“Полнота забвения” или к вопросу о появлении экзистенциальной проблематики в философии"

Философия 20 столетия привнесла в опыт нашего сознания неоднозначные темы и терминологию. И хотя некоторые термины известны со времен античности или средневековья, лишь в определенном ракурсе они “играют” значимым для нас смыслом. Бытие человека в мире, как способ и одновременно осмысление этого способа, нетривиально. Даже простое несуетное обдумывание данной темы предполагает всегда того, кто обдумывает. Вопрос о бытии человека в мире становится, таким образом, вопросом о “моем” исключительном конкретном бытии в данное мне мгновение и возможен лишь исходя из осознанной субъективности. Для нас более привычно слово “существование”, калька с латинского слова “existentiа”, сформированного от глагола ex-sistere. Среди значений этого глагола есть и такой, как “рождаться от” или “обнаруживать себя”. В Средневековом понимании – это способ бытия сотворенной (Богом) вещи. “Но без Тебя не было бы ничего, что существует - значит, все, что существует, вмещает Тебя? Но ведь и я существую” (quoniam itaque et ego sum), восклицает Августин.

В современной философии латинское слово “экзистенция” используется по отношению к человеческому существованию. Сужение изначального смысла этого термина отражает не только отпадение человека от Бога (“Бог умер”), но и отпадение человека от собственной сущности. “Бытие” в бытии сущего весьма запутанный концепт.

В таком запутанном положении человек преимущественно обнаруживает себя связанным с жизнью. Жизненное пространство воспринимается как реальность и достоверность. Жизнь, как тяга всего живого “быть”, задает тональность противостояния смерти. Экзистенциально же противостоять смерти значит страшиться. Экзистенциально удерживается в сознании лишь бедственное положение, трагизм.

Вернемся у упомянутому Аврелию Авгуcтину. В самых первых строчках “Исповеди” он пишет: “человек, который носит с собой повсюду смертность свою, носит с собой свидетельство греха своего” . (et homo circumferens mortalitatem suam, circumferens testimonium peccati sui et testimonium quia superbis resistis). И далее: “я не знаю, откуда я пришел сюда, в эту - сказать ли - мертвую жизнь или живую смерть?” (см. Августин А. Исповедь http://www.philosophy.ru/library/catalog.html).

“Мертвая жизнь”, равная “живой смерти” – почему он использует сочетание слов, шокирующих ухо не только, видимо, своего читающего современника, а это, напомним – 4 век, но и теперь. Понимать его слова – слова человека, находящегося в ситуации осознанной обреченности или “живой смерти” без веры в Бога, забвения Бога, было бы самым легким, традиционным путем прочтения. “Я не знаю, откуда я пришел сюда”, первая часть высказывания заставляет задуматься. И он дальше пишет: “И вот постепенно я стал понимать, где я; хотел объяснить свои желания тем, кто бы их выполнил, и не мог, потому что желания мои были во мне, а окружающие вне меня, и никаким внешним чувством не могли они войти в мою душу. Я барахтался и кричал, выражая немногочисленными знаками, какими мог и насколько мог, нечто подобное моим желаниям, - но знаки эти не выражали моих желаний. И когда меня не слушались, не поняв ли меня, или чтобы не повредить мне, то я сердился” . У средневекового автора все углубленнее становится тематика личного внутреннего переживания, как особого экзистенциального опыта. Во внешнем, в жизни не обнаруживается подобный опыт. “Желания мои были во мне, а окружающие вне меня”… и не могли они войти в мою душу <…> Удивительно ли, что меня уносило суетой и я уходил <…> во внешнее? ” (там же)

Онтология Августина формирует новую антропологическую установку, которая определяется особенностями христианского миропонимания. Но сама проблематика, ее смысловое ядро, остается прежней и коренится в непрекращающемся вопрошании о душе человека, его этосе. Единственно достойной целью ума, что самым искусным образом транслировалось философами античной классики и продолжено средневековыми мыслителями-теологами, было и остается самопознание, и то, как, через что оно может осуществиться, через что оно может реализоваться.

Личный религиозный путь Августина, понятый и транслируемый им как экзистенциальная задача, представляет интерес, как пример топологии внутреннего мира, погружение в интимность, которое затем, с не меньшим накалом проявит себя уже в творчестве экзистенциальных мыслителей и в первую очередь, Кьеркегора.

Кabanova Lilia Ivanovna

Источник: www.philosophy.ru

Комментарии: