С.Д. Кацнельсон: опустошённая категория грамматического рода

Книга Соломона Давидовича Кацнельсона «Типология языка и речевое мышление» в своё время (почти 10 лет назад уже) произвела на меня неизгладимое впечатление. Она буквально выбивает представление о языке из привычных школьных рамок. Но неподготовленному читателю она кажется чудовищно сложной по манере изложения. Причина такого сжатого и насыщенного содержанием способа выражения своих мыслей объективна и совсем не предосудительна: в те времена объём рукописей был строго ограничен, поэтому мысли, которые следовало бы разворачивать на 600 страницах, приходилось укладывать в 200 страниц.

В этой книге С.Д. Кацнельсона представлена попытка ни много ни мало если не создать, то хотя бы наметить в общих чертах, систему частей речи и членов предложения, которая была бы лишена противоречий традиционной системы, а также подходила бы для анализа грамматики разноструктурных языков. Но сначала автор подвергает анализу привычные грамматические категории — род, число, падеж и т.д. И первое, что он констатирует, — это чрезвычайно сложный и противоречивый характер всех грамматических категорий: «Отсутствие изоморфизма между планом выражения и планом содержания приводит к тому, что одна единица содержательного плана может оказаться „распределённой“ между несколькими единицами плана выражения и, наоборот, несколько единиц содержательного плана могут оказаться сосредоточенными в одной единице плана выражения» [Кацнельсон 2009: 21].

Так, например, «морфологическая категория рода или класса ближайшим образом выступает как классификация существительных по разрядам, число и номенклатура которых сильно колеблются по языкам. Семантические основания этой классификации не всегда ясны. В одних языках в основе этой категории прощупываются различия пола, в других к ним присоединяются различия „одушевлённости“ и „неодушевлённости“, „разумности“ и „неразумности“. В третьих, наконец, имена классифицируются по признакам формы, величины, строения предметов и т.д. Но каковы бы ни были основания такой классификации, повсюду она проводится непоследовательно и сбивчиво. Отнесение существительных к тому или иному роду или классу остаётся сплошь и рядом немотивированным» [Там же: 22]. Немотивированным — т.е. в реальном мире нет таких явлений или свойств предметов, из которых эта категория как бы «вырастала», была бы их непосредственным «представителем» в языке. Если бы принадлежность существительных к грамматическим классам была мотивирована, было бы невозможно объяснить разницу между словами табурет и табуретка, поскольку они относятся к разным классам, но обозначают один и тот же предмет (в предмете в таком случае имеются взаимоисключающие свойства).

И хотя термины «род» и «класс» не дифференцированы чётко и в науке употребляются синонимично, всё же применительно к индоевропейским языкам принято говорить о роде, применительно к другим языкам — о классе.

«Каковы бы ни были основания именной классификации в том или ином языке, повсюду она выполняет формальные функции, которые и являются „смыслом её существования“ во многих языках» [Там же]. Распределение существительных по классам основано на том, что в речи слова по-разному согласуются с другими словами, а не на том, что они называют предметы, обладающие тем или иным свойством. Для всякого языка, обладающего грамматическими классами имён, важно не то, сколько их и чем они мотивированы, а то, что каждое существительное должно непременно входить в один из классов. «Конечно, различия лиц и не-лиц или живых существ и вещей имеют под собой реальные основания, и их семантико-грамматическая значимость бесспорна. Но в именной классификации они отступают на задний план, превращаясь в признаки классной принадлежности существительных» [Там же]. Читая это, я буквально представляю себе возможный или реальный гнев на лице редактора, если в рукописи изначально было написано «классовая принадлежность существительных». Впрочем, при своём опыте (служба в политуправлении Ленинградского фронта, увольнение с работы в связи с кампанией против марризма) С.Д. Кацнельсон вряд ли мог позволить себе такую ошибку и тем более умысел.

«Формальный характер интересующей нас категории обусловлен не только её немотивированностью, но также (и даже главным образом) тем, что в сферу её употребления кроме существительных входят и другие части речи (прилагательные, глаголы, числительные, местоимения). […] Морфологическая категория класса является необходимой предпосылкой для образования форм синтаксической связи, известной под названием „согласования в роде или классе“» [Там же: 22–23]. В речи морфологическая категория класса (рода) служит именно для связывания слов в высказывании. Действительно, когда я произношу фразу Посреди комнаты стоит большой стол, то категория рода нужна для того, чтобы было ясно, что слово стол связано со словом большой, а не что он якобы мужчина. Грамматические категории обладают тем особым свойством, что они должны всегда выражаться в речи. Грубо говоря, наши предки «договорились», что проще всегда выражать какое-то грамматическое значение (которое и обобщено лингвистом в понятии «грамматическая категория»), чем то и дело делать уточнения, какое слово с каким связано. Поэтому-то в приведённой выше цитате и сказано, что реальные различия предметов отступают на задний план, становясь лишь в признак классной принадлежности слов, обозначающих эти предметы.

С.Д. Кацнельсон отмечает, что в отличие от других частей речи существительные играют в процессе согласования активную, согласующую роль. Чтобы не было путаницы в речи, существительные входят только в один грамматический класс, и поэтому их классная принадлежность является их лексическим маркером, «лексической приметой», как пишет сам С.Д. Кацнельсон. А если на базе грамматического рода и возникают в некоторых языках пары типа студент — студентка, медведь — медведица, господин — госпожа, «…то их следует рассматривать не как словоизменительные формы, а как примеры словообразования. Каждый из членов такой пары — самостоятельная лексема» [Там же: 23]. Вот это очень важно. Коль скоро такие пары, как портной — портниха, являются двумя разными лексемами, то каждая из них по своему значению не является «зеркальным отражением» другой, а может от неё отличаться стилистически или по сочетаемости с другими словами в речи. Каждая такая лексема отличается от другой не только компонентом ‘мужской/женский род’, а чем-то бо?льшим, что мы и наблюдаем в языке и речи. От этого дополнительного различия лексем в парах типа доктор — докторша невозможно избавиться, как бы мы этого ни хотели. Придание таких дополнительных различий — это вторичная функция категории рода (первичная, главная её функция — согласование слов в предложении).

А вот согласуемые слова (прилагательные, причастия) не привязаны однозначно к одному грамматическому классу, и в идеале все они должны иметь формы всех грамматических классов. Это значит, что в таких словах грамматические классы превращаются в словоизменительную категорию, которая выражается в них эксплицитно. «Если в существительных классная примета может лишь предполагаться, то в согласуемых частях речи она обязательно получает звуковое выявление, ср. русск. чёрный кофе, похоронное бюро и т.д., где примета класса дана лишь в согласуемом прилагательном» [Там же]. Эксплицитное выражение грамматического класса нужно здесь для того же — для связи слов в речи и тексте: от выражения атрибутивных отношений (согласование существительного и прилагательного) до связности текста (согласование местоимения с существительным предшествующей фразы). Таким образом, форма грамматического класса является как словоизменительной, так и словообразовательной категорией. Только не говорите этого школьной училке по русскому языку, учителю или учительнице — можно.

В разных языках типы согласования слов по грамматическому классу (роду) могут сильно различаться. Например, в корейском языке каждое числительное имеет суффикс того класса, к которому принадлежит считаемое существительное. В языках, не имеющих падежей, согласование выражает отношение между предикатом и всеми его «дополнениями». «Формальный характер функции согласования подчеркивается тем немаловажным обстоятельством, что согласование в роде, или классе, редко протекает в чистом виде. Часто оно сопровождается согласованием в числе, лице или падеже. Объединение столь разнородных в семантическом плане категорий ясно показывает, что связывающая их воедино функция несемантична» [Там же: 24]. В самом деле, если бы эта категория была семантичной, нам ничего не стоило бы выделить её из слова, как мы можем выделить, например, один семантический признак из словосочетания белый снег и сказать белизна снега. В данном случае семантический признак (компонент, категория) ‘белизна’ / ‘белый цвет’ является семантическим, поскольку получает сравнительную независимость от способа его выражения.

Но нельзя ли всё-таки считать некоторые грамматические классы в некоторых языках семантической, а не только лишь формальной категорией? «В ряде случаев грамматические классы — это полупустые или вовсе лишённые семантического содержания именные разряды. Но нередко они обнаруживают отчётливые семантические различия, как противоположность лиц и не-лиц, различия формы предметов и т.п. Какова же природа этих значений? И можно ли считать все такие значения в равной мере грамматическими?» [Там же]. На этот вопрос С.Д. Кацнельсон отвечает утвердительно: «Конечно, поскольку классы — морфологическая категория, обнаруживающаяся в виде серии словоформ, постольку выявляемые ими значения должны определяться как грамматические» [Там же]. Поэтому в другом месте он отмечает: «Морфологические признаки сами по себе не могут служить отправной точкой для построения универсальной теории грамматических классов» [Там же: 130].

Вопрос этот, однако, не так прост. Если в некотором языке имеется грамматический класс плоских и неплоских предметов, то не придётся ли тогда признать соотношение плоских и неплоских предметов (а не слов, их называющих) чисто грамматическим, а слова плоский и неплоский считать служебными? Разумеется, нет. Соотношение слов в языке и речи — это одно, соотношение же предметов — это другое [Там же: 25]. Проблема здесь в том, что отношение между формой и содержанием в языке чрезвычайно противоречиво и нельзя недооценивать ни форму, ни содержание. Кроме того, и форма, и содержание могут получать относительную автономность. Не всякое значение, выраженное соответствующей формой, можно однозначно назвать грамматическим, но это и не значит, что абсолютно все они семантические.

Так, по каким-то причинам биологические различия пола (не более грамматические, чем различия возраста) в русском языке проникли в именную классификацию и стали её основой. В другом языке такой основой стали, скажем, различия живых (активных) и неживых (пассивных) предметов, но слова, обозначающие духов и потусторонние силы, вошли в класс живых предметов, или наоборот. В третьем языке грамматические классы отражают положение предмета ниже уровня ног, на уровне человеческого роста и выше человеческого роста (рукой до них не дотянуться). Поэтому слово, обозначающее птицу на ветке дерева и зажаренную на огне, получает показатели разных грамматических классов, но вряд ли кто-то на этом основании станет утверждать, что в двух этих ситуациях мы имеем дело с разными предметами, разными птицами.

С.Д. Кацнельсон замечает, что «…функция грамматической формы не всегда семантически значима, она может носить и формальный характер. […] Что выражает форма мужского рода в русском слове дом? В сущности, не более чем некую формальную примету, пустую в семантическом плане и в силу этого „иррациональную“ или „мнимую“, но необходимо несущую в себе внутреннюю потенцию согласования» [Там же: 26]. Мне очень нравится здесь слово «мнимая» — как мнимые числа в математике, которые обладают некоторыми свойствами, но чисто математического порядка; в реальности не найти тех предметов, свойства которых были бы отражены в мнимых числах. Так и «мнимая» семантика грамматических классов: класс существует, но свойства, которые он отражает, — чисто языкового (синтаксического) порядка. Следовательно, в речи мы сплошь и рядом употребляем те или иные грамматические формы как бы просто так, поскольку язык устроен таким образом, что грамматические формы обязательны к употреблению. Грамматическая форма является лишь предпосылкой согласования слов в речи, а не указателем на какие-то реальные свойства обозначаемого предмета.

Тут же имеется очень интересная фраза: «Уже здесь мы сталкиваемся с проявлениями диалектики в языке, поскольку обнаруживается, что формальным в определённом смысле может быть и содержание звуковой формы» [Там же]. И далее ещё раз почти та же мысль: «…формальным в языке может быть не только звуковое выражение, но и его содержание» [Там же: 27]. Следовательно, понятия «грамматическая форма» и «грамматическое значение» являются относительными. Вот этого не стоит говорить не только школьной училке, но даже некоторым университетским преподавателям. То, что в одном случае выступает как содержание, в другом случае проявляется как форма нового содержания. В одной фразе употребляемая форма грамматического класса является содержательной и несёт некоторое значение, в другой фразе она чисто формальна и служит только для согласования слов. Созданная для различения предметов по какому-то их признаку, эта форма за счёт своего многократного употребления даже в тех фразах, где она несущественна для выражаемой мысли, получила статус просто метки для сплочения фразы и её отдельных фрагментов.

Подводя итоги анализа грамматических категорий, С.Д. Кацнельсон пишет: «Лишь опустошённые морфологические категории, как категория грамматического рода, не обнаруживают содержательных грамматических функций. Но и такие категории нередко обнаруживают дополнительные содержательные функции, только не грамматические, а словообразовательные или стилистические» [Там же: 74]. Морфологические категории не делятся без остатка на «означаемое» и «означающее», среди их функций есть как содержательные, так и формальные. «В силу несовпадения сфер употребления отдельных функций, присущих той или иной морфологической категории, приходится различать общую сферу употребления данной морфологической категории и частные сферы употребления её единичных функций. Легко заметить, что общая сфера употребления морфологической категории определяется той её функцией, которая имеет наиболее обширную область употребления» [Там же: 75]. Общая функция категории рода — согласование слов для сплочения текста, а указание на пол называемого предмета — это лишь частная функция некоторых отдельных словоформ. И не только на пол, но и на любые свойства предметов, лежащие в основе грамматической классификации имён в данном языке.

__________

Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. – Изд. 4-е. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. – 220 с.

Источник: m.vk.com

Комментарии: