Оно, должно стать Я» (XV, 86), то сама собой напрашивается мысль о взаимосвязи этих двух комплексных учений. Другими словами: общее в марксизме и психоанализе очевидно. Маркс, как и Фрейд, считает индивида не только «обобществленным существом», но и существом, уникальным образом влияющим на это общество. Правомерность сравнения между ними заключена уже в общем для них объекте исследования: в человеке как социальном существе.

Кроме того, и марксизм, и психоанализ являются научными системами, нацеленными на непосредственное изменение в реальной жизни каждого отдельного индивидуума и сулящими найти принципиальное решение проблемы всего человечества. Даже если Фрейд в конце своей жизни возлагал мало надежд на то, что человечество когда-нибудь сможет избежать жалкого существования, то он все же совершенно осознанно стремился улучшить это положение, предоставив в распоряжение средство, чтобы благодаря пониманию своей ситуации человеку было бы проще ее выносить. Маркс равным образом считал, что его наука обеспечит индивидуума той свободой, которая только и позволит человечеству вершить свою собственную историю. Но нигде Маркс не говорит, что тогда оно будет действительно счастливо. Такая интерпретация исходит от его приверженцев и основывается на вере Руссо в прогресс, и, возможно, Маркс сам подтолкнул к ней, ибо она соответствовала духу его времени. Он же предполагал только завоевание свободы, которая должна была позволить людям самим определять историю, а не быть движимыми неизвестными, необъяснимыми силами. Эта параллель между Марксом и Фрейдом систематически была прослежена Франкфуртской школой [1], хотя аналогичные мысли возникли уже в 20-е годы, когда с учением Фрейда непосредственным образом соприкоснулись австромарксистская школа [2] в Вене, марксист-теоретик Георг Лукач [3], позитивистская школа во главе с Морицом Шликом [4], теории Виттгенштейна и Поппера и к ней стали обращаться самые выдающиеся мыслители. Революционная эпоха, испытавшая потрясение от сильнейших политических катаклизмов, взывает к новым объяснениям бытия и судьбы человека и вновь выставляет на обсуждение научные открытия, сделанные в спокойные времена.

Я присоединяюсь здесь к тем мыслителям, которые проводят различие между научным методом и научным подходом или научной позицией, не имея возможности остановиться на их идеях более детально. Во времена Маркса и Фрейда такое разграничение не было столь необходимым, культурно как сегодня. И только прогресс естествознания и техники, которой оно располагает, не позволяет работать с прежними понятиями научности. Тем не менее можно и даже, пожалуй, нужно говорить о научном подходе и научной позиции, которые резко отличаются от мистических, религиозных и философских. Марксисты и психоаналитики постоянно заявляют, что они не отстаивают ни мировоззрение, ни религию и что они ощущают свою принадлежность к великой общности тех, кто стремится исследовать познаваемое и доказуемое. Кроме того, те и другие в большинстве своем отрицают веру в Бога и придерживаются древней максимы греков, что в конечном счете мерой всех вещей является человек. Необходимо пояснить, что эта базисная позиция, независимо от того, может она или нет успешно и последовательно отстаиваться в настоящее время, отделяет марксизм и психоанализ от всех религий, философских систем и политических вероисповеданий. Мы не будем здесь вдаваться в вопрос, насколько их методы исследования можно назвать научными. Здесь следует упомянуть попытки Хабермаса (Habermas 1973), Лоренцера (Lorenzer 1974) и Рикёра (Ricoeur 1969) отнести психоанализ к герменевтике [5]. Аналогичные попытки в отношении марксизма можно найти в работах современных марксистских мыслителей, которые стали предприниматься после открытия ранних сочинений Маркса. Говоря словами Адама Шаффа, речь идет о понимании Маркса как «исследователя вопроса о человеческом индивидууме и борца за его счастье» (Schaff 1965, 8).

Ужасы новых войн заставили часть молодого поколения вновь усомниться во всем, что до сих пор считалось верным. Как бы ни относились к идеям «новых левых», они, несомненно, являются симптомом той революционной эпохи, о которой я говорил выше. Поэтому неизбежно напрашивается сравнение двух революционных по своему содержанию научных систем — марксизма и психоанализа, — сколь бы консервативным мыслителям ни хотелось отрицать их как принадлежащие прошлому. В этом контексте особый смысл приобретает следующая цитата: «Уже само воспоминание о фашистской катастрофе должно прояснить всем необходимость подобной кооперации (марксизма и психоанализа)» (Heinz 1974, 1120). Эта цитата, взятая из обсуждения одной книги, демонстрирует, в какой степени на объективное рассмотрение и обсуждение нашей темы могут влиять события современной истории.

Сопоставление психоанализа и марксизма и изучение их отношений возобновилось несколько лет спустя после сотой годовщины со дня рождения Зигмунда Фрейда. Эти исследования совпали и идентифицируются иными авторами с новой оценкой трудов В. Райха (см. статью В. Бюнтига в т. III). Они характеризуются — в противоположность академическому подходу — обращением к важнейшим проблемам нашего времени. Обобщая, можно сказать, что они исходят, по существу, из уже упомянутой близости марксизма с фрейдовским психоанализом, которая заключается в том, что тот и другой ведут к изменению мира. У Маркса эта конечная цель его устремлений выражена открыто, у Фрейда — признана только после долгих колебаний.

Это согласуется также и с тем, что Маркс начинал как философ, а закончил революционером, тогда как Фрейд начинал как революционер, который «всколыхнул Ахеронт» (эпиграф к «Толкованию сновидений»), а закончил философом. Эта тенденция обоих мыслителей — сознательно и непосредственно вмешиваться в судьбу человечества — неоспорима. Этим они принципиально отличаются от Коперника, как, впрочем, от Ньютона и Дарвина. Связь с идеями Райха является здесь симптоматичной, поскольку Райх вначале пытался — радикальнее всех остальных — связать Маркса и Фрейда, но затем отрекся от того и от другого.

Исторически, правда, первым, кто указал на возможную связь между Марксом и Фрейдом, был Альфред Адлер (см. т. III). 10 марта 1909 года он прочел перед Венским психоаналитическим объединением доклад о психологии марксизма. Об этом сохранился лишь протокол заседания (Nunberg, E. Federn 1967). Из него следует: Адлер надеялся показать, что учение о классовой борьбе согласуется с фрейдовской теорией влечений. Обсуждение доклада представляет огромный исторический интерес, поскольку еще в 1909 году Фрейд отрицал какую-либо связь между своими идеями и идеями Маркса, тогда как Пауль Федерн подчеркивал в дополнение к изложенным Адлером точкам соприкосновения еще и общий для Маркса и Фрейда антагонизм в отношении христианской религии. Пауль Федерн был также первым учеником Фрейда, затронувшим после Адлера эту тему. При обсуждении одной книги [6] он исходит прежде всего из того, что и Фрейд, и Адлер, основываясь на психологии, приходят к тем же выводам, что и Маркс. Правда, уже здесь, при всех сходствах марксизма и психоанализа, он усматривает важный аспект противоречащих друг другу позиций, утверждая: «Материалистическое понимание истории нуждается, однако, в психоаналитических исследованиях, чтобы выявить пути, которыми изменившийся процесс производства ставит детей в иные условия развития их либидо и модифицирует этим сублимацию либидо в более поздней культурной надстройке» (Federn 1922, 512).

После Федерна и, несомненно, под его влиянием Зигфрид Бернфельд и Вильгельм Райх поставили, так сказать, проблему на голову, указав на то, что психоанализ не будет способен без изменения классовой структуры осуществить свои притязания (Gente 1970). Между этими двумя полюсами (или марксизм нуждается в психоанализе или психоанализ в марксизме) проходили, судя по публикациям, дискуссии перед началом Второй мировой войны. Война же привнесла совершенно новый элемент: психоаналитические мыслители на Европейском континенте оказались вынужденными бездействовать.

Иного рода воззрения возникали в США. После Второй мировой войны в Соединенных Штатах прежде всего получили развитие идеи Т. Адорно и Г. Маркузе, а также таких авторов-психоаналитиков, как Р. Вельдер и Х. Гартманн, которые в течение примерно двадцати лет определяли эту область. Новый поворот, который можно датировать 1956 годом, произошел в связи с усилением роли психоанализа в Европе. Но еще важнее, чем хронологический порядок, является то, что с этого времени проблема стала рассматриваться также в новых измерениях и выделяться из противопоставления марксизма и психоанализа. Но вместе с тем продолжали существовать и прежние подходы. В качестве третьего элемента добавляются мыслители, признающие обе школы как таковые, но не занимающиеся проблемой их отношения между собой и не приемлющие ни ту, ни другую. К ним я причисляю прежде всего философских мыслителей экзистенциалистской школы, таких, например, как Сартр, и некоторых восточноевропейских авторов.

Таким образом, до настоящего времени можно выделить в общей сложности четыре или пять периодов, хотя, разумеется, в чем-то они могут пересекаться.

Первый период (Адлер, Фрейд, Федерн): психоанализ обращает внимание на марксизм и пытается его понять и объяснить психологически.

Второй период начинается с появления ориентированных на марксизм психоаналитиков (Бернфельд, Райх, Фенихель [7], которые стараются доказать, что учения Фрейда и Маркса не только сопоставимы, но и, преследуя общую цель, дополняют друг друга. Они инициировали теоретическую полемику, которая завершилась с приходом к власти фашистов.

Третий период определяется ситуацией в США, где психоанализ приобрел широкий размах, марксизм продолжал развиваться лишь благодаря нескольким эмигрировавшим философам и социологам (Адорно, Маркузе, Вельдеру, Гартманну) и как живая теория не проявлялся. Параллельно с развитием психоанализа в США проходил инкубационный период в Европе, где возникали новые идеи, приведшие затем к четвертому периоду: в нем предпринимается попытка критически осмыслить и связать друг с другом марксизм и психоанализ с позиций философии и социологической эмпирики.

Я полагаю, что пятый период уже начался и на него оказала большое влияние ситуация в Соединенных Штатах Америки. Психоанализ становится либо частью общей антропологии, новой «антропической» науки, либо же вспомогательной наукой в новой области: психоистории. Подобное развитие отмечается и в Европе, разве что здесь в силу исторических причин психоанализ должен делить свое место с марксизмом. Правда, это направление мысли восходит к Фрейду и его первым ученикам, у которых, однако, тогда еще не было инструментов новых научных техник, таких, как обработка данных и т.д., и возможностей современного полевого исследования.

Прежде чем приступить к описанию этих отдельных фаз, я вкратце хочу обсудить еще ряд трудностей, которые заключены в самом исследуемом вопросе. Первую я вижу в том, что построение научной системы марксизма было окончательно завершено еще до того, как Фрейд приступил к созданию своей. Можно сказать, что со смертью Фридриха Энгельса (1895) марксизм представлял собой законченное учение, тогда как теория психоанализа только началась с «Толкования сновидений» (1900). Основатели и создатели того, что мы должны здесь рассмотреть во взаимосвязи, не могли знать друг друга. Фрейд, правда, знал о марксизме, но только благодаря некоторым близким знакомым. Он сам признавался, что никогда не читал Маркса, а потому и не позволял себе судить о марксизме.

Всякое систематическое сравнение и любая попытка установить связи должны поэтому начинаться с четкого определения того, что понимается под марксизмом и что — под психоанализом. Поскольку в рамках данной статьи это невозможно, я буду довольствоваться моим представлением о каждом из них.

Под марксизмом я понимаю систему взглядов, которая основывается на трудах Маркса и Энгельса и включает в себя следующие элементы:

1) метод сведения исторического развития к общественным принципам, который является научным в том смысле, что динамическим и критическим способом перерабатывает доступные объективному наблюдению, то есть «материальные», факторы;

2) теорию форм экономики, в первую очередь капиталистического способа производства и

3) политическое и общественное мировоззрение, которое в качестве неотъемлемой составной части любой науки предполагает свободное общество свободных людей.

Это представление о марксизме наиболее близко взглядам, лежащим в основе «Истории марксизма» Педрага Враницкого (Vranicki 1972, 1974). Тем самым «марксизм» четко отделяется от господствующих форм правления.

Под психоанализом я понимаю вместе с Лапланшем и Понталисом «основанную Фрейдом науку, в которой можно выделить три уровня:

а) метод исследования...

б) психотерапевтический метод, опирающийся на это исследование...

в) совокупность психологических и психопатологических теорий...» (Laplanche, Pontalis в 1973, 410–411).

К этому, по моему мнению, добавляется также то, что и сам психоанализ рассматривался Фрейдом как новая наука, которая создала совершенно новый образ человека и общества.

Единственным выдающимся теоретиком и практиком марксизма и одновременно самым противоречивым марксистом в истории, безоговорочно признававшим себя сторонником идей Фрейда, был Лев Троцкий. В своей речи перед студентами в Копенгагене 27 ноября 1932 года он сказал: «Психоанализ гениальной рукой Зигмунда Фрейда приподнял крышку колодца, который поэтически называют душой человека. И что ж оказалось? Наше сознательное мышление составляет лишь небольшую частицу в работе темных психических сил» (Trotzki 1932, 26). Также и материал переписки, цитируемый Гельмутом Дамером (Dahmer 1972), со всей определенностью свидетельствует о признании Троцким фрейдовского психоанализа. Причина этого, по-видимому, заключалась в личном опыте успешно проведенных анализов ближайшего окружения Троцкого за долгие годы его эмиграции. В этом отношении, как и во многих других, он оставался среди революционных марксистов в одиночестве. То, что этот самый знаменитый марксист, потерпевший крушение в личной жизни, оставался единственным, кто признал труды Фрейда, не лишено известной иронии. Его соратник Ленин не знал психоанализа, а его восторжествовавший оппонент Сталин подавлял развитие психоанализа и его обсуждение.

Видная представительница марксизма, Роза Люксембург, по всей вероятности, не знала трудов Фрейда. Но эта великая женщина обладала огромными психологическими знаниями и постоянно обращалась к ним в своих сочинениях. Еще одним влиятельным мыслителем большевистского марксизма был Георг Лукач, который едва ли знал Фрейда и также его отвергал. Чтобы сопоставить его точку зрения с позицией Троцкого, процитируем и его: «Психология, подобная психологии Фрейда, которая рассматривает человека как изолированное существо, не имеет ничего общего с марксизмом» (Dahmer 1973, 301). В социал-демократических версиях марксизма отношение к психоанализу было разным. Карл Каутский полностью отвергал психоанализ, даже не пытаясь его понять. Отто Бауэр, равно как Виктор и Фридрих Адлеры, напротив, относились к психоанализу позитивно и признавали его.

Они не усматривали противоречия между теориями психоанализа и теориями австромарксизма и предпочитали идеи Фрейда идеям Альфреда Адлера, тогда как другие австромарксисты в свою очередь больше склонялись к последнему. О каком-либо значительном вкладе австромарксистов в проблему марксизма и психоанализа мне не известно, отдельные же их подобного рода попытки здесь можно оставить без внимания.

Подводя итоги, можно сказать, что лидеры политического марксизма не особенно интересовались психоанализом, а если и интересовались, то благодаря личному опыту. Сюда же относятся и те авторы, которые словно упрекали Фрейда в том, что он был «буржуазным» ученым, а не марксистом. Одним из первых, кто употребил этот аргумент, был Фриц Штернберг (Sternberg 1932). Сегодня мы по-прежнему встречаемся с этим воззрением, например в статье Р. Райхе под названием «Эдип — буржуазный комплекс?» (Reiche 1972) и у М. Шнайдера (Schneider 1973). В мою задачу не входит обсуждение этой позиции, но полноты ради ее надо отметить, поскольку она представляет собой важное направление в отношениях марксизма и психоанализа.

Я намеренно исключаю здесь позицию французской школы марксизма. С тех пор как труд Фрейда вообще стал известен во Франции, что, впрочем, произошло относительно поздно, эта школа была уже чисто академическим феноменом. Лидеров французского социализма едва ли можно назвать марксистскими мыслителями, например, как австромарксистов. То же самое относится и к англосаксонским странам.

При оценке марксизма со стороны психоанализа получается примерно та же картина. Но в этом нельзя винить самого Фрейда. В 35-й лекции «Нового цикла», который появился в 1933 году и уже испытал на себе влияние политического хаоса периода, предшествовавшего приходу Гитлера к власти, Фрейд посвятил марксизму шесть страниц. Он характеризует его как «противника», которого «следует воспринимать гораздо более серьезно», чем философского, о котором говорилось до этого (XV, 191).

Фрейд сознается, что ему сложно понять Марксовы теории. Его признание стоит того, чтобы быть процитированным: «Сила марксизма состоит, очевидно, не в его понимании истории и основанном на нем предсказании будущего, а в проницательном доказательстве императивного влияния, которое оказывают экономические отношения людей на их интеллектуальные, этические и эстетические установки. Этим был вскрыт целый ряд взаимосвязей и зависимостей, которые до сих пор практически не осознавались» (XV, 193). Уже из одного этого высказывания вытекает, что Фрейд отнюдь не был антимарксистом. Но вместе с тем очевидно: то, что считается краеугольным учением марксизма — исторический материализм и теорию неизбежного исторического развития — Фрейд отвергал.

В общем и целом до Второй мировой войны приверженцы Фрейда более или менее разделяли эту точку зрения. Здесь необходимо провести различие между политической установкой и теоретическим знанием. Среди сторонников Фрейда было больше социалистов, чем обученных марксистов. Примером является Пауль Федерн, который благодаря своей работе «О психологии революции. Безотцовское общество» (Federn 1919) стал первым, кто попытался применить психоаналитические знания к социальным и историческим явлениям и побудил Фрейда написать «Психологию масс и анализ Я» (Meng 1956). Пауль Федерн был активным социалистом, но никогда не был марксистом, как это, например, некоторое время ошибочно утверждал Вильгельм Райх. О последнем уже накоплено так много литературы (Gente 1972), что дальнейшее обсуждение здесь будет излишним (см. также статью В. Бюнтига в т. III). Его попытки связать марксизм и психоанализ окончились тем, что он отказался от обоих. Следует упомянуть также и тех психоаналитиков, которые полностью отвергали марксизм, то есть в этом вопросе позицию Фрейда не разделяли. Наиболее известным представителем такого «антимарксизма» в психоанализе был Роберт Вельдер. Сам он в политике и экономике являлся сторонником консервативных воззрений и разделял взгляды профессоров Мизеса и Хайека. Он отвергал Маркса и считал его воззрения несовместимыми с теорией Фрейда. Правда, от отвержения марксизма Вельдером по теоретическим и мировоззренческим соображениям всего один шаг до того, чтобы рассматривать сам марксизм как невротический симптом, что было бы равносильно психоанализу марксизма. Эти попытки нелегко классифицировать теоретически, и я бы хотел здесь о них только упомянуть. При обсуждении отношения марксизма к психоанализу важную роль играли определенные исторические факторы, например то, что оба они до конца Второй мировой войны как научные теории отвергались университетами [8]. И только после 1945 года эта ситуация изменилась; сначала в США, а вскоре затем и в Европе психоанализ был «допущен в университеты», то есть психоанализ стали изучать как таковой, а не в рамках какой-либо другой области знания.

В результате сложилась любопытная ситуация: если в Соединенных Штатах марксизм долгие годы осуждался как ложное учение, а психоанализ начал завоевывать университеты, то в Советском Союзе произошло совершенно противоположное. В 1927 году психоанализ был запрещен и мог изучаться и практиковаться только под другим названием. Как и прежде, оба учения не везде считаются науками, а иными господствующими структурами общества даже отвергаются как опасные. Долгое время, примерно до середины 50-х годов, католическая церковь тоже враждебно относилась как к марксизму, так и к психоанализу.

Я бы хотел подвести итоги: общая историческая роль психоанализа и марксизма была признана уже давно. Признанные или отвергнутые, тот и другой появились как революционные, всеобъемлющие теории, представляющие совершенно новый взгляд на человека. И Маркс, и Фрейд вплоть до конца Второй мировой войны отвергались подавляющим большинством господствующих общественных и религиозных форм как подрывающие устои общества, какие бы разные оттенки ни имело это отвержение. Оба не находили, а если находили, то с большим трудом, признание в университетах, с некоторыми различиями в США и на Европейском континенте. Для обоих ситуация менялась с политическими переворотами, которые в той или другой форме происходили вследствие Второй мировой войны. Учения Маркса и Фрейда теперь признавались, но вместе с тем часто лишались своих революционных качеств. Но их теперь можно было проще обсуждать на научном и академическом уровне. В результате подобные дискуссии происходят сегодня сразу на двух уровнях. На одном преобладает традиционное представление о том, что и марксизмом, и психоанализом как революционными, или, как любят сейчас говорить, «эмансипирующими», науками должны заниматься вне стен университетов. С другой стороны, марксизм и психоанализ были лишены своих революционных функций и вовлечены в поток академических наук. Какое из этих представлений считается верным, зависит от основополагающей мировоззренческой и политической платформы.

Теперь мы попытаемся провести сравнение двух научных систем, и это сравнение по хронологическим причинам следует начать с марксизма. В методологическом отношении марксизм причисляют к системе мышления, называемой обычно диалектическим или историческим материализмом. Мне кажется здесь излишним приводить цитаты или попытаться в нескольких тезисах изложить исторический материализм. Тем не менее — весьма упрощенно — следует сказать, что Маркс отнюдь не был первым из тех, кто попытался динамически понять историю во всех ее взаимосвязях, но что он был первым среди тех, кто, по его мнению, нашел закономерности в истории, которым можно было найти соответствие в законах природы. Представление о том, что история подчиняется таким законам природы, можно разумно обсуждать только в том случае, если оно рассматривается лишь как одна из возможностей интерпретации исторического события. Само по себе оно равноценно другому, противоположному представлению, в котором исключается всякая закономерность исторического события и считается, что это лишь следствие абсолютно непредсказуемых случаев, то есть, если перефразировать Альберта Эйнштейна [9], что Бог просто-напросто играет с природой и людьми в кубики. Чтобы прийти к правильной оценке исторического материализма, надо иметь в виду, что в момент своего возникновения историческая наука также была совершенно иной, чем сегодня. Хотя во все времена всегда находился великий летописец, научное исследование истории, какое мы знаем сегодня, во времена Маркса все же находилось лишь в зачаточном состоянии. Значение Маркса как революционера в истории наук уже никем не оспаривается, тогда как утверждать это про Фрейда не так просто. Очень часто, когда говорят о том, что является главным в психоанализе, называют метод исследования и его цели.

Метод представлял собой нечто совершенно новое с точки зрения содержания и своего применения, как, впрочем, и с точки зрения предполагаемого им смешения гуманитарной и научной этики. Целью психоанализа, какой ее видел Фрейд, является эволюционное развитие человечества, но не революционное. Поэтому будет неправильно приписывать Фрейду и Марксу одинаковое качество революционности, хотя труд того и другого вызвал объективно констатируемое, неослабное развитие человеческого мышления.

Нельзя не отметить также существенных различий, обусловленных самой сферой деятельности обеих наук: здесь объектом исследования выступает история, а сферой деятельности — общество в целом; там — исследование индивидуума, клиническое окружение, «микроскопическая» индивидуальная работа психоаналитика.

На первый взгляд отрицание Фрейдом тех или иных общих моментов в его учении и учении марксизма, о которых я уже говорил, выглядит вполне правомерным.

И все же отрицать их нельзя. Один из них — попытка объяснять очевидные явления через неочевидные. Как Маркс, так и Фрейд считают первые из них неважными, важным же только то, что еще должно быть раскрыто. Если для Маркса обмен товарами лишь внешне является определяющим экономическим феноменом, то и для Фрейда сознательное поведение — это всего только «вершина айсберга». Это раскрытие неочевидного, но определяющего делает оба учения, по существу, герменевтическими науками. Однако методом объективизации герменевтически познанных феноменов марксизм и психоанализ пользуются совершенно по-разному. Как уже отмечалось, мы обязаны выводом о том, что в случае психоанализа речь идет о герменевтической науке, прежде всего Юргену Хабермасу и Полю Рикёру, причем тот и другой исходили из разных позиций (Mentzos 1973). С характером герменевтики тесно связано взаимопроникновение практики и теории: интерпретация, если она верна, должна быть сопоставима с непосредственно наблюдаемыми феноменами. Хотя полем исследования в психоанализе является отдельный человек, которого относительно легко можно подвергнуть непосредственному наблюдению, а у Маркса объектом исследования выступает общество и сам исторический процесс, для обоих все же оказывается общим то, что практика и теория неотъемлемо связаны друг с другом. Ни в одной другой науке эта связь не является столь необходимой, как в марксизме и психоанализе. Уже упоминавшаяся тенденция развития от практической работы, которая в одном случае должна проводиться со страдающим человеком, в другом случае — с политическим и социальным событием, в направлении академической науки вызвало далеко идущие изменения в обеих областях. Остается вопрос, не привели ли эти изменения к развитию, которое делает любое дальнейшее сравнение психоанализа и марксизма совершенно бессмысленным. В настоящий момент едва ли кто-либо, кто интересуется этой областью, не захочет оказаться практически задействованным в политических и социальных событиях нашего времени. Интерпретация бессознательного процесса — Марксом в обществе, Фрейдом у индивидуума — является одним из очевидных общих моментов, который сохраняет свои основные качества даже при самом тщательном рассмотрении.

Иначе обстоит дело с одним общим понятием, поскольку при ближайшем рассмотрении эта общность оказывается всего лишь сходством слова. Я имею в виду понятие отчуждения. Хотя марксистами оно тоже иногда используется в индивидуальном значении, например при отчуждении человека в социальной надстройке. Отчуждение у Маркса всегда, однако, предстает общественным явлением, у Фрейда — симптомом, выражающим чувство утраты хорошо знакомого объекта. Если этим объектом было собственное Я, то отчуждение превращается в деперсонализацию (XVI, 255) [10].

Третий общий момент является скорее продуктом социальной и политической истории, о которой я уже говорил. Воспринимаемые господствующими слоями общества как несущие в себе угрозу (Маркс как разрушитель общественных устоев, Фрейд — моральных), тот и другой были вынуждены форсировать преобразование теории в практику вплоть до создания международных организаций.

Четыре созданные до сих пор международные социалистические организации являются таким же непосредственным результатом марксистского учения, как и порожденное Фрейдом Международное психоаналитическое объединение. В этом выражается революционный, направленный против существующего мышления дух, который должен создать свои собственные инструменты, чтобы реализоваться на практике.

Было бы так же невозможно сделать существующие политические организации марксистскими, как психоаналитически преобразовать изучавшиеся в университетах психологию и психиатрию. Наиболее ясно это отражено Фрейдом в его переписке с Блейлером (1965/66, см. также статью Мартина Гротьяна «Переписка Фрейда» в т. I). Наверное, еще больше, чем теория либидо, Блейлера беспокоил вопрос: включать ли психоанализ в существующую университетскую систему или это должна быть самостоятельная организация? Именно эти сомнения стали причиной того, что Блейлер отказывался примкнуть к психоаналитическому движению. Эта общая участь марксизма и психоанализа — необходимость бороться с существующими институтами, получившими признание со стороны господствующих слоев общества, ибо в противном случае их теории никогда бы не смогли доказать свою эффективность на практике, — несомненно, представляет собой проявление сходства обоих учений. Ни Маркс, ни Фрейд не могли рассчитывать на то, что существующие общественные институты готовы отстаивать учение, которое должно было их устранить, или, если говорить с позиции разработанной Куном теории парадигмы (Kuhn 1962): что в психиатрии и психологии после определенного сопротивления будут признаны лучшими, а затем и использованы эти новые парадигмы Зигмунда Фрейда. В возражении, что так бы и произошло, будь только Фрейд и Маркс более терпеливыми людьми, абсолютно недооценивается характер обоих учений. Марксизм призывает к совершенно отличной от всего прежнего общественного сознания установке людей, а психоанализ никогда не сможет изучаться в университетах, целиком не преобразовав в них учебную деятельность [11].

Наконец, общий момент у психоанализа и марксизма состоит в том, что они включают в себя множество содержаний и функций: марксизм является экономической теорией, методом научного мышления, политическим убеждением, пониманием истории и вытекающим из всего этого пониманием морали. Психоанализу же еще Фрейдом были определены четыре функции: метода лечения душевнобольных, метода исследования, теории человеческого поведения и организации единомышленников и приверженцев первых трех.

Само собой разумеется, постоянно предпринимаются попытки разложить марксизм и психоанализ на эти составные части, чтобы сопоставлять их не глобально,а частную функцию с частной. Так, например, психологические высказывания марксизма могут сравниваться с таковыми психоанализа, а социологические высказывания психоанализа с таковыми марксизма.

Здесь следует упомянуть также авторов, которые эклектично заимствуют у Маркса и Фрейда концепции, укладывающиеся, по их мнению, в их собственную философскую систему. Я бы причислил к представителям такого подхода прежде всего Сартра и его последователей. Сюда же относится и подход, в котором некоторые отдельные элементы признаются у Маркса и Фрейда верными, но не учение в целом. Речь, в частности, идет о философии левого экзистенциализма, в которой критически отвергается современное общество, но отрицается закономерное, предсказуемое с научных позиций развитие и отстаивается, по сути, моралистическийи утопический взгляд на общество. В своей критике современности представители этого направления опираются как на идеи марксизма, так и на идеи психоанализа, но отрицают их выводы. Темы психоанализа и марксизма они касаются только тангенциально. Хотя Герберт Маркузе является выходцем из Франкфуртской школы, однако уже многие годы он разрабатывает собственную концепцию и может быть причислен к тем «левым экзистенциалистам», к которым я отношу наряду с уже упомянутым Сартром также Ф. Фанона и американских представителей так называемой «контркультуры», таких, как Пол Гудмэн и Норман О. Браун (King 1972). По своему образу мыслей они являются эклектиками и весьма своеобразно интерпретируют и Фрейда, и Маркса.

Иначе обстоит дело с направлением, в котором психоанализ с самого начала понимается как наука об обществе (Lorenzer et al. 1971). Если бы это удалось убедительно доказать, то тогда отношение между марксизмом и психоанализом можно было бы определить и описать гораздо проще. К тому времени, когда Фрейд совершил фундаментальные открытия своей науки, общественно-научное мышление находилось только в самом начале своего становления, а в социологической науке по-прежнему господствовал естественнонаучный позитивизм Конта или позитивизм Венской школы. Современником Фрейда и основателем новой социологической науки был, однако, Макс Вебер, труд которого никогда не сравнивают с трудом Фрейда. Он также не создал ни движения, ни научной системы. Как бы ему ни приходилось бороться за признание, он никогда не был революционером в смысле Маркса или Фрейда. Поэтому его новые парадигмы могли быть приняты университетскими социологами. Но в понимании Макса Вебера психоанализ не является общественной наукой.

В свое время Фрейд решил эту проблему радикально и просто: «Ведь и социология, которая занимается поведением людей в обществе, не может быть ничем иным, как прикладной психологией. Строго говоря, существуют только две науки: психология, чистая и прикладная, и естествознание» (XV, 194). При этом Фрейд, очевидно, не признает, что человек существует как «обобществленный», по терминологии Маркса. Этот человек стал затем предметом новой научной, то есть эмпирической, социологии.

По моему мнению, здесь необходимо иметь в виду, что различие терминологии у Маркса и Фрейда всегда будет давать повод к бесконечному множеству интерпретаций, и я мог бы перефразировать выбранный для этой статьи эпиграф в том смысле, что и авторов нельзя делать ответственными за то, что другие привнесли в их сочинения своими интерпретациями. «Строго подходя» к Фрейду, позволительно, во всяком случае, поставить вопрос, что он, собственно, имел здесь в виду. Столь афористического тезиса, как процитированный тезис Фрейда, недостаточно для того, чтобы ответить на важнейший вопрос о круге проблем, связанных с отношением марксизма и психоанализа. Возможно, Фрейд и не хотел сказать ничего иного, чем Гёте: «Но само изучение человечества и есть человек». Сторонником этого тезиса был также и Маркс [12].

Остается, однако, еще вопрос, не является ли сравнение между психоанализом и марксизмом чисто субъективным, а в научном отношении бессмысленным. Такую позицию занимают многие психоаналитики, которые либо, как Роберт Вельдер, являются антимарксистами, либо, как Александр Мичерлих, считают Маркса революционным мыслителем и эмансипатором, но, как мне кажется, не ждут многого от сопоставления его труда с трудом Фрейда. В его книге «На пути к безотцовскому обществу» (Mitscherlich 1965) имя Маркса встречается только дважды, причем один раз в эпиграфе. Этот эпиграф достоин того, чтобы его повторить здесь: «Любая эмансипация есть сведение человеческих отношений к самим людям». Сходство с утверждением Фрейда, что социология, строго говоря, есть прикладная психология, отрицать сложно. Тем не менее большинству авторов кажется ясным, что психоанализ не может дать ответа на все проблемы общества или же экономики и политики и что там, где предпринимается такая попытка, очень скоро должна проявиться недостаточность этого метода. Но такими же неплодотворными представляются и объяснения индивидуального поведения человека на основе его классового положения или же попытка вывести сам психоанализ из упадка капиталистического общества. Франкфуртская школа поставила себе задачей подойти к решению этой проблемы. В связи празднованием сотой годовщины со дня рождения Фрейда Теодор В. Адорно и Макс Хоркхаймер выступили с программным заявлением: «Поэтому нам кажется, что настало время не столько синтеза социологии и психологии, сколько упорной, но вместе с тем раздельной работы в обеих областях. Это не может не касаться и определенных теорий Фрейда» (Horkheimer, Adorno 1957, X).

В течение последующих почти двадцати лет это пожелание двух корифеев «критической философии» во многом осуществилось. Имеется целый ряд попыток оценить значение Франкфуртской школы. Педраг Враницкий посвятил ей главу в монументальной двухтомной «Истории марксизма» (Vranicki 1974). В аспекте нашей темы достаточно, пожалуй, будет сказать, что во Франкфуртской школе марксистских социальных философов были те, кто благодаря двум своим ближайшим коллегам вплотную примыкали к первоначальному кругу Фрейда. Хоркхаймер и Адорно пишут, что Институт социальных исследований во Франкфурте с момента своего основания «включал в свою работу психоанализ, причем в его строго фрейдовской форме» (Horkheimer, Adorno 1957, IX). Этими двумя психоаналитиками были Карл Ландауэр и Генрих Менг. Первый в 1913 году приезжал к Фрейду, второй благодаря своей близкой дружбе с Паулем Федерном, официальным личным представителем Фрейда с 1924-го по 1938-й год, также тесно контактировал и с самим Фрейдом. До самой своей смерти Менг поддерживал дружеские отношения с Максом Хоркхаймером. Поэтому позволительно говорить, что из всех интерпретаций марксизма истолкование Франкфуртской школы, пожалуй, наиболее созвучно идеям Фрейда. Этого нельзя сказать о другом бывшем члене Франкфуртского кружка Эрихе Фромме. Пожалуй, его нельзя сегодня считать ни марксистом, ни психоаналитиком фрейдовского толка, каким бы ни было отношение к его идеям (см. статью Г. Хржановски в т. III).

Эта первоначальная тесная связь марксизма с фрейдовским психоанализом изменилась сегодня лишь постольку, поскольку стали иными сами условия. Со смертью всех первых учеников Фрейда непосредственное истолкование его трудов стало таким же невозможным, как и гораздо раньше непосредственное истолкование трудов Маркса.

Отход от экзегетического метода трактовки марксистской и психоаналитической литературы оказывается также решением, которое начинает вырисовываться с 70-х годов и на которое я уже указывал в начале моей статьи, выделив его в качестве пятого периода. Оно заключается в том, что психоанализ и марксизм понимаются как частные дисциплины в рамках некоторой общей науки.

Эта новая наука уже получила название «социологическая антропология» (Lepenies, Nolte 1971). Однако ее можно было бы также назвать психоаналитической социологией, в зависимости от того, с какой позиции подходить к этой новой науке. Психоаналитик К. Р. Эйсслер еще несколько лет назад ратовал за создание «антропофической» науки (Eissler 1965, 1971). Он принадлежит, правда, к тем ученикам Фрейда, которые не ждут многого от связи между марксизмом и психоанализом.

Следующие схематические изображения должны проиллюстрировать возможности, которые предоставляются нам теперь для создания такой новой науки.

Различные представления о взаимоотношении марксизма и психоанализа:

Схема А иллюстрирует положение, к которому стремились, например, Бернфельд и Фенихель в годы перед Второй мировой войной. Исследования в рамках марксизма субъективного фактора в истории, например роли политического вождя, искусства и культуры, относились к разделу, который пересекается с психоанализом там, где последний своей теорией Сверх-Я, а также психоаналитической психологией Я не посредственно касается того же круга проблем, что и марксизм. Из этого пересечения двух научных теорий можно сделать выводы троякого рода: 1) марксизм не внес особого вклада в объяснение субъективного фактора, а то, что говорилось Марксом и его учениками, не является сугубо марксистским. 2) То, что Маркс говорит о субъективном факторе, прежде всего о роли обобществленного человека, является квинтэссенцией марксизма. Эта новая интерпретация Маркса основывается на переосмыслении его ранних трудов. 3) Психоаналитическое объяснение культуры как функции Сверх-Я (возникшей из сублимации влечений) хотя и не противоречит марксистскому пониманию, все же является лучшим объяснением этого исторического фактора.

Другими словами, схема А иллюстрирует представление, согласно которому субъективный фактор в истории включает в себя два элемента: общественную надстройку в понимании Маркса и совокупность индивидуальных Я и Сверх-Я в понимании психоанализа. Здесь мы сталкиваемся с представлением, в котором марксизм принимается, так сказать, как учение «об экономическом бессознательном» общества, но от марксизма требуется, чтобы и он в свою очередь признавал психоанализ как учение об индивидуальном бессознательном.

На схеме В мы видим, что психоанализ и марксизм касаются друг друга только тангенциально, соответственно изложенным выше воззрениям Хоркхаймера и Адорно. Эта схема, однако, соответствует также и тем подходам, в которых и психоанализ, и марксизм могут быть приняты именно потому, что они друг друга касаются, но не устраняют.

Схему С можно рассматривать в четырех вариациях: психоанализ отвергается или принимается, марксизм принимается или отвергается. Такой подход встречается у большинства психоаналитиков и марксистов. Ему проще всего было следовать там, где одного из кругов практически не существовало: марксизма в США, психоанализа в странах советского блока и в Китае. Однако в течение последних десяти лет также и там вновь появились эти науки и возникли новые возможные констелляции, такие, например, как на схеме D.

Здесь марксистская теория включает в себя психоанализ, который привлекается для объяснения определенных элементов субъективного фактора. Существуют два варианта этой схемы, соответствующие двойственному характеру марксизма и психоанализа.

Сначала несколько слов о двойственном характере марксизма: он является теорией капиталистического способа производства и одновременно его устранения. Но поскольку марксизм выбрал объектом своего исследования историю человеческого общества, он не видит в этом никакого противоречия. Психоанализ может приниматься тут по-разному, что мы и видим у ряда авторов. Они рассматривают психоанализ как продукт упадка капиталистического способа производства; в этом качестве он является приемлемым для данного периода. Это позволяет прежде всего признать чисто терапевтический характер психоанализа, то есть сказать, например, что он является капиталистическим методом лечения капиталистических заболеваний душевной жизни. Это становится особенно очевидным, когда одновременно предполагают, что невроз является заболеванием современного общества, возникающим вследствие враждебных индивидууму влияний. Некоторые авторы распространили это воззрение и на психические болезни, которые также считаются социальными заболеваниями. Марксистский подход принципиально не затрагивается,поскольку среди имеющихся в распоряжении психологических теорий, которые, безусловно, являются продуктом современного общественного устройства, психоанализ наиболее удовлетворяет требованиям марксистского учения в сравнении с теориями Адлера, Юнга или экзистенциальной психологии. Следует, однако, отметить, что существуют марксисты, утверждающие противоположное и отвергающие психоанализ как раз за его «реакционный» или «идеалистический» характер.

Однако схема D относится также и к другому пониманию психоанализа. В нем видится не отображение капиталистического способа производства, а, скорее, дополнение самого марксизма в качестве оставленной им без внимания теории субъективного фактора в истории. Такой подход отличается от подхода, представленного на схеме A, тем, что психоанализ понимается и принимается как целое. Однако для этой цели требуется истолкование психоанализа не как естественной науки, коей его считал Фрейд, а как науки социальной. Этим вопросом занимаются современные приверженцы Франкфуртской школы, например Дамер и Лоренцер (Lorenzer et al. 1971). В настоящей статье о круге проблем психоанализа и марксизма у нас нет возможности подробно изложить идеи представителей данного направления. Они предлагают интерпретацию марксизма, в которой решительно отвергается политический, утвердившийся во многих странах марксизм, поскольку он относится к своей науке не критически, а бюрократически. Здесь под марксизмом понимается то, что отвергается большинством людей, считающих себя марксистами, а также некоторыми психоаналитиками. При таком понимании речь идет об интерпретации двоякого рода: во-первых, об интерпретации марксизма как эмансипирующей и критической науки и, во-вторых, об интерпретации психоанализа как социальной науки. Очевидно, первая версия схемы D является более приемлемой, что, впрочем, ничего не говорит о ее правильности. Остается еще схема E.

Здесь марксизм становится интегральной частью психоанализа, а сам психоанализ рассматривается как инструмент освобождения рабочего класса. Сторонники такого подхода встречаются прежде всего в Южной Америке, но я бы также причислил сюда швейцарцев Парина и Моргенталера. Они отличаются от представителей Франкфуртской школы тем, что, будучи марксистами, тем не менее в основу своих рассуждений кладут психоанализ. Благодаря исследовательским работам или соприкосновению с другими культурами они видят в психоанализе независимый от общественных условий психологический и, в конечном счете, антропологический метод, в который затем можно встроить марксизм в качестве политического вероучения. В этом смысле их позицию легче понять, даже если отвергать их политическую ангажированность [13].

В историческом отношении такое понимание психоанализа восходит к периоду между двумя мировыми войнами. В конце этого периода, в 1938 году, Пауль Федерн в статье «Перспективы», которую, однако, удалось опубликовывать только в 1957 году в пятом издании «Настольной книги психоанализа» (Federn, Meng 1957), писал: «Только тот, кто не является больше “невротическим человеком”, может познать себя и управлять собой благодаря такому самопознанию. Это относится и к индивиду, и к народу, и к человечеству. Мы видим в достижении самоуправления цель всех психоаналитических, культурных устремлений. Предварительными условиями этого являются умелость штурмана, исправность штурвала и надежность корабля. Психоанализ должен сделать эти предварительные условия достижимыми. Цель самоуправления находится в противоречии с провозглашенными сегодня империалистскими и тоталитарными учениями» (курсив мой. — Э. Ф.).

То, что ближайшие коллеги Фрейда стремились при его жизни к «эмансипирующему» истолкованию психоанализа, не вступая в конфликт с Фрейдом, свидетельствует о возможностях, заложенных в психоаналитическом движении. Сам Фрейд не разделял эти истолкования, но считал их совместимыми со своими идеями.

Теперь остается лишь один шаг: признать марксизм еще одной эмансипирующей наукой и рассматривать его и психоанализ как взаимосвязанные. То есть марксизм в качестве первоначальной науки может охватывать добавляющиеся впоследствии знания, накопленные психоанализом; и наоборот, психоанализ может включать в себя марксизм как существующую поныне науку. Это зависит исключительно от того, что считать верным: марксизм, психоанализ или тот и другой вместе взятые.

Остается еще шестая возможностью, которая уже начала реализовываться (см. схему F).

Возникает новая наука, включающая в себя как психоанализ, так и марксизм наряду с еще несколькими другими науками, такими, как лингвистика, биология и т. д.

Что бы ни возникало затем помимо марксизма и психоанализа, это будет наука такого же ранга, а все они — частями нового целого.

Как уже отмечалось в начале данной статьи, эти новые области знания называются «психоисторией» и «общей антропологией». Область психоистории до сих поримеет своих известнейших представителей в США, где один из журналов посвящен в первую очередь истории детства (DeMause 1974).

Это новое направление, которое пытается объяснить историю, то есть исконный объект марксизма, исходя из способа детского воспитания, разумеется, не может обойти стороной в своих исследованиях экономические отношения. Поэтому в данной области психоаналитики и марксисты могли бы параллельно заниматься своими научными исследованиями. То же самое относится и к тому, что мы назвали общей антропологией. Клод Леви-Стросс и другие исследователи уже используют идеи Маркса и Фрейда как рядоположные. Чем шире понимается проблема, тем легче найти место марксизму и психоанализу в более крупной научной системе.

Вместе с тем остается одна проблема, к которой мы должны теперь обратиться. Нередко встречается мнение, что Фрейд исходил из представлений Гоббса о человеке, Маркс же следовал идеям Руссо. Выражаясь современными терминами, человек как вид наделен от природы влечением к разрушению. Как бы ни называли это влечение — влечением к смерти или агрессивным влечением, — для нас это не важно. В свою очередь для Маркса и марксистов человек как вид является миролюбивым, и только общественные отношения побуждают его к уничтожению своих собратьев. Многие авторы считают, что эти принципиальные позиции представляют собой непреодолимое противоречие.

В конце этого обзора я позволю себе изложить свою собственную точку зрения на этот вопрос.

На мой взгляд, противоречие между Гоббсом и Руссо не является таким же, как противоречие между Марксом и Фрейдом. Если первые еще были полностью ограничены знанием своего времени, то Маркс и Фрейд уже пытались подобраться к области своих исследований, привлекая методы естественных наук. Тот и другой считали, что своими высказываниями выражают общие законы природы: первый — законы истории, второй — законы душевной жизни людей. Оба в этом отношении заблуждались, поскольку мы сегодня уже не можем говорить, как они, об общих законах природы. Мы довольствуемся по возможности точными приближениями к тому, что может быть познано научным путем. Прогнозы на основе достигнутых знаний делала лишь небольшая, близкая к сциентизму группа ученых. То, что К. Р. Эйсслер называет антропической наукой (Eissler 1965), уже не используется для того, чтобы делать надежные прогнозы. Вся философия науки переживает переломный момент, и, по моему мнению, было бы пока еще преждевременно обесценивать надежные данные, видя в них больше, чем точные описания. То же самое относится и к пониманию человека как «доброго» или «злого». Легко доказать, что оценка Марксом людей не так уж отличалась от оценки Фрейда. Уже в силу самого факта его характера как политического бойца и революционера маловероятно, чтобы Маркс воспринимал своих современников иначе, чем как крайне агрессивных. И наоборот, именно Фрейд показал, что вид homo sapiens благодаря своей особой психической организации, то есть благодаря разделению на Оно, Я и Сверх-Я, сам способен держать в узде деструктивное влечение. И именно психоаналитическая психология Я своим пониманием пластичности человеческой психики демонстрирует здесь новые возможности [14].

Если представить это в весьма упрощенной форме, то Маркс считал, что общественные производственные отношения обеспечивают поступательное движение в направлении «освобожденного человечества». Верил ли сам Маркс, будучи зрелым философом, в возможность «счастливого человечества», сказать трудно, ибо свободу и счастье каждый понимает по-разному. Понятие человека было для Маркса конкретным только в общественном и социальном смысле, психологически он мыслил в абстрактных категориях своего времени. Приписывать Марксу, что у него было представление о человеке, подобное созданной Фрейдом и даже сегодня лишь постепенно постигаемой картине обремененного влечениями и конфликтами индивида, кажется мне абсурдным. У Маркса не было каких-либо идей по поводу индивидуального счастья, которые бы он считал достойными научной работы. Этого нельзя ставить ему в упрек. Точно так же нельзя вменять в вину Фрейду, что он мыслил аполитично. Поэтому я считаю, что образ индивидуального человека, каким его пытался понять Фрейд, и образ обобществленного человека, каким он виделся Марксу, хотя и были различными, но в теоретической области друг друга не исключают.

Проблема выглядит иначе, если считать, что представления Фрейда идут вразрез с устремлениями марксистской политики и противоречат попытке создать бесклассовое общество. Однако такое понимание выходит за рамки задач, которые были здесь поставлены мною. Марксизм как политическое учение и революционноe движение методологически нельзя сравнивать с научным методом.Уже однажды выраженное мной мнение (E. Federn 1974), что Маркс исследовал то, что Фрейд принимал за данное, а Фрейд исследовал то, о чем Маркс вообще не задавался вопросом, не могут поколебать никакие теоретические попытки и интерпретации, которые я постарался изложить. Совершенно иначе обстоит дело с двумя другими вопросами: не является ли психоанализ, если подходить к нему с марксистских позиций, всего лишь продуктом капиталистического способа производства, а потому не научным учением, а идеологией? Со стороны психоанализа возникает вопрос: не является ли марксизм всего лишь философски завуалированной формой невроза?

Оба вопроса правомерны, если их правильно ставят. То, что психоаналитический метод в марксистском понимании принадлежит к надстройке позднего капитализма, — исторический факт, отрицать который было бы бессмысленно. Это, возможно, даст социально-историческое объяснение происхождения психоанализа тому, кто пожелает принять марксистское истолкование, но ничего не может сказать об истинности или ошибочности его содержания. Кроме того, психоанализ как наука, равно как и любая другая теория, со временем должен быть заменен новыми и лучшими теориями. Если говорить об открытиях, то все эти общественные изменения будут продолжаться, какие бы другие открытия ни были сделаны.

То же самое можно сказать и о психоанализе марксизма. Подобно тому, как общественно-научное происхождение теории ничего не может сказать о ее научном содержании, так и глубинно-психологическое объяснение создающего ничего не может сказать о содержании созданного. Это относится также к искусству и наукам в целом. Любое другое представление должно быть отвергнуто как злоупотребление соответствующим методом.

Еще несколько слов по поводу того, является ли всякий революционный подход как таковой продуктом душевной дисфункции, поскольку только эволюционное развитие можно считать нормальным. Речь здесь идет о неверном понимании исторических процессов. Революционные и эволюционные периоды известны нам с самого начала истории. Какую роль играют психологические и какую экономические, географические и прочие «объективные» причины, — этот вопрос относится к области историоведения. В конечном счете только историческое развитие покажет: либо марксизм и психоанализ лишь сообща способны помочь понять важнейшие вопросы человеческого развития, либо они противоречат друг другу, либо они параллельно, каждый сам по себе, внесут свой вклад в великое строительство науки о человеке.

Примечания:

1. «Франкфуртская школа» — название основанного социальными философами Т. В. Адорно и М. Хоркхаймером философского направления, которое именуется также «критической теорией». Она заявила о себе в 1932 году в «Журнале социальных исследований» и, даже распространившись во многих странах, продолжала оставаться связанной с местом своего возникновения, Франкфуртом-на-Майне.
2. «Австромарксистская школа» — общее обозначение возникшего в старой Австрии направления марксистского толка. Она пыталась соединить последовательный марксизм со свободным исследованием и демократическим образом мыслей и тем самым находилась между большевистскими и реформистскими направлениями социалистического рабочего движения. Наиболее значительными ее представителями являлись Макс Адлер, Отто Бауэр, Рудольф Хильфердинг, Карл Каутский и Карл Реннер.
3. Георг Лукач, 1885–1971, являлся одним из наиболее значительных марксистских мыслителей и прежде всего литературным критиком.
4. «Позитивистская школа» — философское направление, которое восходит к Огюсту Конту и отвергает любую метафизику. В процессе развития она породила целый ряд различных научных теорий, среди которых особую роль стала играть так называемая «Венская школа». Ее представители Мориц Шлик и Рудольф Карнап основали «Венский кружок», получивший известность во всем мире. Вместе с английским эмпиризмом позитивистская школа внесла значительный вклад в существующую современную философию.
5. Не считать психоанализ ни естественной наукой, ни гуманитарной, а отнести его к философским наукам является таким же радикальным шагом, как и в случае марксизма. Герменевтика как наука интерпретации происходит от теологии. Неискушенный читатель может здесь оказаться дезориентированным. Герменевтика в контексте психоанализа означает не истолкование фрейдовских сочинений, а признание метода интерпретации как науки. То, что психоанализ возник как интерпретация психических явлений, очевидно, однако как метод и как сущность этой науки он до сих пор не рассматривался. То же самое можно, пожалуй, сказать и о марксизме. Больше чем упомянуть об общих чертах здесь нет возможности, тем более что этому вопросу уделяется возрастающее внимание в литературе.
6. P. Krische: «Marx und Freud. Neue Wege in der Weltanschauung und Ethik des Freidenkers». Berlin: Hoffmann Verlag, 1922. Эта работа обсуждается Паулем Федерном в журнале «Imago», 8, 1922, 512. См. также «Либидо и общество» Г. Дамера (Dahmer 1973), которому я обязан этим указанием.
7. Отто Фенихелю (1898–1946) трудно определить место в этой работе. Его значение для психоанализа заключается в умении систематизированного изложения. Поскольку Фрейд испытывал антипатию к системам, он нашел у него меньшее признание, чем, например, Зигфрид Бернфельд и даже Вильгельм Райх. Фрейд предпочитал творческие умы систематикам. Фенихель принадлежал также к тем, кто отвергал фрейдовскую теорию влечения к смерти. Он много занимался проблемой марксизма и психоанализа, однако не сумел создать чего-либо нового. Известный американский психоаналитик Бертрам Левин пишет о нем (Introduction to: The Collected Papers of Otto Fenichel, I. New York: W. W. Norton 1953, VIII): «В психоаналитическом мире считалось само собой разумеющимся, что краткое изложение психоанализа невозможно, даже если ограничиться областью неврозов. Фенихелю удалось невозможное — и даже дважды». В этой способности, которая увенчалась большим успехом, заключались значение Фенихеля, но также и его ограниченность как творческого мыслителя.
8. Само собой разумеется, что в Советском Союзе ситуация сложилась иначе. Необходимо, однако, иметь в виду, что те идеи и воззрения марксизма, которые позволяют установить связи с психоанализом, в Советском Союзе также запрещены. Далее, является спорным, можно ли отождествлять марксизм как государственную доктрину с марксизмом как научной теорией. В рамках нашей темы мы рассматриваем только те представления, которые не испытали на себе влияния со стороны аппарата власти.
9. От известных американских физиков я узнал, что Альберт Эйнштейн на возражение, что в природе нет никаких закономерностей, ответил: «Я не думаю, что дорогой Бог играет с природой в кубики». Приводится ли этот анекдот в биографии Эйнштейна, мне не известно.
10. Здесь нет возможности подробно разобрать важные, но очень сложные понятия отчуждения и деперсонализации, поскольку даже в самом психоанализе на этот счет нет единого мнения. Из-за этого оба понятия в «Словаре психоанализа» Лапланша и Понталиса вообще не рассматриваются.
11. Следствием такого революционного по своей сути характера марксизма и психоанализа является трудность в установлении того, кто является марксистом и кто психоаналитиком. У того и другого нет общественно-юридической легитимации, которой обладают представители всех остальных наук. Кто является физиком, химиком, медиком или юристом — об этом в обществе имеются соответствующие законы, но не о том, кто является психоаналитиком или марксистом. В качестве примера того, насколько сложно бывает верно охарактеризовать того или иного автора, следует привести Эриха Фромма. Несомненно, он начинал как приверженец Фрейда и Маркса (Fromm 1932), но затем пошел собственным путем, истолковывая и используя идеи Маркса и Фрейда весьма произвольно.
12. Лепениес и Нольте (Lepenies, Nolte 1971) с помощью цитат из социально-психологических сочинений Фрейда указали на то, что он исходил из принципиально иного образа человека, чем Маркс. Фрейд разделял воззрение Гоббса как дикого животного, которого с трудом удается держать в узде силами общества, тогда как Маркс следовал воззрению Руссо о «добром дикаре», которого лишь общественные условия доводят до агрессии. Тем не менее здесь, как и прежде, остается открытым вопрос об интерпретации того, что оба мыслителя, удаленные друг от друга в своем творчестве примерно на тридцать лет, на самом деле имели в виду. Едва ли можно согласиться, что Маркс расценивал людей гораздо более позитивно, чем Фрейд. Революционный дух Маркса свидетельствует скорее о том, что он едва ли мог верить в благонравие отдельного человека. И наоборот, именно Фрейд своей метапсихологией и основами психологии Я создал принципиальную возможность превращения исходно дикого человека в социального. И это тоже подчеркивали прежде всего представители Франкфуртской школы. Но если мы теперь говорим о психоанализе и марксизме, то картина будет полностью противоположной. Именно революционный марксизм в том виде, как он представлен прежде всего у Ленина, скорее пренебрегает индивидуумом, и именно психоаналитики, а среди них в первую очередь социалистически настроенные, подчеркивают потенциальную культурную способность человека. Поэтому можно сказать, что марксизм и психоанализ допускают совершенно разную интерпретацию человеческой природы, не отказываясь от принципиальных положений, которые ими высказывались.
13. Так, Парин в своей статье «Критика общества в процессе интерпретации» пишет: «Бесконфликтное общество является для диалектико-материалистической теории истории столь же немыслимым, как для психоанализа бесконфликтный индивид. Свобода от противоречий в обеих теориях может быть только утопией, которая отказывается от исследования реальности и опирается на мышление-желание» (Parin 1975, 110). В Аргентине восемнадцать членов вышли из Психоаналитического объединения, обосновав это в манифесте тем, что «науку нельзя употреблять во зло для сооружения разделяющей стены, которая отдаляет ее от социальной реальности и превращает в мистифицирующий и самомистифицирующий инструмент на службе существующей системы» (Neues Forum, Wien, Marz 1972, 40, см. также статью Ф. Цесио).
14. Здесь в виде примечания я бы хотел объяснить одно упущение в моей статье, которое произошло совершенно сознательно. Некоторые из моих идей встречаются у авторов, которых я не называл поименно, в том числе и у Герберта Маркузе, наиболее влиятельного ученого, объединившего марксизм и психоанализ. Тем не менее я не могу назвать его ни марксистом, ни психоаналитиком. Его труд, отвергается он тут или признается, требует более серьезной оценки, чем та, которую я мог бы здесь дать, хотя бы уже из-за того значения, которое он приобрел в ходе студенческого движения 60-х годов.

Источник: m.vk.com

Комментарии: