Экзистенция кризиса. Окончание

То, что социум XXI века содержит в себе спящий до поры до времени вирус неблагополучия, проницательным людям ясно было и до того, как этот вирус полыхнул острой фазой в 2008 году. Дело ведь не в экономике, она лишь самая весомая и ощутимая часть нашей жизни; и в «нулевые», в эпоху процветания, беспристрастно-исследовательский взгляд на глобальные процессы приводил к выявлению симптомов близкого недуга при очевидном росте материального достатка. Симптомы эти обнаруживались в сфере мировоззренческой или, если угодно, экзистенциальной – в пространстве целей, смыслов, поисков предназначения человека и человечества.
Тогда мы с коллегами-философами обширно обсуждали это, понимая, впрочем, что особых самородков здесь не откопать: не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы увидеть и понять основу социальной политики, проводимой силами, ощутившими себя победителями в Холодной войне после распада СССР. Это, во-первых, попытка придать международным отношениям структуру некоего глобального неофеодализма, с явно выраженными государствами-сеньорами, государствами-вассалами и одним государством-императором (США, естественно); а во-вторых, стремление максимально утвердить в обществе идеологию консьюмеризма и гедонизма, то есть самого банального потребительства, провоцирования населения на гонку за товарами, услугами и комфортом.

В общем-то, нетрудно было понять, что данная стратегия осознавалась как временная самими ее идеологами и политическими лидерами, но очень уж она казалась заманчивой с точки зрения социальной стабильности. И верно, когда населению явно или неявно предлагается образ жизни типа: «сегодня надо жить комфортнее, чем вчера, а завтра комфортнее, чем сегодня», то, положа руку на сердце, придется признать, что большинство охотно включается в погоню за материальными благами. Ну, а в обществе, охваченном жаждой наживы и приобретательства, действительно гораздо меньше места остается для иных интересов, что чрезвычайно выгодно любому политическому руководству.

Что верно, то верно, дураком надо быть, чтобы не видеть кратковременность этой стратегии: нереально обеспечить бесконечный рост материального потребления, а говоря корректнее, бесконечный рост потребления человечеством энергии биосферы, являющейся ограниченным ресурсом. Это, собственно, сделалось предметом обсуждения задолго до «тучных» нулевых (Римский клуб и т.д. …), и вряд ли стоит считать власть предержащих наивными людьми, не просчитывавшими очевидных последствий. Но, видимо, слишком уж велик был соблазн со стороны власть предержащих использовать консьюмеризм как эффективную управленческую методу. И в упомянутых выше обсуждениях более чем десятилетней давности, и я сам и многие другие прогнозировали, что выходов из нее два: либо глобальная катастрофа, либо все же вынужденное, максимально смягченное снижение потребления; причем поиски психологических приемов этого смягчения усматривались нами в ряде массированных посылов, распространяемых в СМИ и пропагандирующих такие модели поведения, которые снижали бы потребление биосферных ресурсов, хотя бы теоретически.

Примеры такого «мягкого насилия», то есть искусственного создания в общественном мнении ценностей, выгодных властям, хорошо описаны в книге Эдуарда Лимонова «Дисциплинарный санаторий» - книга не новая, но известной актуальности не потеряла и по сей день, желающие могут в этом убедиться. Вот и мы в те годы отмечали умелое формирование ореола престижа вокруг поведенческих моделей, разными путями приводящими к ограничению материального потребления (популяризация стандарта внешности, достигаемого ощутимым снижением калорийности питания; достаточно навязчивая пропаганда ЛГБТ-образа жизни, предполагающего прекращение воспроизводства человеческих популяций, негласное поощрение инфантилизма в поведении…) – иначе говоря, постепенную подготовку массового сознания к самоограничению в потреблении и сокращению населения, что должно в сумме дать хотя бы какой-либо буферный эффект в ситуации реальной невозможности дальнейшего роста потребления и комфорта в массовом порядке.

Сейчас, в самом конце второго десятилетия XXI века, я берусь утверждать, что те наши прогнозы отчасти сбылись. Эпоха потребительского благоденствия себя исчерпала, и сегодня совершенно явно видно, как глобальная цивилизационная система вошла в режим максимально демпфированного, но несомненного снижения уровня материально-бытового комфорта большинства ее обитателей. В переводе на обывательский язык – этому большинству приходится свыкаться с тем, что уровень доходов либо снижается, либо для его поддержки требуется прилагать заметно больше усилий и ресурсов; а в особо неблагоприятных случаях складываются оба эти фактора: человек вынужден работать на износ при заметно снижающейся для него доступности материальных благ.

Я полагаю возможным провести аналогию между кризисом наших дней и тем, что называю «Великой катастрофой», а именно эпохой 1914-1945 годов. В 1914 году противоречия между мировыми политическими силами привели к коллапсу, причем при взгляде на те события из дня нынешнего нас не оставляет грустная мысль: лидеры великих держав тогда слабо сознавали, во что они ввязываются, на что обрекают человечество. Очень похоже, что мировоззрение этих людей жило еще XIX веком, они представить себе не могли, какой убийственной и разорительной будет война при технологиях даже 1914 года, а слабая степень развития международных организаций и информационно-коммуникационных систем не смогла обеспечить конструктивной коммуникации между лицами, принимающими решения. Тогда не было ООН, не было даже Лиги наций, технические возможности не позволяли оперативно осуществлять взаимообмен информацией… Надо признать, что урок все же пошел впрок: средства глобального регулирования за столетие с небольшим развились до такой степени, что позволяют осуществлять достаточно эффективное антикризисное управление. Если в начале XX века мир свалился в бездну, откуда сумел выбраться с гигантским трудом, пережив страшные потери, то в начале века XXI глобальные игроки, владея сложным инструментарием экономического, социального, психологического регулирования, сумели максимально смягчить последствия кризиса для огромного количества людей.

При этом нельзя не отметить исключительную важность процесса психологического воздействия на массы, приобретшего особую изощренность после массового распространения всемирных коммуникационных сетей (интернет и др.), что открыло огромные возможности для «мягкого насилия», иначе говоря, создания эффекта, при котором человек, становясь объектом утонченных манипуляций, начинает размышлять и действовать в русле, выгодном манипуляторам, которыми прежде всего выступают влиятельные политические силы; естественно, что от рядовой психологической манипуляции данный феномен отличается огромными масштабами и, очевидно, является темой для отдельного исследования.

Итак, мы можем утверждать, что глобальный социум наших дней является суперсистемой, в известной степени обладающей антикризисными защитными функциями, и способной худо ли бедно ли, но купировать последствия негативных тенденций. Однако это не отменяет кризисной ситуации как таковой и не является решением ключевой проблемы: отсутствия глобальных перспектив. Пока можно было сориентировать массы на обогащение и развлечения – по сути, на старое доброе «хлеба и зрелищ» - можно было говорить о наличии у общества пусть псевдо-цели, но все же выполнявшей функцию придания человеческому миру более или менее внятного эволюционного вектора. Сейчас этот вектор по инерции еще как-то продолжает действовать, но перспективы у него нет. Равно как нет и никакой другой. Современный мир не видит, куда и как ему развиваться, у людей, живущих в наши дни, нет объединяющей их истинной, эпической, вдохновляющей цели. Все, что удалось пока сделать – смягчить условия протекания кризиса.

Что делать в данной ситуации философу, да еще по совместительству писателю-фантасту?.. Известно, что: смотреть в будущее, вернее, усматривать в настоящем то, что может «выстрелить» спустя годы, как в позитивном, так и в негативном смысле. При этом предсказывать всякий негатив гораздо проще, хотя бы в силу наших социально-психологических установок. С позитивными прогнозами куда сложнее, со стратегическими тем более. И тем не менее, попробуем. Есть ли у современного человечества потенциал реальной эволюции?..

Мой ответ: да, есть. Но я, конечно, не был бы фантастом, если бы этот ответ был скучным, банальным, лежащим на поверхности. Нет, он таков, что у многих вызовет недоумение, а кое у кого, уверен, оторопь. Но тем интереснее будет обсудить «безумную идею» - именно от них, по словам Нильса Бора, и бывает толк. Готовы, дорогие читатели? Не сочтете меня за чокнутого?.. Тогда поехали!
Серьезный взгляд в грядущее невозможен без основательной ретроспективы. Потому сначала придется заглянуть в прошлое, лет так на четыреста. И обратившись к этому, я берусь утверждать, что современная общепринятая онтология, то есть сумма представлений среднестатистического человека об устройстве мира и о месте в нем человека, в огромной степени основаны на схеме, сформированной квартетом великих: Коперник-Галилей-Декарт-Ньютон; особенно же благодаря двум первым.

Что позволяет говорить мне так при всем том, что мы сегодня знаем о «новой физике» ХХ столетия, квантовой механике и теории относительности, при всех современных разговорах о «неклассической» и даже «постнеклассической» науке? Да то, что наш космос – это все же антропокосмос, это система, определяющая прежде всего место человека в мире, а потом уже все остальное.

Во-первых, положа руку на сердце: каким боком проблемы, обсуждаемые физиками-теоретиками, касаются жизни рядового гражданина наших дней? Квантовая гравитация, теория суперструн, темная материя, «кот Шредингера»?.. Да никаким! – вот честный ответ. Этому гражданину в его реальной жизни совершенно незачем знать, как изменяется длина объекта при движении с околосветовыми скоростями, или почему невозможно одновременно вычислить координату и импульс элементарной частицы. Зато классическая механика преследует нашего обывателя на каждом шагу! Как удобней взять в руку молоток, чтобы забить гвоздь? Почему нож должен быть острым, а топор-колун, наоборот, не слишком острым? Как соотносится тормозной путь автомобиля с его скоростью? Почему мы вынуждены менять у нашей машины «летнюю резину» на «зимнюю»? Как откачать бензин из бензобака?.. – самые что ни на есть насущные, земные вопросы, повседневные заботы нашего современника, живое пространство его бытия... Но даже и не в этом главное.

Во-вторых, и в главных: если бы даже «постнеклассическая» наука органично вошла в привычный быт большинства людей, и матрицы Гелл-Манна сделались бы столь же применимы к жизни, что и законы Архимеда и Ньютона – то все равно бы это не вызвало такого грандиозного переворота в мировоззрении, какой вызвали идеи Коперника и Галилея. Наверное, это не просто представить, но вот давайте попробуем: мы пытаемся втолковать средневековому европейцу то, что для нас само собой разумеется – что планета Земля мчится в космическом просторе вокруг Солнца по такой-то орбите… и т.д. И, разумеется, в глазах этого человека выглядим сумасшедшими – даже если не брать в расчет его религиозные взгляды. Пусть бы их и совсем не было, он все равно бы смотрел на нас, как на безумцев, несущих дикий вздор, противоречащий и повседневному опыту и здравому смыслу. Ведь и то и другое убеждает всякого нормального человека, что окружающий его мир – это нерушимая земная твердь, бескрайние просторы полей, лесов, рек, озер… и над всем этим раскинут полог неба с объектами, исполняющими служебные по отношению к человеку и Земле функции: Солнцем, Луной, звездами… Они дают нам свет, тепло, воду, урожай, а также помогают ориентироваться в пространстве – это совершенно ясно, поскольку подтверждается изо дня в день натуральной практикой, в отличие от нелепых, ни с чем не сообразных фантазий о летающей Земле, которые непонятно как могли взбрести в голову.

Сознаюсь, я сознательно обострил эту сценку, но лишь для пущей наглядности. Исторически и психологически она вполне достоверна. Я хочу, чтобы читатель как можно глубже прочувствовал, какой неимоверный душевный перелом должен был пережить наш мир, чтобы из человека XVI столетия, убежденного, что он и Земля пребывают в центре мироздания – получился человек века XVIII, знающий, что его Земля самая рядовая планета, наряду с другими кружащая вокруг Солнца! А он сам, стало быть, никакой не «столп бытия», а мелкое бренное существо в огромной Вселенной… И давайте сравним эту коллизию с ближайшей к нам: чем мы в онтологическом плане отличаемся от людей XIX столетия? Да, разумеется, между нами лежит век ХХ, эпоха катастроф и страшных человеческих бед – но общепринятое место человека осталось там же. «Безумные идеи» неклассической науки, усложнив структуру физического космоса посредством «черных дыр», темных энергий, материй и многих прочих странных вещей, никак не изменили самой сердцевины онтологии – позиции и значимости человека в мире. В этом смысле современных школьников учат ровно тому же, чему учили гимназистов сто пятьдесят лет назад: в практически бесконечном пространстве Вселенной, среди практически бесчисленного множества планет и звезд затеряна одна крохотная… да что уж там! по правде сказать, ничтожно малая – планета Земля, населенная совсем уж микроскопическими во вселенском масштабе существами, среди которых и мы с вами, люди.
На школьных уроках астрономии нет места моральным рассуждениям, но вот онтологически что есть, то есть: там, на этих уроках современные учителя разъясняют детям именно такую схему космоса – в которой наша жизнь не стоит ничего.

А потом ученики выходят из кабинета астрономии и идут на уроки литературы и обществознания, где им с пафосом рассказывают абсолютно противоположное: что человек – это звучит гордо, что жизнь человеческая – величайшая ценность, права человека священны… ну и, собственно, человек суть вершина эволюции Вселенной.
И закономерный вопрос – а как же одно согласуется с другим:
- ничтожество планеты Земля вместе со всеми населяющими ее людьми в научной картине мира…
- и человек как наивысшая ценность бытия в картине гуманитарно-социальной?..
А никак не согласуется.

По правде говоря, это должно было быть ясно с самого начала – с тех лет, когда отказ от геоцентризма и «новая физика» Галилея, отвергшая идею покоя как такового, начали делаться интеллектуальным «мейнстримом». Ведь оба этих концепта делали человеческий мир куда более шатким и тревожным по сравнению с прежним! – и я готовы разъяснить, почему так.
Если с гипотезой Коперника все как на ладони: Земля перестает быть центром мироздания, следовательно, человек автоматически «понижается в чине», то с идеями Галилея дело обстоит не столь очевидно, но тем интереснее разобраться. Я постараюсь сделать это как можно более популярно.
Представим самое наглядное физическое тело: бильярдный шар на бильярдном же столе. В каких состояниях может пребывать этот шар? Я почти уверен, что, номинально владея знанием классической механики в объеме школьного курса, наш усредненный современник обратится не к ней, а к примитивному здравому смыслу и скажет, что таких состояний может быть два: шар либо движется, либо не движется.
И этим ответом отошлет себя к Аристотелю, на ветхих умозрениях которого и покоилась «до-Галилеева» физика. Она действительно считала, что материальные тела могут находиться в двух состояниях: покоя или движения.
Галилей увидел эту проблему иначе.

Он уловил тонкость, ранее никем не замеченную: движение бывает различным. Есть движение с постоянной скоростью, а есть с переменной (с ускорением или торможением). И эти два вида движения различны принципиально: в первом случае тело будет (теоретически) двигаться сколь угодно долго с неизменной скоростью, а во втором будет ускоряться, ускоряться и ускоряться, опять же теоретически разгоняясь до немыслимо бешеной скорости – согласитесь, очень разные картины! Таким образом, привычно обозначая скорость буквой V, мы, следуя за Галилеем, принимаем, что существуют не два, а три состояния тела: неподвижность (V=0), инертное движение (V=constanta) и изменчивое движение (V=variativ).
Но дотошный флорентинец на этом не остановился.
Он задался следующим вопросом: а какая, собственно, разница между Vо и Vconst? И ответил себе: принципиально – никакой. Если мы говорим, что есть движение с постоянной скоростью, то неподвижность (покой) есть всего лишь частный случай этого состояния: движение с постоянной скоростью, равной нулю, против чего не возразишь. Вот и все! Прежний расклад: всякое тело либо покоится, либо движется – Галилей заменил аксиомой: всякое тело движется либо с постоянной скоростью, либо с переменной. Иначе говоря, если метода Аристотеля не видела разницы между Vconst и Vvar, то Галилей отменил различие между Vо и Vconst:

Надо ли долго объяснять, какой колоссальный слом в мировосприятии означал этот маленький мысленный шажок, наверняка не замеченный подавляющим большинством современников, да и после-то, как мы видим, мало кем замечаемый?! Но это был первый камешек, за которым последовали другие, вызвавшие лавину.
В сущности, данная проблема была знакома еще античной философии: Гераклит учил, что «все течет, все меняется», тогда как его оппоненты из Элейской школы находили в мире точки покоя, благодаря которым мир, который, конечно, менялся, все же имел явно выраженную структуру и иерархию, в отличие от мира Гераклита, выглядящего как аморфное текучее нечто. Собственно, Галилей и отказался от точек стабильности элеатов и отдался бесконечным своевольным вихрям Гераклита – возможно, не осознавая того. И судя по всему, именно эта «Гераклитова» интерпретация космоса, с летящей и вращающейся Землей, с бесчисленным множеством Солнц и планет, придала невиданный динамизм научной мысли: не в обиходном, но в сугубо специальном смысле, когда расплывчатое слово «наука» строго понимается как «эмпирико-логическое моделирование». Именно такая совокупность познавательных технологий: осмысленное наблюдение за событиями, абстрагирование, приводящее к построению логических (в пределе – математических) моделей, то есть разумно, прагматично упрощенных схем, описывающих те или иные процессы природы – оказалась чрезвычайно эффективной методой в деле практического освоения сил, рассеянных в природе. В сущности, человечество всегда мечтало об этом: подчинить природные силы своим интересам – посредством, например, магии. И в определенных исторических условиях «Гераклитова» космо-парадигма с ее подвижностью, изменчивостью, принципиальным отсутствием покоя оказалась превосходной базой для создания теоретических моделей, описывающих эмпирическую реальность, а те, в свою очередь привели к созданию устройств, концентрирующих энергию, прежде всего тепловую и электрическую, тем самым чрезвычайно усилив операционные возможности человека.

Нетрудно понять, что речь идет о феномене, привычно именуемом «научно-технический прогресс» - далее НТП. В чем практическая цель этого процесса? В дополнении человеческого организма искусственными энерго-концентрирующими конструктами, предназначенными максимально расширить и развить функциональное пространство организма и обеспечить ему максимальный комфорт. Опять же, давайте попробуем подойти к теме с предельной наглядностью: что представляет собой, скажем, автомобиль, увиденный с данной точки зрения? Вот мы садимся на сиденье, захлопываем дверцу, кладем руки на руль, ставим ноги на педали… то есть, собственно, прикрепляем автомобиль к своему телу, «надеваем» его на себя, как некий технокостюм, с целью быстро и комфортно перенестись из одной точки пространства в другую. А можно взглянуть и иначе: надев на себя автомобиль, мы временно превращаем себя в кентавра, увеличивая свою массу в среднем до тонны, а скорость – до 100 км/час. Ну и, сама собою напрашивающаяся аналогия: а что такое в этом случае боевой самолет?.. Да ясно, что – другое техноодеяние, облекшись в которое, пилот временно превращает себя в дракона, способного снести с лица Земли целый город.

Вряд ли мы погрешим против сути дела, если скажем так: научный и технологический динамизм делает жизнь сказкой, технокарнавалом, где люди в зависимости от обстановки наряжаются в разные технокостюмы – автомобиль, самолет, компьютер, комплекты 3D-технологий и т.д. – и все это благодаря «Гераклитовым» открытиям Коперника и Галилея, предложившим такую схему космоса, в которой человек и его планета сорваны с центральной точки мироустройства и брошены в бездонный хаос миллионов таких же планет и звезд. И следуя заветам философской диалектики, я не возьмусь утверждать, хорошо это или плохо, и что было бы, если бы. В свое время европейцы первыми ухватились за этот путь, увлекшись дивными возможностями техники, а вслед за ними устремились и прочие цивилизации, видя, какую огромную силу обретают технически развитые страны. Случилось так – значит, не могло не случиться. Мир вступил в эпоху, приобретшую устойчивое наименование «Новое время».

Итак, прогресс! Конечно, понадобились столетия для того, чтобы научные теории воплотились в инженерные конструкции, и еще десятки лет, чтобы первые неуклюжие поделки – пароатмосферная установка, медная рамка между двух магнитов – преобразовались в настоящие машины, пригодные к практическому использованию. Мы полагаем, что середина XIX века – вот историческая точка, когда преимущества технокультуры стали социально зримы. Более того: они стали политически необходимы, умные государственные лидеры тех времен осознали это не абстрактно, а самым что ни на есть конкретным образом, видя стремительно растущую мощь соседей и не сомневаясь, что те испытывают соблазн притиснуть страну послабее, пока та еще не успела набрать силу.

Крымская кампания 1854-55 гг., Австро-Прусская война 1866 г., Франко-Прусская война 1870-71 гг. самым рельефным образом подчеркнули первостепенность прогресса, как фактора решения геополитических задач. Особенно две последних войны, где и Австрия и Франция оказались унизительно бессильны перед превосходным техническим оснащением прусской армии. (Следует добавить: и перед прусской системой образования, что породило знаменитую фразу: «Сражение выиграл прусский учитель», почему-то упорно приписываемую Бисмарку, хотя написал ее профессор географии из Лейпцига Оскар Пешель (1826—1875). Тогда-то и началась колоссальная гонка вооружений, в сущности, продолжающаяся и по сей день. Существует точка зрения, согласно которой вообще весь научно-технический прогресс последних столетий продиктован сугубо военными целями; данное мнение не бесспорно, однако и не беспочвенно. Действительно, государства рассматривали прогресс прежде всего с позиции совершенствования военных технологий, а уж те «локомотивом» тянули за собой и технологии сугубо гражданские, насыщая обывательский мир машинами, то есть стремительно повышая возможности, материальный достаток и комфорт значительных масс людей: научно-технические достижения обращались в экономический рост.

Если в первой половине XIX века это угадывали отдельные мыслители, то во второй его половине «прогресс» сделался модным трендом среди интеллектуалов, а заря ХХ века стала временем, когда продукция индустриальных технологий лавиной хлынула в массы населения европогенных стран. В самом деле, за последние примерно двадцать предвоенных лет жизнь рядового горожанина изменилась так, как не менялась отродясь. Мир этого горожанина словно по волшебству наполнился автомобилями, самолетами, радио, телефонами, кинематографом – практически ничего из перечисленного не было где-нибудь в году 1890-м, и все это стало вполне обыденным в 1913-м. А научные открытия той поры: работы Эйнштейна, Пуанкаре, Беккереля, еще неведомые широким слоям населения, обещали понимающим людям куда более дивные творения и перемены бытия.

Но то, что могло вскружить голову рядовым интеллектуалам, не затмевало трезвый взор мудрецов. И в самый разгар восхищения техногенным взлетом звучали голоса мыслителей, предупреждавших о дисбалансе в картине мира, причем не просто об отдельных недочетах, но о роковом рассогласовании мировоззренческих подсистем, не устранимом без радикальных философских включений. Ведь никуда же не делось кардинальное противоречие между принципами гуманизма и твердо уже сложившейся ацентрично-хаотической научной схемой космоса! Осознание своего «Я» как центра Вселенной, оси, на которой должно держаться мироздание, осознание этической проблематики как ключевой сферы мировоззрения – является самой сутью человека, без этого человека как субъекта познания и действия попросту не существует. Этот фундаментальный антропоцентризм сохранялся и в Новое время постольку, поскольку люди оставались людьми – и до поры до времени худо-бедно уживался с «Гераклитовой» бесчеловечной космологией, ибо она как никакая другая сумела функционально усовершенствовать человечество… но вместе с тем и потребовала снизить его вселенский ранг. Вот это самое требование и оказалось «миной замедленного действия»: в самом деле, если для средневекового европейца космос, в сущности, был синонимом Земли, живой и, при всех демонологических поверьях, в целом доброжелательной к человеку ойкумены – то, начиная с системы Коперника, год за годом, столетие за столетием мир в массовом сознании неизбежно менялся в сторону отсутствия порядка и относительного уменьшения обитаемого пространства. И вот человек, живущий во второй половине XIX века, осилив школьный курс, знает, что его Земля – крохотная одинокая планета в мрачной, темной, мертвой бесконечности, именуемой космосом… И никаких реальных подтверждений наличия жизни там нет. Есть фантазии об обитаемых планетах, есть сенсационные доклады итальянского астронома Скиапарелли о каналах на Марсе – но понятно, что это либо мечты, либо смутные гипотезы. А по факту космос выглядит как бескрайняя неживая пустота.

Прогресс науки и технологий настолько вскружил голову человечеству, оно так очаровалось «техномагией», дающей ему в руки невиданное прежде могущество, что в массе своей не заметило опасности мировоззренческого расстройства. Хотя, спору нет, кое-кто вольно или невольно начал чувствовать нечто очень неладное в несовпадении между исходным самоощущением «Я», личности как основного мировоззренческого пункта и стремительными индустриально-экономическими изменениями – не может ведь не видеть человек, как в огромных и продолжающих неудержимо расти городах, в этих новых Вавилонах он со всем своим огромным, сложным, удивительным духовным миром никому не нужен, и вся его личность – не более чем социально-биологический атом, одна из неисчислимости таких же единиц с никому не нужными духовными мирами… К чему ведет все это? Да понятно, к чему: к душевным расстройствам человеко-атомов, а от этого, в свою очередь прямой путь к социальным потрясениям. И в самый пик упоения прогрессом зазвучали голоса, предупреждавшие об опасностях, подстерегающих душевно расползающееся общество.

Предсказания оказались пророческими. Никто не хотел умирать – а умирать пришлось миллионам. Человечество провалилось в тридцать лет несчастья. В них были периоды обострения, периоды ремиссии, но в целом темное тридцатилетие явилось затяжной глобальной деструкцией, важнейшие вехи которой таковы:

- Первая мировая война;
- революция и Гражданская война в России;
- ужасная и загадочная пандемия гриппа (так называемая «испанка») 1918-1919 годов;
- Великая депрессия 1929-1933 годов;
- фашизм (нацизм);
- Вторая мировая война.

Сложно говорить о человеческих утратах, понесенных планетой в итоге упомянутых событий. По грубым подсчетам, суммарные потери (убитые, пропавшие без вести, пострадавшее гражданское население, умершие от ран, голода, болезней, безнадежные инвалиды…) могут быть оценены примерно в 170-180 миллионов человек (вместе с виртуальными демографическими потерями (нерожденные потомки погибших) это дает еще более трагическую картину – при том, что население Земли в 1914 году составляло около 1,8 миллиардов человек.

В какой-то степени Вторая мировая война и наглядная демонстрация возможностей ядерного оружия образумили человечество. Но не изменили его эволюционный азимут, ибо мир не сумел выйти из ситуации геополитической вражды, почти на всю вторую половину ХХ столетия погрузившись в состояние «холодной войны» - долгий шлейф катастрофы, в котором совершенствование военно-промышленного комплекса сделалось приоритетом приоритетов и западного и восточного блоков. И первые двадцать-двадцать пять послевоенных лет «золотой век» прогресса был неоспорим. Ядерные, космические, информационные технологии – все это инновации того времени, порожденные, прежде всего, конечно, требованиями обороноспособности противостоящих государств.

В свою очередь, этот рост явился насущной стратегией государственного менеджмента: если власть окружает гражданина всё более изысканной средой обитания, то это является наилучшей гарантией лояльности со стороны большинства граждан, что обеспечивает социальную стабильность; ну, а какое громадное политическое значение имеет она в условиях геополитического противоборства, объяснять не приходится. Поэтому, разумеется, идеологические службы стран-участниц холодной войны постарались отработать этот пропагандистский материал по максимуму. В сущности, они не придумали ничего нового, просто многократно усилили информационную нагрузку на население, посредством СМИ усердно отождествляя термин «прогресс» с бесконечным ростом и удовлетворением потребностей человеческого индивида. Педалировалось понимание прогресса как постоянного повышения комфорта, когда сводятся к минимуму необходимые физические усилия человека, он пребывает в оптимальных температурных условиях, его питание становится всё более разнообразным и калорийным, организм ограждается от болезней, совершенствующиеся машины выполняют за него всё большую и большую часть рутинных действий… и т.д. Все это так, но в какой-то момент наступает насыщение, невозможность совершенствоваться дальше, не изменив мировоззренческую парадигму.

Темпы научно-технического прогресса достигли пика примерно к 1970-1975 годам, после чего заметно притормозились. В самом деле, если сравнить современные ядерные реакторы, космические корабли, самолеты, автомобили, огнестрельное оружие – с аналогичными изделиями полувековй давности, то какие принципиальные отличия мы обнаружим?.. Да, по правде говоря, никаких. Спору нет, сегодняшние, скажем, автомобили заметно более напичканы всяческими «опциями» и «гаджетами», но ведь это сугубо второстепенно. И наш современник, сев за руль авто 1970 года выпуска (ВАЗ-2101, ГАЗ-24), увидит, что все здесь ему знакомо, все понятно, машина управляется совершенно нормально. А вот теперь попробуем продлить этот мысленный эксперимент: мы отсчитали 50 лет в обратном направлении; так сделаем еще такой же временной шаг, и попробуем усадить нашего воображаемого испытуемого в автомобиль 1920 года… Здесь, как говорится, без комментариев, мы и не будем их делать, лишь подчеркнем вывод: если за полвека лет с 1920 года по 1970 конструкция, именуемая «автомобиль», сделала гигантский шаг вперед, то за последующие те же 50 лет она изменилась гораздо и гораздо меньше.

Более того, не самые сложные наблюдения указывают на то, что попытки усовершенствования некоторых технических систем натолкнулись на непреодолимые препятствия в виде ненадежности данных систем, чрезмерной сложности в управлении и чудовищного энергопотребления. Пример: сверхзвуковая гражданская авиация, реализовавшаяся в двух проектах, советском Ту-144 и франко-английском «Concord». И та и другая машины оказались склонными к аварийности, требовали исключительно сложного и дорогостоящего технического и диспетчерского обслуживания и потребляли немыслимые массы топлива. В результате от обоих проектов вынуждены были отказаться, и сегодня – более чем через сорок лет! – пассажиры летают на менее «продвинутых», но более надежных самолетах. Другой пример: пилотируемая космонавтика. Эксперименты с нашим «Бураном» и американским «Shattle» принесли столь же противоречивые результаты, и идею «космических челноков» в итоге пришлось заморозить, вернувшись к старым добрым кораблям второго поколения «Союз».
Тем самым мы подчеркиваем: к 70-м гг. ХХ века НТП достиг практического потолка, за которым эволюция «волшебных технокостюмов» становится бессмысленной, нивелируясь человеческим фактором. Говоря техническим языком, оператор Homo sapiens, будучи физиологически ограничен в объеме памяти, процедуре принятия решений, скорости мышечных движений, способен удовлетворительно справляться лишь с «технокостюмами» ограниченной сложности, и предел этой сложности был практически достигнут 45-50 лет тому назад.

Разумеется, мы не забыли о том, что одна техническая отрасль сделала за эти последние почти полвека огромный рывок: сфера информатики и связи. Но ведь по сравнению с космическими кораблями и ядерными реакторами это техника малых энергий, малых мощностей, это не столько временный «технокостюм», надеваемый человеком извне, сколько «прилипание» техники к телу, и даже внедрение вглубь, если говорить о вживлении всяких чипов – и это очень характерно. Прогресс классической техники – огромных, могучих, «огненных» машин – как мы видим, уперся в непреодолимый барьер чрезмерной сложности, рискогенности и дороговизны, иначе говоря, нерентабельности. Развивается техника «неклассическая», маломощная, нацеленная скорее на модернизацию интеллекта человека, нежели на освоение внешнего пространства – зафиксируем этот тезис, мы к нему еще вернемся.

Реалии «холодной войны», как было отмечено выше, требовали от оппонирующих геополитических блоков интенсивного НТП и роста материального потребления, затем последовал недолгий период вздорной эйфории, восклицания о «конце истории» - но с приходом XXI века история властно напомнила о себе, и наше общество обнаружило себя в бушующем мире, где нет места эпикурейскому благодушию.
И вот тут-то оказалось, что «интеллектуальному штабу» этого общества нечего предложить своим гражданам в качестве адекватно ориентированной в этом самом бушующем мире парадигмы. Столетие (1914-2014), обрушившее на человечество сначала мега-кризис, затем долгий «хвост кометы» в виде холодной войны, после чего протянувшее еще на два десятка лет невразумительные идейные метания, завершилось – и мы, очнувшись, увидели себя на мировоззренческих руинах XIX века. В качестве модели жизненного поведения людям предлагается все тот же самый обветшалый «прогресс», понимаемый как бесконечный рост эмпирических удовольствий. «Потребляй и развлекайся!» - таков девиз, неформально царящий сегодня в массах. На заре НТП подразумевалось, что развитие прежде всего науки и техники, освободив человека от рабства тяжелого вынужденного труда, откроет перед ним простор для творческого, духовного совершенствования; собственно, подобные заявления слышны и сегодня: дайте человеку вдоволь хлеба и зрелищ, и он будет созидать справедливый, счастливый мир; но ясно, что сейчас эти сентенции либо неискренни, либо, мягко говоря, наивны. В действительности, потребляя хлеб и зрелища, общество хочет хлеба больше, а зрелищ веселее, потом ещё больше и ещё веселее, ещё и ещё… и так бесконечно. Бесконечный бег за суррогатами счастья до сих пор вынужденно используется как рецепт социальной стабильности, однако исчерпанность этого приема сейчас очевидна.

Вот мы и подошли к ключевому пункту: тезису о невозможности решения глобальных проблем современности с сохраняющейся со времен Коперника и Галилея картиной места человека в мире. Основная причина сегодняшней растерянности человечества, отчетливого чувства не то перепутья, не то вовсе тупика – отработанность «Гераклитовой» модели мироздания, ее важнейших принципов ацентризма и перманентной текучести. Настоятельно повторю: я не считаю данную космологическую схему ошибочной, она позволила человечеству добиться многого, эти достижения наглядны и не нуждаются в подтверждениях. Но она хороша была для своей исторической дистанции, для Нового времени, сегодня ставшего старым.

Итак: еще к началу ХХ века ряд мыслителей выявил драматическое противоречие между научным описанием реальности и философской антропологией, полагающей личность человека краеугольным камнем мироздания. Разразившаяся вскоре катастрофа и ее остаточные явления оттянули решение этой коллизии примерно на сто лет. Они миновали, и теперь нам приходится признать, что дорога, прежде казавшаяся столбовой, размылась, заплутала, и мы не знаем, куда нам идти.

Как всякая саморазвивающаяся система, человечество естественным образом растет чисто физически: увеличивается в размерах и усложняется, захватывает окружающее пространство. Маленькие первобытные племена, осваивая земледелие и скотоводство, росли численно и обживали новые территории; конкистадоры и казаки плыли через океаны и шли сквозь тайгу, заселяя неизведанные земли; а в середине XX столетия цивилизованный мир заселил практически все обозримые просторы Земли и вышел за его пределы. Надо полагать, что людям той эпохи, особенно молодым, казалось само собой разумеющимся, что саморазвивающаяся система «человечество» будет расти дальше, вторгаясь во внеземное пространство, заселять новые планеты, вполне вероятно, встретит на этом пути живых и разумных существ… словом, тогда, более полувека тому назад, такое развитие событий представлялось совершенно закономерным продолжением эволюции глобального социума.

Однако сегодня ясно, что этого не случилось. Внеземной космос оказался очень неподатливой средой, чье освоение выливается в затраты и потери, нивелирующие результат. А главное – ни малейших признаков жизни, даже просто условий обитания, приемлемых для человека, за пределами нашей родной планеты не обнаружено. Приходится признать: и здесь тупик. Так куда же развиваться человечеству, растущему организму, требующему реального физического пространства?!

Вот здесь я, писатель-фантаст, подхожу к своему фантастическому ответу на этот вопрос… Это я так заранее готовлю читательскую аудиторию к тому, чтобы меня не сочли… как бы это помягче сказать?.. чудаком. Но и в этом случае я хочу начать несколько издалека.

Физика ХХ века выдвинула несколько генераций ученых, чьи имена не просто стали достоянием мировой культуры, но приобрели медийную популярность, если угодно – «звездность», подобно знаменитостям из сфер политики, шоу-бизнеса и т.п. Одним из самых прославленных исследователей в области квантовой механики был швейцарский теоретик Вольфганг Паули (1900-1958). В 1931 году он вынужден был обратиться к не менее знаменитому соотечественнику, психологу К.Г. Юнгу (1875-1961) по поводу душевных потрясений, связанных с драматическими обстоятельствами личной жизни; при этом физик признался старшему товарищу, что видит поразительные сны. Обладая чрезвычайно энергичным исследовательским началом, Паули, разумеется, не мог пройти мимо столь интересных феноменов и щедро поделился наблюдениями с Юнгом, для которого сновидения были областью профессионального интереса. Маститый психолог признал, что помощь соавтора столь высокого уровня оказалась исключительно ценной, при том, что Юнг, конечно, обрабатывал материал и из иных источников. В целом он заинтересовался проблематикой, и по сей день слабо исследованной, к тому же обладающей в научных кругах сомнительной репутацией. Впрочем, не только в научных – вообще люди очень осторожно относятся к разговорам, посягающим на территорию непознанного или мало познанного, хотя охотно смотрят соответствующие программы, безбожно опошленные требованиями рынка масс-медиа. Юнг отмечал это и в свое время: «В большинстве случаев это были вещи, о которых люди не говорят из страха подвергнуться насмешкам глупцов. Я был удивлен, когда узнал, сколько людей сталкивались с явлениями подобного рода и насколько тщательно они оберегали свой секрет». Швейцарский психолог собрал солидный массив информации по области событий, к которой в популярном лексиконе очень приблизительно прикладывается термин «экстрасенсорное восприятие» или «экстрасенсорика».

Это очень некорректное понятие – правда, все к нему привыкли, все примерно представляют, что скрывается за этими словами. Мы дальше будем говорить о вещах подобного рода, но назовем их иначе. Согласитесь: сны, привидения, галлюцинации воспринимаются нами не как «настоящая» реальность, но и выдумкой, рутинной работой разума и воображения мы их не считаем. Это именно нечто промежуточное, призрачное пространство-время; я называю его «интеркосм» - междумирье, или же использую термин «ближнее зарубежье психики», находя оба выражения удачными.

Ссылка на авторитеты традиционно считается не самым корректным аргументом, но я все же позволю призвать себе в поддержку еще одно из светил науки, на сей раз советской и российской – нейрофизиолога Наталью Петровну Бехтереву (1924-2008). Да, широко известен факт, что среди коллег-ученых Наталья Петровна при жизни заслужила славу «еретика от науки», позволяя себе отступать от догматического дискурса научного сообщества, высказывая нетривиальные взгляды – в частности, на то самое ближнее зарубежье психики… Она указывала на то, что, изучая мозг человека, не могла пройти мимо странных феноменов, связанных с его деятельностью, и назвала область странных событий «зазеркальем», и надо признать, что оно описано ею ярко и притом максимально беспристрастно. Я не буду пересказывать эти описания, а заинтересовавшихся отошлю к первоисточнику, книге «Магия мозга и лабиринты жизни», а именно к главе, так и названной «Зазеркалье».

Прошу поверить: это написано на самом деле немного отстраненно, суховато, несмотря на описание трагических событий в жизни автора и вещей невероятных с тривиальной точки зрения. Но главное – автор прекрасно сознавала и то, какой шлейф шарлатанства окутывает данную проблематику, и риск погружения исследователя в это самое зазеркалье, не только из-за опаски прослыть «чокнутой» - по крайней мере, мне показалось, что академик-нейрофизиолог не слишком заморачивалась на данную тему; а потому, что не буди лихо, пока оно тихо. Она честно признавала: мы не знаем, что может быть с тем, кто решит отправиться в пространства странного мира, призрачно мерцающего сквозь изменчивую плоть мира весомого, грубого и зримого. И все же, несмотря на это, Наталья Петровна считала неизбежным изучение зазеркалья – потому, что оно есть, и никуда от него не деться.

Я солидарен с Юнгом и Бехтеревой и повторю свое: действительно, ближнее зарубежье традиционно имеет в наших глазах необычный статус. С одной стороны, мы считаем, что оно не дотягивает до настоящей, полноценной реальности, но с другой – оно бесспорно сознается нами как нечто более реальное, чем рутинная продукция психики – настолько более, что мы готовы называть встречи с интеркосмом «сверхъестественным», хотя я здесь не вижу ничего сверхъестественного, а усматриваю ограниченность возможностей нашего восприятия. Мозг человека версии Homo sapiens, очевидно, способен воспринимать полностью, физически воплощенной лишь некую часть мироздания, а то, что не вполне доступно, при тех или иных измененных состояниях сознания (не путать с психическими расстройствами! – это вещи частично совпадающие, но не идентичные) смутно проступает в причудливом облике поразительных, но совершенно, на мой взгляд, естественных видений, кстати, разной степени воплощенности. Я бы сравнил в данном случае работу нашего мозга с действием не очень совершенного телеприемника ранних поколений, проще говоря, старого телевизора, который из всего спектра радиочастот хорошо ловит два-три канала, а прочие либо совсем не трансформирует в изображение, либо дает едва различимые силуэты. Вот и мы вдруг на мгновенье улавливаем во вполне реальных, но не видимых нами пространствах нечто либо прекрасное, либо пугающее…

Итак, я хочу подчеркнуть мысль: загадочное «ближнее зарубежье» есть сполохи, зарницы, бессистемно выхватывающие что-то из скрытых от нас просторов, измерений пространства-времени, недоступных пока нашему восприятию. И я готов утверждать: этот неизведанные измерения «свернуты» в биосфере Земли, собственно, видимая нами биосфера есть не что иное, как поверхность многомерного-пространства времени, обладающего дивными качествами и способностями.

Почти шестьдесят лет тому назад Станислав Лем написал одну из самых своих знаменитых книг – «Солярис». Центральная идея романа: в дальнем космосе обнаружена планета, представляющая собой мыслящую субстанцию, по сути – огромный мозг, непостижимым образом вступающий в контакт с людьми, в частности, создающий копии (фантомы) людей, вспоминаемых космонавтами, в том числе и умерших. То есть, Солярис каким-то образом считывает человеческое воображение и пытается с помощью фантомов продемонстрировать это человеку.

Согласитесь, данная ситуация напоминает происходящее с нами в поясе «зазеркалья». И я, честно говоря, не очень понимаю, что заставило Лема умножать сущности, выдумывая планету Солярис, когда сама собою напрашивается идея о планете Земля, одновременно и супер-разуме и супер-лаборатории, формирующими организмы, долгим трудным путем проб и ошибок доводя их до стадии мыслящего субъекта, способного к широкоформатной преобразовательной деятельности. Иначе говоря – человека. И привычно воспринимаемая гоминидом вида Homo sapiens биосфера Земли есть лишь поверхность значительно более объемного и, очевидно, структурно сложного пространства-времени, ноосферы. Можно сказать, что наша планета есть антипод «черной дыры», напротив, уникальная «белая дыра» в структуре космоса. Тогда ведь и разительное отличие Земли от внеземелья, и еще более разительный, вопиющий парадокс нынешней картины мира: крохотная живая Земля и угнетающе-мертвая бесконечность – вполне объясним тем, что за видимой поверхностью биосферы кроются бескрайние просторы настоящего живого космоса, Большой Земли, практически не доступной массовому человеческому восприятию в качестве «полноценной» реальности; лишь в странной, зыбкой форме «ближнего зарубежья» психики. Совершенно реально существующие пространства Большой Земли едва достигают порога нашего познания, оставаясь для познающего субъекта чем-то необъяснимо и притягательно тревожным, тем, что никак нельзя назвать собственной фантазией – но и до несомненного воплощения оно не дотягивает. Можно сказать, что у ныне действующей психической организации человека нет достаточной мощности для освоения всех пространственно-временных потенций мироздания, и значительный их массив пребывает в таком вот полупроявленном, погранично-фантомном состоянии, не достигающем той грани, преодолев которую, реальность может считаться истинным бытием.

Отсюда я делаю три гипотетических вывода.

Первый: мы приближаемся к мировоззренческой революции, по масштабу сравнимой с описанной выше коперникиано-галилеевой XVI-XVII веков («гераклитовой», по нашему определению) изменившей место человека и Земли в представлениях людей. Теперь же, с пониманием уникальности биосферы как пока закрытого, но все же окна в живой космос, мы вновь можем вернуться к элейской парадигме, к геоцентризму, естественно, на ином уровне – это будет неогеоцентризм, иное понимание Земли как центра мироздания, но именно как центра: ноосфера, живой космос займет формально главное место в картине мира, человечество получит возможность по-настоящему осваивать просторы, прежде лишь призрачно являвшиеся к нам, и ждущие своих Колумбов, Магелланов, Дежневых, Хабаровых, Гагариных…

Вывод второй, предваряемый вопросом: ну хорошо, пусть этот живой космос самая настоящая реальность – но почему же до сей поры он толком не мог воплотиться, вспыхивая беспорядочными зарницами снов, галлюцинаций и тому подобного? Почему человечество не нашло общего языка с разумной Землей-Солярисом?.. Ответ, собственно, выше уже прозвучал, сейчас его лишь следует закрепить и развить: выше речь шла о человеке модели Homo sapiens, но кто сказал, что эволюция закончилась? Она может обрести иные форматы; по сути, с возникновением человека она уже превратилась в аутоэволюцию, в частности, за счет тех самых технокостюмов, о которых говорилось выше. Но вот эта стадия исчерпалась, в последние десятилетия мы наблюдаем прогресс не столько могучих, сколько «мыслящих» машин, служащих не механическим продолжением мышц человека, а скорее вторгающихся в его разум. И это, очевидно, был лишь первый шаг, а теперь на повестку дня выходит генная инженерия, предполагающая модернизацию человека не снаружи, за счет техники, а изнутри, куда более тонко, в результате чего генетический аппарат может измениться вплоть до образования нового вида Homo: ludens, perfectus или иначе. Как знать, каковы станут возможности этого нового человеческого вида, в том числе способности мозга, не сумеет ли этот усовершенствованный мозг, наконец, распознать как полноценный мир то, что его примитивным предкам представлялось отрывочными видениями…

Ну и третье: а не опасно ли это? Не наткнутся ли на неведомых дорогах живого космоса наши генетически модифицированные потомки на такие лютые сюрпризы, о коих мы сейчас и представления не имеем?.. Ответ: да, еще как опасно! Да, более чем вероятно, что наткнутся. Риск «разбудить лихо», впустить в жизнь будущих поколений тысячи бед, несчастий, демонов, бесспорно, есть. Но вспомним, каким было освоение Сибири, Америки, океанских трасс! Экипажи кораблей Магеллана насчитывали около 270 человек, а вернулись из них 36. История – вещь для веселья мало приспособленная, и в грядущем ждать от нее молочных рек и кисельных берегов, видимо, так же не придется, что и в прошлом, каким бы это будущее ни было. Но мы, похоже, созданы быть Одиссеями, и никуда нам не деться от этого.
Я не возьмусь утверждать, что мой прогноз сбудется, еще менее склонен верить в безоблачное будущее. Но вижу, что человечество – система достаточно устойчивая, выдержавшая многие испытания, а следовательно, предназначенная к серьезной цели. Следовательно, и помирать нам рановато, а прогнозы делать стоит, даже если ошибемся.

Всеволод Глуховцев

Источник: colonelcassad.livejournal.com

Комментарии: