«Непослушание миру сему» 

В статье показана роль русской философии творчества в рассмотрении смысловых значений текста как информационного (эссенциального), коммуникативного, аксиологического, социального феномена. Наряду с этим показывается слож- ность и глубина явления текста, которая остается не раскрытой и не понятой даже в существующих вариативных типоло- гиях, поскольку до сих пор ведущее значение в исследованиях текста отдавалось информационной его функции — смыс- лу как чистому инструментарию в контексте такого же чистого рационализма. В статье исследуется, как и почему русская философия творчества уводит анализ текста в творческие, открывающие простор принципиально иному знанию ракурсы и отвергает рассмотрение текста как инструментария для удовлетворения насущных человеческих потребностей.

В современную эпоху проблема текстового феномена не является чистой прерогативой лингвистики, поскольку текст несет в себе информационное (эссенциальное), коммуникативное, аксиологическое, социальное и другие значения. Од- нако вся сложность и глубина явления текста сохраняется нераскрытой и непонятой, в том числе принципиальным вопро- сом остается сам смысл понятия «текст». До сих пор не существует общепризнанного и однозначного определения текста. Не последней причиной такого положения дел является глубинная и таинственная связь языка с самим процессом зарож- дения и формирования мысли. Следует вспомнить, например, фрагмент «Курса общей лингвистики» Ф.Д. Соссюра: «по- скольку языковая деятельность в большинстве случаев недоступна непосредственному наблюдению, лингвисту приходит- ся считаться с писаными текстами как с единственными источниками» [Соссюр, 1998, c. 12.]. Одной из попыток осмысления сущностного феномена текста являются различные варианты классификации его видов, в которых чаще всего приоритет отдается функциональному значению текста. Однако решение эпистемологической проблемы необходимо должно учиты- вать противостояние двух наиболее влиятельных современных лингвистических концепций: теории речевых актов и функционально-коммуникативной теории языка [Энциклопедия эпистемологии… 2009, c. 958]. В настоящее время наиболее последовательной и гибкой представляется система текстов (их типология), основанием которой является теория функци- ональных стилей при учете коммуникативно-прагматических условий текстообразования [Энциклопедия эпистемологии… 2009, c. 958]. В нашей работе мы сосредотачиваемся на философской проблематике, в первую очередь, художественных текстов, как прозаических, так и поэтических, при этом имея в виду мысль М.М. Бахтина, что теория текста, выходя за пределы лингвистики, становится своеобразной прототеорией культурного объекта вообще [Бахтин 1976]. Сфера наших интересов — именно преодоление знаковой реальности как самоценной и понимание глубинных условий и возможностей формирования образного познания, что и является ключевой чертой художественного текста. Пока ведущее значение отдается информативной функции текста, т.е. он рассматривается как чистый инструмента- рий и обслуживающее звено насущных человеческих потребностей. В результате этого гибельного процесса текст начи- нает мстить за самого себя: из него в принципе уходит постоянство смыслов — последние актуализируются лишь тогда, когда в действие вступает принцип выгоды и господствующего в современном обществе экономоцентризма. Смыслы из текста уходят, заменяясь на антропоцентричные условности. По сути, эту ситуацию можно определить как эпоху пост- постмодерна, ибо даже постмодернисты были озабочены опустошением аксиологических начал слова. Однако данное положение не есть катастрофа нашего времени, она гораздо глубже, поскольку имеет онтологические, мировоззренче- ские корни, принципиально не удивительные для философа — для человека, всматривающегося вглубь вещей. Доста- точно и красноречиво вспомнить гений Гераклита Эффеского VI в. до н.э., за сложность и мистику прозванного совре- менниками Темным: относительный, понятийный характер слов и оценок не означает их условности, ибо «для ослов, быков и свиней все условно, за исключением корма» (цит. по: [Кессиди 1982, c. 163]). Чем это не прозрение в современ- ность за две с половиной тысячи лет — только вид корма изменился, он стал носить финансовый характер. Для глубинного и конкретного понимания этой проблемы следует, хотя кратко, обратиться к ее истории в западноевро- пейской и — в альтернативном ракурсе — в русской философии. Начать надо с ухода от столь примитивного понимания смысла слова и текста и вернуться хотя бы к той проблематике, которую с глубочайшей болью и критическим профессио- нализмом вскрыли постмодернисты. Ведь для них проблема жизни текста представлялась все-таки более сложной, чем чисто утилитарная, чисто информационная его направленность. Постмодернисты в кризисе текста, в его самопроизволь- ной жизни, видели гибель и разложение культуры и человека. Такие ведущие философы этого направления, как Ж. Дери- да, Ж. Делез, Ж. Бодрийяр, Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Батай, М. Фуко и др. говорили в первую очередь о потере аксиологического значения текста: последний становился совокупностью условных знаков, за которыми когда-то прятались не получившие утверждения в человеческой жизни понятия, как совесть, свобода, любовь, бессмертие души, Бог…Постмодернисты так же настаивали на том, что в результате подобного аксиологического краха, текст становится рационализированной иг- рушкой, роботом-конструктором для скучающего человеческого сознания или копией того, чего никогда не было и о чем в самые сокровенные минуты рефлектирующий человек все-таки тоскует. Фактически постмодернисты обозначили отноше- ние к тексту, предшествующее современности, который опустошенный текстологический конструкт заполнила эгоистиче- ским содержанием ради удобства и выгоды, поставив последнюю точку в начавшимся кризисе. Слов больше нет, остались условности или договоры (конвенции) о том, как получить больше «корма» с наименьшими трудозатратами. Отсюда вполне зримо видно, что текст невозможно и не должно рассматривать и как самостоятельный феномен, ото- рванный от человека и общества, и как чисто коммуникативный функционал. Таковые его модусы существования есть последовательные ступени распада текста как культурного феномена и утери человеком сакрального дара — слова. Настоящий текст, прежде всего, заключает в себе онтологический смысл, причем не синтезированный, не искусственно вложенный в него человеком, но присутствующий в нем как сакральная цельность, как эманация бытия. Можно вспом- нить одну из знаменательнейших книг западноевропейского экзистенциализма «Язык как дом бытия» М. Хайдеггера. Следует подчеркнуть, что и постмодернисты пытались искать горизонты выходов из эпохи мировоззренческой пустоты и деконструкции смыслов. Наиболее яркой и одновременно трагической здесь выступает концепция Ж.-Ф. Лиотара — со- здателя «нерепрезентативной эстетики», в которой в поисках невоспроизводимого и неделимого эстетического начала пытался обозначить необесцененные смыслы, но в итоге в жизни современной ему культуры таковых не обнаружил. Ли- отар открыл, что в современном мире науко- и техноцентризма само знание становиться не обретением неких новых смыслов, а делается операциональным и преподносится как информационный товар: поставщики и пользователи зна- ния все более относятся к нему как потребители и производители закодированных благ, в стоимостном варианте. По Лиотару, знание производится и будет производится для того, чтобы быть проданным. Эту ситуацию французский мыс- литель оценивал как гибель всякой способности к созиданию и разложение цивилизации, которая позабыла, что когда- то она была культурой. Лиотар как и другие постмодернисты видели единственный исход из этого тупика: возрождение творческого начала, что само по себе является не простым и принципиально иррациональным процессом; для его обо- значения Лиотар пытался ввести такое понятие как «паралогия». В этом термине формулируется попытка создания фи- лософии творчества, где последняя понимается как свободное воображение, порождающее принципиальную новизну и дающее новые оригинальные методологические повеления. По сути, жизнь этой концепции оказалась не развернутой; если брать на себя право критики, можно утверждать, что это произошло по причине поиска не онтологических, а мето- дологических оснований новизны, что вообще характерно для западноевропейской философии с ее приоритетом фор- мально-рациональных начал, в контексте которых само творческое воображение понимается как последнее усилие ис- сушенного цивилизацией антропоса. В русской философии и литературе проблема текста как такового существовала в несколько ином ракурсе, и структу- ралистские концепции всегда развивались только на периферии. Русский подход к слову был всегда онтологическим: слово (а, соответственно, и текст) рассматривались не столько как символ, сколько как вышний, сакральный дар, име- нующий, открывающий творение. Текст в русской интерпретации считался принципиально не серьезным, если он был только игрой; он всегда должен был нести глубинное и аксиологическое восприятие бытия и потому он неотделим от философии творчества. С древнейших, летописных времен текст в русской традиции является средоточием смысла и ценностного отношения к жизни. В русской литературной и философской традиции так же существует проблема невыразимости мысли словом, но она имеет внутренние, более сложные, чем конструктивистские, основания. Невыразимость в русском понимании означает принципиальную несказанность, очерчивает границы возможного применения слов вообще с велением перехода с дис- курсивной на образную реальность — как переход в иную онтологию, или инобытие. Достаточно вспомнить фрагмент тютчевского стихотворения «Silentium»:

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои —

Пускай в душевной глубине

Встают и заходя?т оне

Безмолвно, как звезды? в ночи, —

Любуйся ими — и молчи.

В русской традиции за словом, т.е. в несущем смысловую реальность тексте присутствует сам духоносный луч – тот предмет, который так трагично и вместе безуспешно ищет западная исследовательская мысль в самих словах и методо- логическими путями. Чего стоит одно фетовское «О, если б без слова сказаться душой было можно!»… При всем таковом глубинном переживании проблемы невыразимости феномен текста в русской традиции не теряет не только своего онто- логического, но и коммуникативного значения. В основе слова и текста стоит творческий акт личности, причем творче- ство всегда понимается как служение и восхождение к Абсолюту — к Богу, перед ликом которого каждый раскрывает полученный бесценный дар духовного бытия и индивидуальной жизни. Поэтому за онтологическим горизонтом текста всегда стоит неповторимая личность, «субстанциальный деятель», используя выражение Н.О. Лосского, а не обезличен- ная, оперативная, обслуживающая горизонты века сего, информация. Таким образом, текст никогда не есть и не может быть чисто коммуникативным и социальным явлением, потому что, не разрушаясь изнутри, не превращаясь в жонглирование понятиями, он может существовать только тогда, когда от- крывает врата в иную реальность, а именно этот процесс, этот сложнейший акт предметно осмысливает только филосо- фия творчества. Об этом ярко говорил один из дерзновеннейших русских мыслителей Н.А. Бердяев: «Творческий акт…по сущности своей есть непослушание “миру сему” и его уродству. Творческий акт есть дерзновенный прорыв за пределы этого мира, к миру красоты» [Бердяев 1994, c. 228].

Кулешова Ирина Владимировна, кандидат философских наук, доцент кафедры философии и социологии Заочного финансово-экономического института Финансового университета при Правительстве РФ

Комментарии: