С.Д. Кацнельсон: каждый падеж многофункционален

Возвращаемся к книге «Типология языка и речевое мышление», о которой мы говорили тут, тут и ещё вот здесь. На сей раз — про падежи.

«Парадигматические нагромождения и компликации, вносимые синтетической морфологией в строй языка, особенно наглядно проявляются в морфологической категории падежа» [Кацнельсон 2009: 39]. Действительно, если взять отрывок текста, например, на русском языке и присмотреться к тому, как в нём используются и какие значения выражают падежи, то они выглядят просто каким-то нагромождением форм с совершенно неописуемым разнообразием значений. Если же отойти от текста на системно-структурное расстояние, то падежи — это просто серии словоформ (словоизменительные парадигмы) существительных (точнее, конечно, имён и причастий).

Потенциально падежи отличаются свойством тотальности — падежные формы можно образовать от любого существительного. Однако во многих языках имеются слова, падежные формы которых не образуются или не употребляются. «В редких случаях в системе падежей встречаются промежуточные образования, относительно падежной природы которых возникают сомнения. Так, в русской падежной системе наряду с несомненными падежами встречаются и „падежи“, образуемые от ограниченного круга имён. Таковы „падежи“ местный и партитивный. Признать их полноценными падежами невозможно, так как они не образуют последовательного ряда форм» [Там же: 40]. Мы, конечно, различаем формы типа вкус чая и купить чаю или на доме и на дому, но говорить на этом основании о наличии в русском языке ещё двух падежей вряд ли приходится, поскольку эти формы не распространяются на хоть сколько-нибудь значительную часть существительных. То же самое и со звательным «падежом», которого в современном русском языке, конечно, нет, а формы типа друже, отче, боже и т.п. ещё не составляют отдельного падежа как грамматической категории.

Чтобы некоторые формы слов составляли грамматическую категорию, они должны регулярно выражать грамматическое значение. А грамматическое значение — это такое, которое обязательно выражается в словоформе, даже если оно необязательно для общего смысла фразы [Апресян 1967: 13–18; Плунгян 2011: 9–10]. «Если же некоторое значение выражается нечасто или необязательно, оно считается неграмматическим» [Апресян 1967: 18], т.е. лексическим. Поэтому то, что нам не рассказывают в школе про «дополнительные» «падежи» русского языка, — это не происки злокозненных врагов и не узколобость школьной училки. Незачем забивать школьнику голову этой неразберихой в фактах, относящихся то ли к грамматике, то ли к словарю. Тот, кто со всей серьёзностью доказывает наличие «дополнительных» «падежей» лишь на основании употребления в речи некоторых (очень немногочисленных) словоформ, мягко говоря, не разобрался в вопросе.

Вернёмся к С.Д. Кацнельсону. Как и у любой другой грамматической категории, у падежей имеется ряд функций, которые весьма сложно переплетаются, конкурируют, дополняют друг друга и т.д. «Содержательные функции падежей исключительно многообразны. Во всех падежных языках падежи осуществляют субъектно-объектные и обстоятельственные функции. В падежных формах реализуются также функции именного предиката и аппозиции. Во многих падежных языках, не имеющих специальных форм, притяжательных или словосложения, падежи используются также для выражения именного атрибута. Все синтаксические связи имён в предложении могут в принципе передаваться с помощью падежей. Падежи могут также выполнять модально-экспрессивные функции, ср. лат. Me miserum! ?O, я несчастный!?, где винительный падеж используется в той же функции, что и междометия о, heu, eheu, с которыми он обычно при этом сочетается. Особое место среди содержательных функций падежей занимает звательная функция, нередко осуществляемая с помощью специального („звательного“) падежа. […]

Многочисленные функции, своеобразно перекрещиваясь в системе падежей, откладываются в каждом отдельном падеже в виде набора разнородных функций. Каждый падеж, как правило, многофункционален» [Кацнельсон 2009: 41]. При этом нельзя подходить к вопросу так, будто есть один «общий» падеж (и «общее» падежное значение), а конкретные падежи — это его частные случаи. «Так называемые „частные“ значения падежей в реальности являются не „частными“ разновидностями единого „общего“ значения, а отдельными функциональными единицами, каждая из которых обусловлена системой языка и должна быть выделена особо. В рамках одного падежа их объединяют лишь деривационные связи, отчасти омертвевшие и ставшие этимологическими, отчасти прослеживающиеся и в современном языке. Сложность падежей системы определяется полифункциональностью каждого падежа и изофункциональностью отдельных значений разных падежей» [Там же: 43].

Основной функцией падежей является функция соединения субъекта и объекта, которая проявляется в приглагольном употреблении разных падежей в зависимости от значения глагола (или шире — предиката). Субъектно-объектные функции характеризуют глагол как бы изнутри, обозначая предметы, непосредственно относящиеся к обозначаемому им действию. «Субъектно-объектные функции предполагают определённую иерархию отношений, давно уже известную традиционной грамматике. Функция субъекта противостоит всем объектным функциям как основная или исходная для всей системы. Противопоставив терминологически „субъект“ всем „объектам“, традиционная грамматика выделила главную оппозицию в составе субъектно-объектных функций. Другая оппозиция определяет отношения внутри объектных функций. И здесь одна из них, именно функция прямого объекта, противостоит всем остальным как „косвенным“. Сущность этой иерархии, её внутренний структурный смысл, остаётся ещё во многом неясным, но в объективности её вряд ли приходится сомневаться. Различие иерархических рангов обычно истолковывается как указание на степень связи именного члена предложения с предикатом: субъект „ближе“ и „теснее“ связан с предикатом, чем объекты, а из объектов наиболее „близок“ к предикату прямой» [Там же: 45–46].

Падежная функция и употребление конкретной падежной формы при некотором глаголе зависит от его, глагола, значения. Здесь С.Д. Кацнельсон вводит понятие валентности: «Субъектно-объектные функции обусловлены содержательной валентностью глагола (точнее, глагольного значения, поскольку отдельные значения глагола имеют различные содержательные валентности). Под содержательной валентностью глагольного значения мы понимаем способность данного глагола сочетаться с именами в той или иной субъектно-объектной функции» [Там же: 47].

Причём следует различать собственно содержательную валентность предиката, зависящую от значения предиката, и конкретную форму её реализации: «В плане содержательной валентности каждое глагольное значение как бы открывает вакантные позиции по числу подразумеваемых им субъектно-объектных функций, и эти позиции с той или иной степенью обязательности подлежат замещению в предложении. От содержательной валентности, формулируемой в терминах субъектно-объектных функций, следует отличать её морфологическое обнаружение, варьирующее от языка к языку. Грамматические формы, в которые облекаются субъектно-объектные функции, зависят от строя языка и установившейся в нём для каждого случая конкретной нормы употребления» [Там же].

Традиционная (школьная) грамматика в некоторой степени чувствовала это различие, однако не смогла непротиворечиво довести его до логического завершения. В результате «функция субъекта приравнивалась к функции именительного падежа, функция прямого объекта привязывалась накрепко к винительному падежу, и т.д. Найденные существенные различия тем самым теряли свою относительную автономность и превращались в простое дублирование терминов» [Там же: 47–48].

«Исходя из данного выше определения позиционных падежей, можно было бы ожидать, что субъектно-объектные позиции при глаголе будут всегда замещаться позиционными падежами в соответствии с их основными функциями, что, иначе говоря, в позиции субъекта всегда будет находиться именительный падеж, а в позиции прямого объекта — винительный падеж. Языковая действительность не оправдывает, однако, этих надежд. Случаи нарушения „табели о рангах“ субъектно-объектных падежей, и в частности приоритета именительного и винительного падежей, в падежных языках нередки. […] Сопоставляя факты разных языков, легко заметить, что сходные по значению глаголы в одном языке управляют винительным падежом, а в другом — падежом косвенного объекта. Ср. русск. лечить, исцелять; прощать, извинять; бранить; убеждать, управляющие винительным падежом, и, с другой стороны, лат. mederi ?лечить, исцелять’, ignocere ?прощать, извинять’, malediсеге ?бранить’, persuadere ?убеждать’, управляющие дательным падежом; ср. русск. встречать — с винительным падежом и нем. begegnen ?встречать’ — с дательным объекта, но treffen в том же значении — с винительным, как и в русском. […] Случаи параллелизма падежей прямого и косвенного объекта можно, впрочем, найти и в пределах одного языка. Ср. русск. поддерживать кого, но помогать кому, содействовать кому; слушать кого, но внимать кому; слушаться кого, но подчиняться, повиноваться кому…» [Там же: 48]. С.Д. Кацнельсон обращает внимание, что такие глаголы, как правило, однообъектны, само их значение подразумевает только один объект. Следовательно, «позиция единственного объекта при глаголе и есть позиция прямого объекта» [Там же: 49].

Здесь начинается то, что в своё время произвело на меня неизгладимое впечатление, поскольку никакой другой грамматики, кроме школьной, я и знать не знал. Если при таком глаголе единственная объектная валентность замещается существительным в косвенном падеже (субъектная валентность, что ясно, замещается существительным в именительном падеже), то вопреки своей основной позиционной функции, этот косвенный падеж выполняет функцию прямого объекта. Сила глагольной валентности так велика, «…что в позиции единственного (т.е. прямого) объекта могут стоять различные падежи более низкого ранга с предлогом или без него. Ср. оставить, покинуть дом и, с другой стороны, уйти из дому, выйти из дому, съехать с квартиры; преследовать кого-либо, догонять кого-либо и, с другой стороны, гнаться за кем-либо; узнать кого-либо, распознать кого-либо и познакомиться с кем-либо; задерживать, затягивать дело и тянуть, медлить с делом. Сдвиг в употреблении падежа может, следовательно, заключаться и в том, что едва ли не всякий падеж может быть употреблён в функции прямого объекта» [Там же: 49]. Это означает, что фразы я вижу девушку, я любуюсь девушкой, я смотрю на девушку, я отвернулся от девушки прямопереходные. Традиционная грамматика, отождествляя форму и функцию падежа прямого дополнения, не признаёт, конечно, этого, но при тех целях, которые она себе ставит, это вполне оправдано.

Традиционная грамматика избавляется от трудностей, называя прямопереходными только конструкции с винительным падежом, ведь в противном случае пришлось бы выяснять сложные отношения между падежами, поскольку единство функций не означает ещё полного тождества падежных форм. «Изофункциональность винительного и других падежей в позиции прямого объекта не означает, однако, их равноправного положения в системе языка. Винительный падеж является господствующей формой прямого объекта. Функция прямого объекта для него первична, тогда как для других падежей она… вторична». Разница в том, что винительный падеж выполняет эту функцию независимо от числа объектных «мест» при глаголе, в то время как другие падежи выполнять функцию прямого объекта только при однообъектных глаголах.

«Норма, т.е. совокупность утвердившихся в данном языке правил употребления его структурных единиц, неоднородна. Наряду с господствующими в данной функциональной области правилами существуют правила, выпадающие из господствующей нормы. Падежи, сигнализирующие прямой объект на правах вторичной функции, явно нарушают господствующую норму. Но нарушения этого рода санкционированы узусом и входят в систему языка на правах „исключений“, т.е. узаконенных отклонений от господствующей нормы» [Там же: 50].

Из всего сказанного следует необходимость разграничить два типа переходности (ещё одна трудность, от которой нас избавляет традиционная грамматика, хотя и ценой не меньшей путаницы). «Ввиду необходимости различать функцию прямого объекта и способы её выражения и в глаголе мы должны различать двоякого рода переходность — функциональную и формальную. Функциональная переходность зависит от значения глагола, от его содержательной валентности. Будучи обусловленной значением, она носит универсальный характер, т.е. действительна для всех языков приблизительно одинакового уровня развития. Функционально переходным является всякий глагол, значение которого открывает позицию для прямого объекта. В противовес функциональной формальная переходность зависит не только от значения глагола, но также от его, глагола, лексемы. Она сводится к способности глагола управлять винительным падежом. Не всякий функционально-переходный глагол является переходным и в формальном отношении. Оба русских глагола лечить и помогать в функциональном отношении переходны, но в формальном отношении переходен только первый из них, тогда как второй, управляющий дательным падежом, — формально непереходен» [Там же: 50–51]. Следовательно, то, что традиционная грамматика называет переходностью, является лишь частным случаем более дифференцированной системы, которую предлагает С.Д. Кацнельсон.

Введение двух типов переходности спасает от путаницы: употребление косвенных падежей в функции прямого объекта не хаотично, а подчинено определённым правилам. Если семантика глагола подразумевает только одну объектную валентность и глагольная лексема подразумевает дополнение в винительном падеже, то налицо функциональная переходность. Если же семантика глагола подразумевает одну объектную валентность, но глагольная лексема подразумевает какой-либо другой падеж, кроме винительного, то налицо формальная переходность.

«Вторичные позиционные функции, т.е. функции субъекта и прямого объекта, выраженные непозиционными падежами, не поддаются определению ни в зависимости от значений имен, выступающих в данной функции, ни в зависимости от валентности глагольного значения, с которым они соотносятся. Да это и понятно, если вспомнить, что они обусловлены идиоэтническими свойствами глагольной лексемы, её способностью управлять тем или иным падежом. Сгруппировать эти функции можно поэтому только путём перечисления глаголов, требующих прямого объекта в „сдвинутом“ падеже. Иначе говоря, вторичные функции этого рода „заданы списком“ в системе языка. Их нельзя предугадать никаким общим правилом. Этим объясняется тот факт, что грамматика обычно проходила мимо них, тогда как словари регистрировали их, отмечая особенности управления отдельных глаголов» [Там же: 51–52]. Следовательно, регулярное употребление при некотором глаголе некоторого косвенного падежа в функции прямого дополнения (так называемое управление) — это не факт грамматики, а факт словаря.

Если бы я писал свои заметки в более современно-попсовой манере, я бы сделал здесь какой-нибудь подзаголовок, чтобы читатель как можно меньше напрягал ум, следя за логикой изложения, переходом от одной темы к другой и т.д. Забота о читателе — превыше всего, поэтому можете считать, что это оно и есть.

Помимо субъектно-объектных функций падежам присущи также обстоятельственные функции. «Определение обстоятельственных функций падежей может вызвать затруднение в ином плане. Дело в том, что наряду с падежами в данной функции используются также наречия, которые не всегда легко отличимы от падежных форм. […] Так, например, по-русски говорят днём, ночью, летом, зимой, но в полдень (а не полднем), на заре (а не зарёй) и т.д. Падежные формы с функцией обстоятельства времени образуются в принципе от каждого существительного, обозначающего определённый промежуток времени (времена суток, года и т.д.), но способ их образования (как в отношении падежа, так и в отношении предлога) непостоянен. В итоге возникает сложная система изофункциональных форм, состоящих в отношениях дополнительной дистрибуции друг к другу. Ср., например, ночью, но в ту ночь; в декабре, но второго декабря; прошлой зимой, но в прошлом году, на прошлой неделе и т.д.» [Там же: 52].

Родительный падеж (наряду с предложными оборотами) выполняет также функцию приименного атрибута; ср.: дочь соседа, крыша дома, кусты крыжовника, бутылка вина, но также ключ от дверей, папка для бумаг, дом под горой, туман над рекой и т.д. «…Атрибут отражает поссессивные или родственные отношения, партитивные связи, пространственные или временные отношения и т.д., но все такого рода отношения служат здесь цели лексической актуализации предмета, уточнения выражаемого именем виртуального понятия с помощью указания на его отношение к другим предметам» [Там же: 52–53]. Про актуализацию виртуального понятия разговор шёл в заметке про артикль, здесь речь идёт об актуализации, осуществляемой не с помощью артикля, а с помощью существительного.

При некоторых глаголах падежи могут выполнять также особую предикативную функцию. «В языке, где, как в русском, имеются два предикативных падежа, они изофункциональны, но во многих случаях различаются дополнительными оттенками, в русском именительный падеж обычно выражает устойчивый и постоянный предикативный признак, а творительный падеж — предикативный признак неустойчивый, ограниченный во времени. Ср. он был шахтёр и он был командиром взвода» [Там же: 54].

С.Д. Кацнельсон останавливается ещё на одной, чрезвычайно, интересной, функции — функции семантико-грамматической перспективы. Лучше всего эта функция описана в суждении А.А. Потебни, которое цитирует С.Д. Кацнельсон: «„?Раздавлены ногами слонами? не бессмысленно: действительно ?слонами’, (т.е. их) ?ногами’. Только здесь отношение между двумя вещами никак не выражено, и они изображены, так сказать, на одной плоскости, без перспективы“. Если теперь мы говорим вместо этого „ногами слонов“, то различие падежных форм вносит логическую перспективу в строение фразы, выделяя момент уточнения или пояснения, содержащийся и в союзе „то есть“» [Там же]. Употребление разных падежей в таких случаях служит указанием на то, что синтаксическое отношение объектов к глаголу не вполне одинаково, поскольку они соотносятся между собой как целое и его часть, один из них выступает как уточнение к другому или целое и часть на разных основаниях участвуют в действии.

Помимо всего этого разные падежи используются при глаголах намеренного и ненамеренного действия, например: ветер сильно качал берёзы и лес качает верхушками деревьев. «Ограничивая полисемию глагола, управляемый падеж сверх своей объектной функции выполняет ещё функцию смыслоразграничения, т.е., в сущности говоря, формальную функцию наподобие той, которую выполняют фонемы в составе слова» [Там же: 56].

И это далеко не все функции падежей. «Сложное распределение функционального содержания по отдельным падежам связано с дроблением и взаимным переплетением функций. Каждый падеж объединяет в себе ряд разнородных функций, которые в одних случаях связаны между собой синхронно-деривационными связями, а в других — только единством их звукового выражения. С другой стороны, каждая функция дробится на части, будучи распределённой между несколькими изофункциональными („синонимическими“) падежами. Даже позиционные функции, занимающие доминирующее положение в системе, не избегают общей участи и подвергаются дроблению. Функция прямого объекта, например, осуществляется, как мы видели, не только специализированным падежом прямого объекта, но и другими падежами, спорадически выступающими в этой роли. В итоге система падежей усложняется, и выделение отдельных функций становится делом кропотливого и многоступенчатого анализа» [Там же: 56–57].

__________

Апресян Ю.Д. Экспериментальное исследование семантики русского глагола. – М.: Наука, 1967. – 251 с.

Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. – Изд. 4-е. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. – 220 с.

Плунгян В.А. Введение в грамматическую семантику: грамматическое значение и грамматические системы языков мира. – М.: РГГУ, 2011. – 672 с.

Источник: m.vk.com

Комментарии: