Прощай, постсоциализм!

Перевод статьи Мартина Мюллера

Перевод: Катя Жаворонкова
Оригинальный текст: M?ller M. Goodbye, Postsocialism! / Europe-Asia Studies. 71:4. 2019

Публикация: 23/10/19

В данной статье проанализирован путь постсоциализма в качестве концепта и проведена его критика в пяти аспектах: за обращение к исчезающему объекту; внимание к разрыву, а не преемственности; из-за того, что он заставляет нас попасть в «территориальную ловушку»; опирается на ориенталистскую систему знания; и указывает границы возможного политического будущего. Эта критика позволяет очертить контуры альтернативного проекта, который будет по-прежнему учитывать различие, но на первый план выносить связи и преемственность, расширять политические границы и строить теорию не просто об этом мире, но исходя из его опыта и вместе с ним.

Победа США в холодной войне и распад Советского Союза привёл к краткосрочной гегемонии западной интеллектуальной традиции в социальных науках, но последовавший кризис неолиберального капитализма требует пересмотра множества концепций и тезисов, ставших общим местом после краха социализма. Термин «постсоциализм» по-прежнему часто всплывает в политических исследованиях, и давно пора задаться вопросом, отрефлексирован ли он научным сообществом в полной мере. Мы предлагаем читателям ознакомиться со статьёй профессора Лозаннского университета Мартина Мюллера, который проводит обстоятельную критику этого концепта как порождения ориенталистской системы знания.

Восточный Берлин 1989-ого. Мать-одиночка, воспитывающая двоих детей, и ревностная социалистка, впадает в кому прямо перед падением Берлинской стены. Когда она приходит в себя, Германия уже объединена, а социалистический режим низвергнут. Но поскольку её состояние весьма нестабильно, семья принимает решение не говорить ей правду. Вместо этого они начинают исполнять спектакль, который поддерживает видимость нерушимости социализма.

Сюжет фильма «Гудбай, Ленин!» (2003), злободневной картины о мощи социализма и о его крахе как политического режима, также может быть и аллегорией на концепт, описывающий, что пришло после: постсоциализм. Социализм — режим, и постсоциализм — концепт, оба начинались с ожидания эпохальных изменений, но потеряли контакт с жизнью людей на местах, разрушили возложенные на них надежды об эмансипации, а потом продолжили существовать как ни в чём не бывало за неимением лучшей альтернативы.

Когда в период с 1989 по 1992 годы рушились социалистические режимы, мир был застигнут врасплох. Эксперты говорили о спаде социалистических экономик по меньшей мере с 1970-х, но немногие ждали, что эти режимы вот-вот развалятся один за другим [1]. Воцарилась неопределённость — что последует за социализмом? Обеспечат ли рыночные реформы триумф капитализма в дальнейшей экспансии неолиберализма? Так это видела Гаятри Спивак в 1990-е годы, когда писала в «Критике постколониального разума»: «Сегодня, в постсоветском мире, приватизация — стержень реструктуризации экономики на пути к глобализации… новая попытка добиться объединения мира через рынок» [2]. Или, возможно, коммунисты вновь получат власть в некоторых странах? В ряде случаев им это удавалось, хотя бы ненадолго. Как будут сотни миллионов людей в постсоциалистических странах приспосабливаться к новым реалиям? Как они справятся с крахом экономики и заново обретённой свободой? Приживутся ли демократия и капитализм и, если да, в какой форме?

Именно из этой неопределённости, какое будущее ждёт людей в бывших социалистических странах, родился термин «постсоциализм» — в момент, когда непредсказуемость ситуации потребовала сымпровизировать. Сразу после распада социализма возник интерес к постсоциализму и новому началу, которое он должен был ознаменовать. «Всё, что мы знаем, является предметом спора», — писала Кэтрин Вердери [3], — «И остаётся только гадать, что будет дальше». В момент исторического коллапса социализма казалось, что постсоциализм, подобно постколониализму, оставит глубокий отпечаток в развитии социальных и гуманитарных наук. В силу этого учёные рассматривали его как элемент глобальной обстановки, а не только в границах стран бывшего соцлагеря. «Мы все теперь посткоммунисты» [4], — такие были лозунги.

Но в итоге эпохальный крах социалистических режимов не произвёл столь же эпохальной интеллектуальной революции. В 90-е и начале 2000-х годов был всплеск интереса ко всему постсоциалистическому как со стороны социальных теоретиков в общем [5], так и среди специалистов по региону [6] . Однако эти интеллектуальные начинания вскоре себя исчерпали. Постсоциализм не оставил глубокого отпечатка в глобальной социальной и гуманитарной теории. Если постколониализм вошёл в учебные программы по гуманитарным и социальным наукам [7], постсоциализм остаётся на обочине, в основном, в исследовательском поле региональных специалистов. Термин сохраняет позиции в качестве описательного клише для обществ после социализма, но стал «заезженным из-за бездумного злоупотребления», на что сетовали Донахью и Хабек [8], и не одни они. Ханн [9] вынес вердикт об отсутствии в нём какой-либо концептуальной ценности: «Этот термин не принёс никаких теоретических подвижек». Особенно за пересмотр термина, в разработке которого они почти не участвовали, выступали учёные из постсоциалистических обществ [10].

Как «Гудбай, Ленин!» распрощался с социализмом, эта статья предлагает проститься с постсоциализмом и начать думать о том, что должно прийти следом. Она доказывает, что постсоциализм как концепт мало того что утратил свой объект, но содержит ещё целый ряд проблематичных концептуальных и политических импликаций. Дело не только в том, что постсоциализм возник в конкретной исторической конъюнктуре, в исторический момент, который постепенно рассеялся, когда ушёл в прошлое социализм. Что, вероятно, ещё более важно, постсоциализм, как будет показано в статье, сопряжён с определённой эпистемологической, географической и политической парадигмой, накладывающей ограничения на то, что и как можно (и нельзя) подразумевать под этим ярлыком. Попробую вместить критику в одно предложение, пусть такая выжимка и потребует неизбежной редукции: обращённый в прошлое постсоциализм подчёркивает разрыв, а не преемственность, опирается на территориально-географический вымысел и отражает неравное распределение сил в процессе производства знания. Цель этой статьи: через критику концепта постсоциализма разработать гипотезу о том, каким мог бы быть альтернативный проект, не столько для замены постсоциализма или наследования ему — если понимать под этим попытку занять его место — сколько для трансформации, создающей новое пространство для мысли.

Чем был постсоциализм?

Трудно переоценить политические и социальные последствия краха политических режимов с 1989 по 1992 годы. Вацлав Гавел, президент Чешской республики в то время, отметил важность момента в исторической аналогии [11]: «падение империи коммунистов — событие одного исторического масштаба с падением Римской империи». Владимир Путин, выражая чувства скорее ядра империи, чем периферии, больше скорбел, чем торжествовал по поводу её краха [12]: «Крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века. … Для российского же народа оно стало настоящей драмой». Этот коллапс не только принёс новый мировой порядок, стерев антагонизм Востока и Запада и назревающую угрозу ядерной войны, обусловленную Холодной войной, но произвёл перелом в повседневной жизни людей, спровоцировав коллапсы целых экономик.

Кто-то увидел во внезапном конце социализма более широкий смысл — для них он означал, что мир движется к менее идеологизированной политике, в рамках которой конфронтацию противоборствующих режимов сменит более гибкий и разноплановый постмодернистский подход [13]. Пока конфликт был далёк от завершения, он должен был, как предсказывал Хантингтон [14], возникать на уровне культур, а не противостоящих политических режимов. Новые общественные движения поставили во главу угла идентичности и права, а не социальный класс. Потребительский бум в бывшем Восточном блоке отвлёк внимание от большой политики. По этой причине Холмс [15] назвал длинное посткоммунистической десятилетие между 9 ноября 1989 и 11 сентября 2001 «расцветом счастливой глобализации»: по его утверждению, все враги были повержены, все границы сметены, и каждый мог получить долю новых богатств — определение, которое, конечно же, легко пренебрегало войнами в Югославии в ходе распада и в Чечне.

Социалистический коллапс обязан своей монументальностью внезапности и всеохватности. Хотя реформы перестройки в середине 80-х и выявили экономические проблемы, немногие ожидали, что весь Советский Союз самоустранится всего через какие-то 5 лет. Социалистические режимы в странах Восточной Европы рухнули благодаря одной и той же движущей силе истории, в результате чего, в итоге, больше 400 миллионов человек в 30 странах почти одновременно оказались в условиях постсоциализма [16].

Крах социализма стал не только серьёзным политическим и экономическим вызовом, но и интеллектуальным:

“

Перед нами стоит задача определить и назвать не только политические идентичности, включая нашу собственную… Речь обо всём концептуальном аппарате, с которым работали на протяжении этого столетия западные институты и социальные науки. Когда читаешь научные статьи о постсоциалистических процессах «приватизации», о создании «частной собственности», развитии «демократии» и «гражданского общества» ... впадаешь в полное замешательство. Начинаешь понимать, что эти термины не отображают полезных концептов: они лишь элементы масштабного политического и идеологического потрясения, которое безосновательно ограничивают «Востоком» [17].

Таким образом, проблема заключается в концептуализации не только заката социализма, но и нового положения всего остального мира. Признали ли мы триумф неолиберализма [18]? Окончилось ли противостояние идеологий, а потому конец истории действительно близок [19]? Не раскачает ли лодку левых внезапная смерть социализма как режима [20]?

Термин «постсоциализм» был достаточно нейтральным и в силу этого подходил для описания неоднозначного настоящего и неясного будущего — и не только постсоциалистических стран, а, скорее, мира в целом. Он возник сразу после коллапса в роли условного понятия из попыток осмыслить складывающуюся ситуацию, направление развития которой невозможно было предугадать. И неплохо вписался среди других популярных в то время «пост-» моделей, таких как постмодернизм [21] и постколониализм [22] — все они выражали ощущение разрыва с тем, что было до, и перемен, открывающих новую эру.

Сложно приписать честь первого употребления термина постсоциализм какой-то конкретной публикации. Прилагательное «постсоциалистический» как характеристика стало появляться в некоторых статьях практически одновременно в 1990 году, иногда в кавычках, подчёркивавших условность термина, как у К?рнаи [23]. Существительное «постсоциализм» образовалось позднее. Судя по всему, впервые оно было использовано в материалах конференции по рыночной экономике, проходившей в Кракове в декабре 1990-го; однако, эти материалы не появлялись в печати до 1993 года [24] . Книг, в названии которых содержалось бы слово постсоциализм, не выходило до 1997 года [25]. В этих ранних публикациях понятие постсоциализма применялось едва ли не исключительно в качестве временного указателя, обозначавшего период после социализма — простая и понятная практика употребления, по-прежнему весьма расхожая сегодня.

К этому темпоральному варианту употребления прибавились два других. Первый — это постсоциализм как политическое движение: как политический разрыв с социализмом. Крах государственного социализма запустил глобальное перерождение левых политических сил. Наилучшим образом это сформулировала Нэнси Фрейзер, сказав, что распад Советского Союза повлёк «более крупный кризис левой идеологии и приверженности ей» [26]. Вместе с государственным социализмом кануло то, что в течение долгого времени казалось жизнеспособной политической альтернативой капитализму. Идеи новых левых с их неприятием классовой борьбы, открытостью к новым общественным движениям и политикам идентичности звучали убедительнее. Казалось, никакой альтернативы капитализму больше нет. «Сегодня нам легче представить конец света», — написал Фредрик Джеймисон после краха социализма, — «чем крушение позднего капитализма» [27]. С другой стороны, коллапс социализма означал освобождение от репрессивной системы, шедшей вразрез с социалистическими обещаниями — и только с развалом её преступная деятельность была разоблачена в полной мере [28].

Последний вариант употребления понятия, наиболее важный в рамках статьи, — постсоциализм как концепт, как попытка установить теоретическое значение разыгравшихся после социализма процессов. Концепт был предназначен не для выстраивания одной общей теории постсоциализма, но, вернее всего, чтобы подвергнуть сомнению идеи демократии, собственности, гражданского общества, класса и т. д., разработанные в западном контексте, опираясь на опыт воспринявших их постсоциалистических обществ [29]. Постсоциализм делал упор на открытости постсоциалистического момента — установке, актуальной для времени, когда казалось, что будущее бывших соцстран за приватизацией, либерализацией и демократизацией — святой троицей перехода к рынку, в соответствии с тогдашними прогнозами институций Запада, таких как МВФ, и западных экономистов. Вышедшие из социализма страны захлестнула волна «шоковой терапии»: не постепенного, а, напротив, очень резкого внедрения свободного рынка, прав частной собственности, либерализации цен и выборов. В русский лексикон вошло выражение «большой взрыв» с коннотацией выполнения всех задач разом и аллегорией полной перезагрузки. Повальным увлечением стала «транзитология» — наука о том, как наиболее эффективно организовать переход к демократии и рыночной экономике [30].

В противовес понятию транзита и науке транзитологии исследователи постсоциализма выдвинули понятие трансформации. «Мы видим социальную перемену не как переход от одного порядка к другому, а как трансформацию — перегруппировки, реконфигурации и перестроения, которые создают новые переплетения в сложном социальном алгоритме, каким по сути является современное общество» [31] . В таком смысле постсоциализм, вероятно, уместнее рассматривать как способ восприятия, определённый угол зрения, а не как концепт. Против любых представлений о линейном пути от социализма к капитализму эти исследователи вооружены множественностью жизненных миров и переживаний [32] . Эта множественность, тем не менее, разделяет общее допущение о том, что социализм оказал долгосрочное воздействие на людей.

Светлана Алексиевич описала его так:

“

У коммунизма был безумный план – переделать «старого» человека, ветхого Адама. И это получилось… может быть, единственное, что получилось. За семьдесят с лишним лет в лаборатории марксизма-ленинизма вывели отдельный человеческий тип – homo soveticus… Теперь мы живем в разных государствах, говорим на разных языках, но нас ни с кем не перепутаешь [33].

Поэтому социализм был не просто политической и экономической системой, но «всемирной виртуальной организацией» [34] . А значит, чтобы раскрыть суть постсоциализма, нужно прежде разобраться с социализмом — отсюда установка на «демонтаж советской жизни» [35] . Приставка «пост» имеет смысл только в отношении существительного, которое она преобразовывает.

Исполнение обещания об учёте всей множественности включало исследование неопределенных, неопределяемых однозначно и гибридных форм, порождённых в ходе постсоциалистической трансформации и борьбы с «реальным постсоциализмом» [36]. Учёные углубились в исследования смешанных экономик и стратегий преодоления проблем, среди которых неформальные практики [37], неопределенные или «расплывчатые» права собственности [38], новые предпринимательские и национальные идентичности [39], гендерные вопросы [40] и трансформацию городов [41].

Антропологи были в авангарде разработки исследований постсоциализма. По сути дела, «антропология в той части мира обрела свою идентичность и динамику, во многом, как основанные на полевой работе исследования, углублявшиеся в неопределённые, парадоксальные, противоречивые и неожиданные результаты первого постсоциалистического десятилетия» [42]. Падение железного занавеса открыло целый новый мир, раньше недоступный для полевой работы. Идеи о важной роли опыта «работы на месте» и собственно полевой работы [43] в мире постсоциализма нашла отклик среди географов [44]. В частности, исследования постсоциалистических городов и, следовательно, материального наследия постсоциализма разрослось в активное исследовательское поле в географии [45].

Политологи и социологи, напротив, предпочитают термин «посткоммунизм». Этот выбор терминологии также какое-то время обозначал разные подходы к субъекту. В отличие от постсоциалистских, исследования под маркой посткоммунизма тяготели больше к концентрации на формальных и институциональных аспектах: режимах, рынках, уровне цен, законах, предпочтениях избирателей, государственном и партийном устройстве, и меньше внимания уделяли личностям и повседневности [46]. Посткоммунизм больше занимался если не формальными моделями, то абстракциями и сравнениями. Использование двух терминов «постсоциализм» и «посткоммунизм» отражает марксистский образ мысли, поскольку социализм отсылает к жизненному опыту в «реальном социализме», промежуточной стадии на пути к «коммунизму» как программной идеологии и высшей цели [47].

Недавно, однако, постсоциализм и посткоммунизм нашли расширяющееся общее поле с усилением в политической науке внимания к интепретативным методам и полевой работе. Повысился интерес к этнографии [48], и появились новые дисциплины, такие как всемирная политическая социология, сместившие акцент на жизненные практики и положения социальной теории [49]. Предложенный Кубиком [50] как подход к посткоммунизму «контекстуальный холизм» отражает это сближение. Его упор на локализм, неформальность, историзацию и культуру в сочетании с призывом к этнографической точности ставит посткоммунизм гораздо ближе к постсоциализму, чем когда-либо раньше.

Соответственно, нашлась одна нить, объединяющая постсоциализм (и посткоммунизм), и это стало спасением от телеологических нарративов о переходе и от полного размытия различий. Это была радикальная степень открытости к неопределённости и неожиданности и готовность проверить западные концепты с привлечением опыта постсоциалистического мира; серьёзность намерений и профессиональный интерес к смешанным, гибридным формациям, отражавшим процесс преобразования, в котором старый порядок приходил в упадок, а новый так и не утверждался, оставляя государство с неопределённостью, а значит, открытыми возможностями. Если и вправду «Мы все теперь посткоммунисты» [51], похоже, у постсоциализма большое будущее.

Проблемы постсоциализма

Постсоциализм проторил важный путь, но в то же время по-прежнему являлся термином, связанным с неопределенностью и непредсказуемостью сиюминутных последствий краха социализма. По изначальной задумке временный, он задержался дольше, чем ожидалось, и тем временем его объект, постсоциалистические общества, исчез или как минимум в корне изменился. Исчезающий объект — лишь одна из проблем постсоциализма, освещённых в следующей части. Определённые темпоральные и пространственные допущения постсоциализма, часто остающиеся без внимания — вторая. Постсоциализм предпочитает парадигму разрывов — по сути, одного конкретного разрыва (краха социализма) — парадигме преемственности, как доказано в части «Предпочтение разрыва». Помимо этого, он остаётся верен понятию пространства как чётко ограниченной территории — этого касается часть «Территориальная ловушка». Третья и последняя проблема состоит в том, что постсоциализм рискует стать политически нерелевантным. В истории термина слышится эхо ориентализма, и он вычёркивает социализм в любой из множества его версий из числа вероятных вариантов политического будущего, что показывают две заключительные части, «Ориенталистские основания» и «Нет социализма после постсоциализма».

Исчезающий объект

Если взять классическое определение постсоциализма как периода времени, ведущего отсчёт с конца социализма, думаю, мы можем уверенно сказать, что этот период — вся история. За последние годы постсоциализм как концепт перестал согласовываться с ходом развития бывших социалистических стран, преувеличивая значение опыта социализма для сегодняшнего дня. Как написали Бойер и Юрчак десять лет назад: «Говоря прямо, постсоциалистические исследование в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе (СНГ) утрачивают свой объект» [52]. Социализм больше не является главным ориентиром для людей в Восточной Европе и бывшем СССР, теперь он, скорее, один из многих, включая неолиберализм, национализм, потребление, европеизацию и глобализацию. Некоторые важные события начали затмевать крах социализма или, по меньшей мере, оформили убедительные траектории бывших соцстран. Успешное вступление множества из них в ЕС в 2004, 2007 и 2013 году перестроило социальные, экономические и политические связи. Некоторые авторы объявляли о смерти постсоциализма с волной вступлений в 2004 году [53]. Во многих отношениях новые члены ЕС теперь ближе к Западной Европе, чем к своим восточным соседям. Российское вмешательство в дела Грузии в 2008 и Украины в 2014 году, кульминацией которого стала аннексия Крыма, ещё сильнее усугубило разногласия между постсоветскими странами, похоронив идею общего социалистического наследия в политике. Финансовый кризис 2008 показал бывшим соцстранам, как глубоко они вовлечены в глобальную экономику.

Стало быть, постсоциализм близок к концу своей карьеры и с каждым годом всё меньше и меньше способен обеспечивать адекватную систему координат для анализа обществ. Ещё в 2002 году Кэролайн Хамфри выражала предчувствие, что этому термину отведён недолгий срок: «Когда поколения рождённых в социалистических режимах уйдут с политической сцены, есть все основания полагать, что категория постсоциализма распадётся и исчезнет»[54]. Платт предрёк постсоциализму ещё более бесславный конец[55]. Он считал, что это пережиток хаотичных 90-х годов, когда выбор будущего казался широко открытым. Затем проступили два отдельных пути для бывших социалистических стран, ни один из которых не выделял выдающейся роли социализма: один подчёркивал преемственность долгого досоциалистического периода, социализма и сегодняшней ситуации (доминирует, например, в России и Белоруссии), и в его рамках постсоциалистический период не знаменовал значимого разрыва с тем, что произошло перед ним; и второй, избранный многими из вступивших в ЕС государств, где память о социалистическом периоде угасает или была вовсе стёрта со стремительным ходом евроинтеграции. В силу этого, для Платта «различия в историческом опыте разных обществ и политических систем, занимающих регион, дошли до такой точки, в которой никакая дискурсивная оптика, в том числе «постсоциалистическая», не может быть каким-либо образом применена к их очень разным в настоящем времени реальностям»[56].

Множество людей, живущих в бывших соцстранах, категорически отвергают постсоциалистические воззрения: «новые поколения предпринимателей, политиков, политических представителей и других, кто задаёт общий тон, проявляют растущее нежелание принимать термин «постсоциализм» из-за его ограничений и обращённости в прошлое»[57]. Можно даже утверждать, что постсоциализм как термин служит опорой сохраняющегося стереотипного представления Востока Другим и отсталым, «описывая настоящее в терминах прошлого»[58]. Жизнь требует от людей решительности в условиях неолиберальных реформ[59], прекарности[60], международной миграции и мобильности[61], популистского авторитаризма и политики гнева[62], глобальных экономических связей[63]. Нельзя сказать, что опыт социализма уже не играет никакой роли, скорее, он перестал объединять и оказался перекрыт другим, новым опытом.

Изменилась не только социальная, политическая и экономическая реальность, но и сами исследователи. На арену вышло поколение молодых учёных, не проводивших исследований во времена социализма. Для них, в отличие от их предшественников, социализм уже не является ключевым критерием, в соответствии с которым следует анализировать социальные миры бывших соцстран. Они пускаются в разнообразные дебаты насчёт неолиберализма, свободы передвижений, материальных ценностей, глобализации и миграции, сосредоточиваясь больше на связях и отношениях, чем на отличиях и несоответствиях.

Пригодность постсоциализма опирается не только на сохраняющуюся важность опыта социализма, но также и на образующее этот постсоциализм Другое: транзитологию. Однако, как только поблёк отпечаток социализма, то же произошло и с влиянием транзитологии. Возможно, она никогда и не была единым академическим подходом в собственном смысле[64], но скорее выступала политической парадигмой для реформ в первый период после развала социалистических институтов. К началу 2000-х даже организации, близкие к политикам, вроде аналитических центров, стали сомневаться в устаревшей постсоциалистической парадигме и призывали признать гибридную природу режимов бывших соцстран[65]. И даже Эрику Берглофу, главному экономисту Европейского банка реконструкции и развития, убеждённому приверженцу мышления в категории транзита, упрямо публикующему обширные перечни годовых показателей транзита бывших социалистических стран, пришлось согласиться, что «нет единой точки завершения транзита, ни на отраслевом, ни на государственном уровне, так как страны будут отличаться в силу своей политической и экономической культуры»[66]. С уходом транзитологии постсоциалистический акцент на плюрализме и открытых возможностях оказался весьма спорным. Вспоминается формулировка Лакло[67]: победа над оппонентом — в данном случае, транзитологией — ведёт не к триумфу, а к сомнениям в собственных возможностях победителя.

Ко всему прочему, истёк момент многообразия, обозначенный постсоциализмом. То, что Саква назвал «средой генезиса», к 1999 уже не существовало, если это действительно существовало вообще[68]. «С таким количеством явно дискуссионных в конце 1989 и в первые месяцы 1990 года вопросов столь многое встало на стандартные рельсы»[69]. Или же по несколько драматичному выражению Беньямина и Бодрийяра: «железный занавес пал, чтобы открыть неутолимую жажду симуляции»[70]. Постсоциализм, таким образом, не оправдал впечатления о прорыве, которое создавал вначале, и стал менее различимым, а значит, более расплывчатым в качестве концепта, чем был в 90-х.

Предпочтение разрыва

Термин постсоциализм находится в сетке координат, в которой исходной точкой принят один образующий разрыв — крах социализма. Именно в отношении этого разрыва постсоциализм осмысляет социальный мир и его темпоральное устройство. Мы встречаем негласное предпочтение отрезка с 1989 по 1992 год как исторического момента: такое предпочтение внушает идею разрыва, а не преемственности, и отдаёт роль главной силы социализму (а не, скажем, империализму или капитализму). Делая акцент больше на разрыве, чем на преемственности, мы впадаем в дихотомию, которая вновь фиксирует понятие Востока как чего-то чуждого и «Другого», отличного от Запада[71]. Что случилось бы, откажись мы, хоть ненадолго, от привычки мыслить в режиме до и после 1989/1992, если крах социализма стал бы лишь одним из множества событий наряду с 1917, 1945, 1956, 1968, 1980, 2004, 2014 в череде постоянных вмешательств в вечное состояние сознания[72]? Что, если бы мы обратили наш аналитический взгляд ещё дальше в прошлое, на долгую эпоху Евразии[73], или задумывались больше о динамике и последовательностях, чем событиях и различиях? Учёные, конечно, обращали внимание на преемственность «капитализма [построенного] на и из руин социализма»[74], например, в ходе исследований возникновения гибридных форм. Но термин «постсоциализм» вводит нас в соблазн обращаться к одному событию в истории (и его последствиям) вместо всего их множества и последовательностей.

Аналогичным образом, приставка «пост-» несёт риск представления социализма как единого опыта, каким он никогда не был[75]. «Реальный социализм» был далёк от утопического коммунистического замысла, и социалистические экономики часто содержали существенные капиталистические элементы. Бак-Морс идёт ещё дальше, заявляя, что «социализм потерпел провал… потому что слишком доверчиво подражал капитализму»[76]. Рынки и конкуренция были ключевой составляющей социалистического опыта Венгрии и Югославии[77], а неформальная бартерная торговля и чёрные рынки процветали во всех социалистических странах[78]. Венгерский «гуляш-коммунизм»[79] был одним из самых показательных примеров присутствия значительных рыночных элементов в социализме. Производство и ориентированность в будущее — столпы большей части коммунистических экономик — были не в таком почёте в Венгрии, где потребление и обеспечение материального благополучия в настоящем имели неоспоримое значение. По этой причине, утверждает Бенчес[80], реальной поворотной точкой для Венгрии были не 1989-1991, а 1968 год, ознаменованный внедрением политики экономических реформ.

Таким образом, «постсоциализм» рискует проигнорировать разные степени, в каких Восточные страны остаются постсоциалистическими, перестали быть таковыми или никогда и не были — «множественные постсоциализмы»[81]. Рассмотрим Литву и Беларусь как две номинально постсоциалистические страны с общей границей и кардинально разным отношением к социалистическому периоду своей истории. Тогда как в Беларуси социализм, кажется, никогда и не заканчивался, Литва с нажимом подчёркивает разрыв между социалистическим периодом и настоящим временем, принесшим вступление в Европу и глобальный рынок.

Территориальная ловушка

Темпоральное построение постсоциализма в категории разрыва сопровождается установлением пространственных границ территорий. Постсоциализм начинался с чувства, что постсоциалистическое состояние имеет общемировое значение. Двадцать пять лет спустя оценка стала более трезвой: постсоциализм как концепт не вышел далеко за пределы территорий бывших соцстран. Его влияние на развитие теории вне постсоциалистической области было ограниченным. Радостное ощущение, будто бы после краха государственного социализма «мы все теперь постсоциалисты» и будто постсоциалистические исследования станут релевантными для всего мира, оказалось безосновательным. «Если за тридцать лет постсоциализм не вышел за пределы Центральной и Восточной Европы и бывшего Советского Союза, мы не видим ему продуктивного и адекватного применения где-либо в будущем» — дали уверенную оценку Челси и Друцэ, — «Что касается постсоциализма, регионоведческие темы исследований, похоже, преобладают над инновационными исследованиями взаимообогащения различных географических регионов»[82].

Более того, термин «постсоциализм» используется довольно выборочным образом даже в бывших соцстранах. Пиклз очень верно отметил «суженное географическое видение, в рамках которого постсоциализм становится первым и главным вопросом для Центральной и Восточной Европы на пути в ЕС»[83]. Это утверждение подтверждается наблюдениями: структура постсоциализма построена вокруг нарратива о возвращении — возвращении к нормальности, современности и Европе[84], — который подходил определенному числу восточноевропейских стран. Действительно, дебаты о постсоциализме были гораздо менее распространёнными дальше к востоку, в бывших республиках Советского Союза. Ещё меньшим спросом постсоциализм пользовался в других постсоциалистических странах вне Восточной Европы и Евразии, к примеру, в Африке[85]. «Мы все теперь постсоциалисты» — громкое настолько, насколько лозунг мог звучать, не значило, что постсоциализм стал транснациональным[86].

Этой ограниченностью географической парадигмы постсоциализм обязан, я полагаю, определённому географическому вымыслу, на который он опирается: будто бы пространство — это (ограниченная) территория. Пространство как территория собрано из отдельных блоков, расположенных аккуратно один за другим. Это главная выдумка международной системы государств, поделившей планету в соответствии со своими территориальными границами. Это понятие основано на различии между «внутри» и «снаружи»: то, что внутри, не может быть одновременно снаружи, и наоборот. Такое же территориальное основание характерно для постсоциализма: оно склоняет видеть постсоциализм в конкретных странах и рисует чёткие границы вокруг него. Постсоциализм бывает в Венгрии, не в Британии.

«Территориальная ловушка», как называет это Агню[87], очень опасна: так без внимания остаются другие, не территориальные формы пространственности. Постсоциализм фиксируется в определённом месте и из-за этого оказывается географически ограничен. Не принимается в расчёт относительное детерриторизированное видение пространства, ставшее релевантным с распространением новых коммуникационных технологий и ростом мобильности людей, информации и благ в мире, сделав традиционные национальные границы очень расплывчатыми. Роджерс отмечал[88], как бывшие соцстраны теперь вовлечены в глобальную циркуляцию: российские нефтяные компании инвестируют в Германии, румынские сиделки едут в австрийские дома, французские туристы расслабляются на болгарском побережье Чёрного моря, деньги из Катара спонсируют российский бизнес, Азербайджан принимает европейское соревнование, американские пары забирают детей из украинских детских домов. Территориальная парадигма постсоциализма склонна выделять постсоциалистические общества и постсоциалистические теории как особые случаи, вместо того чтобы включать их в полемику по всему миру[89].

Ориенталистские основания

Постсоциализм отмечен определённым эпистемологическим отношением доминирования: он появился как аналитический инструмент западной академической школы для осмысления того, что происходило в бывших соцстранах в начале 1990-х. Производство знания под маркой «постсоциализма» отражает сугубо западные дискурсы, подходы и претензии на знания о Востоке[90]. Червинкова в рассуждениях не осторожничает в выражениях: «постсоциализм — это ориенталистский концепт, с помощью которого западные антропологи описывают посткоммунистическую Европу»[91].

Это не просто спор об истоках и институциональной принадлежности академических школ, хотя и об этом тоже. Но в большей степени это вопрос о том, что считать достоверным знанием и по каким причинам. Восточные исследователи обвиняли англоязычную школу в пренебрежении или игнорировании местных академических докладов и импорте вместо этого обобщённых теоретических построений с Запада, вылившихся в однонаправленный поток западных теорий для применения к Востоку[92]. В совете Ханна академическому сообществу бывших соцстран читается рекомендация самоколонизации как карьерной стратегии: «Те, кого привлекают новые антропологические школы, приходящие с Запада, могут захотеть применить их новые модели к своему родному обществу, чтобы подчеркнуть новизну своих подходов в сравнении со старой национальной этнографией»[93]. «Возможно ли», — возражают Кёрти и Скальник, — «представить ситуацию, в которой американские и "западные" коллеги начинают свои теоретические дискуссии с освещения работ местных исследователей (чаще тех, что не написаны на местном языке) перед тем, как обратиться к обыкновенной современной практике "швыряния именами" и элитарного теоретизирования?»[94] [95]

Эти полемика о Западной интеллектуальной гегемонии с наибольшей силой разыгралась в антропологии, но была она и в социологии, географии, истории, политической науке и регионоведческих исследованиях. Так, политолог и историк считает, что «посткоммунистическая Европа и Евразия была плодородной почвой для проверки теорий, разработанных в других географических контекстах»[96]. Восток, таким образом, служит подопытным кроликом для оценки обоснованности Западных теорий. Это отражает классический колониальный подход, в рамках которого незападное воспринимается, «в основном, не как упорядоченные знания, а как источник сырых данных: фактов, на основе которых европейский модерн мог разрабатывать свои проверяемые экспериментально теории»[97]. По самым оптимистичным убеждениям, эмпирические свидетельства с Востока всё ещё могут вести к развитию Западных теорий. Это общий лейтмотив монографий, исследующих, как опыт постсоциализма требует пересмотра теорий о классе, модернизации, солидарности, демократии и собственности[98]. Рассматривать Восток в качестве источника новых теорий, однако, казалось немыслимым. Призыв Вердери «дать слово местным в анализе их собственного состояния»[99] по-прежнему звучит в пустоту.

Это утверждение о неполноценности Восточной академической школы — часть импорта, или навязывания рыночно-ориентированных Западных политических и экономических реформ в 90-е. Оно вылилось в академический капитализм[100], который смотрит на Восток всё больше и больше через метрику, требующую подчинения академической системе, в которой доминируют западные, в особенности англоязычные школы. Продвижение, успехи в получении грантов и зарплаты попадают в зависимость от журнальных рейтингов, факторов вклада и цитируемости публикаций, а часто лишь от одного или двух параметров[101]. Администрации университетов заключают трудовые договоры, включающие цель достижения хороших показателей. Эта система создаёт возможности, часто именно для молодых исследователей, лучше знакомых с кодами и практиками англоязычной академии, но также она устанавливает превосходство через принуждение обслуживать и подчиняться дискурсу, термины которого распространились повсеместно. Увлечение «постсоциализмом» учёных из бывших соцстран, хоть и с серьёзными оговорками[102], может быть признаком его неоколониального успеха.

Эта ориенталистская направленность — самая большая разница между постсоциализмом и постколониализмом, и она, безусловно, осложняет взаимодействие двух подходов, которое предлагают некоторые авторы[103], тогда как другие предостерегают против того, что они полагают «сложными взаимоотношениями»[104]. В отличие от постсоциализма, постколониализм возник как освободительная эпистемологическая критика колониализма, возглавленная некоторыми из его жертв. Если постколониализм виделся актом освобождения и самоопределения, постсоциализм слишком часто воспринимается как переход из-под гнёта одного хозяина (Советского Союза) к другому (Западу). Следовательно, в теоретических построениях постсоциализм стоит на пути деколониального движения[105], которое не принимает западные концепты в качестве отправных точек, но теоретизирует напрямую «с Востока», тем самым переворачивая иерархии знания.

Нет социализма после постсоциализма

Может ли быть социализм после постсоциализма? Это может звучать как дешёвый каламбур, но поднимает острый вопрос о будущем социалистической, или даже просто социальной политики в пространстве постсоциализма. Социализм, хоть и не был одновалентным, разделял общие идеи: честные зарплаты, перераспределение, социальная справедливость, защита семьи и гендерное равенство. Многие из левых согласятся, что эти идеи формировали часть политической повестки, достойную продолжения[106]. Берни Сандерс, кандидат на пост президента от Демократической партии США на выборах 2016, заявлял, что он «демократический социалист». Его программа включала всеобщее здравоохранение и бесплатное образование, но чинила препятствия национальным частным компаниям. Вопрос не в возрождении во всех сферах марксистско-ленинского социализма как экономической системы, а в том, что социализм вообще становится вообразимым, возможно, не как полномасштабная альтернатива, но как допустимая политическая позиция, способная дать новый толчок горячей полемике о радикальной демократии[107].

В отличие от постколониализма, который однозначно характеризует колониализм как доминирование, постсоциализм имеет более сбитый политический компас: и хотя марксистско-ленинистский социализм обычно считают провалом, социалистические идеи продолжают привлекать людей в качестве политических альтернатив капитализму. Так, «Вашингтон Пост» писал о кампании Сандерса:

“

Через двадцать пять лет после завершения Холодной войны для многих американцев социализм уже не ассоциируется со страхом и реактивными ракетами — или с неудачей, очередями за продовольствием и пустыми советскими магазинами. Слово, которое для их предков было оскорбительным, стало нейтральным, открытым Сандерсу для определения[108]

В социалистических странах в их прежнем виде, однако, сложнее представить возрождение социализма. Об этом свидетельствует демонстративное осуждение социалистического периода в порядке реакции на разного рода политические запросы, такие как повышение качества государственных услуг, затрат на общественный транспорт и перераспределение — ими легко пренебрегают, как «социалистическими»[109]. Быть левым часто становится синонимом желанию вернуть марксистско-ленинский государственный социализм[110]. Таким образом, социализм оказывается тем, что Жижек назвал «идеологическим антиоксидантом»[111]: пугающим предложением, предотвращающим серьёзную дискуссию о любом радикальном эмансипационном политическом проекте.

Понятие постсоциализма скорее мешает, чем содействует такому возвращению социализма. Навешивание ярлыка постсоциализма на общества предполагает, что социализм кончился, его срок истёк, и он имеет одну основную форму — марксистско-ленинский вариант. Это затрудняет рассмотрение и признание возникновения социалистических проектов и продвижение социализма в разных формах как альтернативы нынешнему политическому и экономическому приоритету неолиберального или государственного капитализма во многих Восточных странах, поскольку кажется, что социализм угрожает возвращением в прошлое[112]. Хотя когда-то постсоциализм придерживался взгляда, что могут быть другие способы организации социализма — рыночный социализм, экосоциализм, либертарианский социализм — а не только марксистско-ленинский[113], исследователи проявили относительное безразличие к пробуждению политической дискуссии и появлению новых левых в ряде бывших соцстран[114]. А раз так, постсоциализм рискует стать политической помехой, а не освобождением: он утверждает высшее господство неолиберализма, не оставляя места социалистическим требованиям — полноценной альтернативе ему. Единственным вообразимым будущим постсоциалистических обществ становится капиталистическое. Другими словами, не может быть социализма после постсоциализма.

Заключение: что будет дальше?

Пришло время попрощаться с постсоциализмом. Попрощаться с термином, изначально условным, отжившим свой срок и гораздо больше ограничивающим, чем освобождающим; термином, который связывает нас с прошлым, а не устремляет в будущее; приковывает к территории, а не помогает детерриторизировать; отражает неравный доступ к производству знания, но достоверным знанием считаться не может. В 2008 году Стенниг и Хоршельманн написали: «Нуждаемся ли мы по-прежнему в постсоциализме?». Спустя десять лет, полагаю, пришло время осторожно ответить «нет».

Значит ли это, что бывшие соцстраны стали похожими на остальной мир? Что капиталистический переход всё-таки состоялся, и все различия стёрты? Конец постсоциализма означает не конец различий, а то, что мы больше не связываем различия с социалистическим прошлым и должны найти более эффективные способы их определения. Более того, мы должны исследовать переплетающиеся взаимосвязи и посвятить себя «событию в мире синхронного взаимодействия и онтологического различия»[115].

В ответ на критику постсоциализм начнут реанимировать. По сути, именно так поступали многие авторы, критиковавшие один или несколько аспектов постсоциализма[116]. Посредством этого, вероятно, можно освободить постсоциализм от содержащегося в нём территориального вымысла. Но можем ли мы восстановить его исчезающий объект и избавить от ориенталистских черт? Сомневаюсь.

Если главной целью этой статьи была критика, именно из неё могут проступить контуры нового проекта. Если Маковицки прав в том, что «постсоциализм продолжают обсуждать за отсутствием лучшей альтернативы»[117], то нужно искать такие альтернативы. Альтернативный проект будет созвучен множественности сил, формирующих сегодня бывшие соцстраны, не отсылая лишь к социализму как к главной отправной точке. Он не будет иметь строгих границ, только размытые, проницаемые, не сплошные. Мы будем наталкиваться на неожиданные сравнения, анализируя, к примеру, сходства США и России как неопатримониальных карцеральных[118] государств. Такой проект всё ещё будет учитывать различия между западом, востоком, севером и югом, но фиксируя внимание на многочисленных взаимосвязях. И, что, вероятно, важнее всего, это также будет проект, который создаст пространство для прогрессивной политической повестки между Сциллой неолиберализма и Харибдой однопартийного социализма.

Мы должны будем представить эту альтернативу не в качестве площадки для проверки западных теорий, а как полноправный источник концептов. Размышляя в терминах и связей, и различий, мы сможем не просто строить теории о Востоке, но вместе с Востоком: «знать, где» столь же важно, как «знать, что»[119]. Это побудит нас рассуждать об американском национализме из России, о британском популизме из Венгрии, о немецких границах из Польши и о глобальных связях с Нового шёлкового пути в Таджикистане. Эта альтернатива будет результатом коллективных усилий, в хорошем, детерриторизированном смысле, учёных из Польши и Португалии, Болгарии и Бельгии, Молдавии и Мозамбика, Чехии и Китая.

Сейчас можно сказать с большей уверенностью, чем в 90-е, что время пришло, раз исследователи из бывших соцстран вступили в дискуссии о будущем постсоциализма. Так давайте же вместе утвердим, что бы это ни было, то, что придёт после постсоциализма не как географического описательного понятия, но как концепта, вдохновляющего воображение, и как политического проекта, ведь он заслуживает таковым называться. Фильм «Гудбай, Ленин!» заканчивается кадрами исторического переворота, когда толпы людей штурмовали Берлинскую стену с Востока, чтобы присоединиться к Западу.

Примечания:

[1] Kotkin, S. Armageddon Averted: The Soviet Collapse, 1970–2000. Oxford: Oxford University Press, 2008. pp. 4-5

Leon, A. Everything You Think You Know About the Collapse of the Soviet Union Is Wrong / Foreign Policy, July/ August, 2011.

[2] Spivak, G. C. A Critique of Postcolonial Reason. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. p. 356

[3] Verdery, K. What Was Socialism, and What Comes Next? Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996, p. 38

[4] Sakwa, R. Postcommunism. Buckingham: Open University Press, 1999. p. 3

[5] Fukuyama, F. The End of History and the Last Man. New York, NY: Free Press, 1992.

Jameson, F. The Seeds of Time. New York, NY: Columbia University Press, 1994.

Fraser, N. Justice Interruptus: Critical Reflections on the 'Postsocialist' Condition. New York, NY: Routledge, 1997.

Spivak, G. C. A Critique of Postcolonial Reason. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999.

i?ek, S. Did Somebody Say Totalitarianism? London: Verso, 2001.

[6] Verdery, K. What Was Socialism, and What Comes Next? Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996.

Stark, D., Bruszt, L. Postsocialist Pathways: Transforming Politics and Property in East Central Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Burawoy, M., Verdery, K. Uncertain Transition: Ethnographies of Change in the Postsocialist World. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 1999.

Sakwa, R. Postcommunism. Buckingham: Open University Press, 1999

Hann, C. (ed.) Postsocialism: Ideals, Ideologies and Practices in Eurasia. London, Routledge, 2001.

[7] Suchland, J. Is There a Postsocialist Critique? / Lichnost'. Kul'tura. Obshchestvo, 2011. 13, 3.

[8] Donahoe, B., Habeck, J. O. Preface / Donahoe, B. & Habeck, J. O. (eds) Reconstructing the House of Culture: Community, Self, and the Makings of Culture in Russia and Beyond. New York, NY: Berghahn, 2011. p. IX

[9] Hann, C. 'Not the Horse We Wanted!': Postsocialism, Neoliberalism, and Eurasia. M?nster: LIT, 2006. p. 5

[10] ?ervinkov?, H. Postcolonialism, Postsocialism and the Anthropology of East-Central Europe / Journal of Postcolonial Writing, 48, 2, 2012.

Makovicky, N. Introduction: Me, Inc.? Untangling Neoliberalism, Personhood, and Postsocialism, 2014

Horvat, S., ?tiks, I. Welcome to the Desert of Post-Socialism: Radical Politics After Yugoslavia. London, Verso, 2015

Chelcea, L., Dru??, O. Zombie Socialism and the Rise of Neoliberalism in Post-Socialist Central and Eastern Europe / Eurasian Geography and Economics, 57, 4–5, 2016.

Tlostanova, M. Introduction: A Leap Into the Void? / Postcolonialism and Postsocialism in Fiction and Art. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2017

Gentile, M. Three Metals and the "Post-Socialist City": Reclaiming the Peripheries of Urban Knowledge / International Journal of Urban and Regional Research, 42, 6. 2, 2018

[11] Havel, V. The Post-Communist Nightmare / The New York Review of Books, 40, 10. p. 10, 1993

[12] Путин В. О положении в стране и основных направлениях внутренней и внешней политики государства. Послание Президента Российской Федерации от 25.04.2005 г.

[13] Fukuyama, F. The End of History and the Last Man. New York, NY: Free Press, 1992.

Sakwa, R. Postcommunism. Buckingham, Open University Press, 1999.

[14] Huntington, S. P. (1996) The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order (New York, NY, Simon and Schuster).

[15] Huntington, S. P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. New York, NY: Simon and Schuster, 1996.

[17] Verdery, K. What Was Socialism, and What Comes Next? Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996. p. 38

[18] Spivak, G. C. A Critique of Postcolonial Reason. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999.

[19] Fukuyama, F. The End of History and the Last Man. New York, NY: Free Press, 1992.

[20] Fraser, N. Justice Interruptus: Critical Reflections on the 'Postsocialist' Condition. New York, NY, Routledge, 1997.

[21] Jameson, F. Postmodernism, Or, The Cultural Logic of Late Capitalism Durham, NC, Duke University Press, 1991.

[22] Spivak, G. C. The Postcolonial Critic: Interview, Strategies, Dialogues. New York: Routledge, 1990.

[23] Kornai, J. The Affinity Between Ownership Forms and Coordination Mechanisms: The Common Experience of Reform in Socialist Countries / The Journal of Economic Perspectives, 4, 3. 1990

[24] Hausner, J., Jessop, B. Nielsen, K. (eds). Institutional Frameworks of Market Economies: Scandinavian and Eastern European Perspectives. Aldershot: Avebury, 1993.

[25] Grabher, G. & Stark, D. Restructuring Networks in Post-Socialism: Legacies, Linkages, and Localities. Oxford, Oxford University Press, 1997.

[26] Fraser, N. & Alldred, P. Not Making a Virtue of a Necessity: Nancy Fraser on "Postsocialist" Politics / Jordan, T. & Lent, A.(eds) Storming the Millennium: The New Politics of Change. London, Lawrence & Wishart, 1999. p. 2

[27] Jameson, F. The Seeds of Time. New York, NY: Columbia University Press, 1994. p. xii

[28] Courtois, S., Werth, N., Pann?, J.-L., Paczkowski, A., Barto?ek, K. & Margolin, J.-L.

The Black Book of Communism: Crimes, Terror, Repression. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999.

[29] Verdery, K. What Was Socialism, and What Comes Next? Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996.

[30] Kubik, J. From Transitology to Contextual Holism: A Theoretical Trajectory of Postcommunist Studies / Kubik, J. & Linch, A.(eds) Postcommunism from Within. New York, NY: NYU Press, 2013.

[31] Stark, D. & Bruszt, L. Postsocialist Pathways: Transforming Politics and Property in East Central Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. p. 7

[32] Stenning, A. H?rschelmann, K. History, Geography and Difference in the Post-Socialist World: Or, Do We Still Need Post-Socialism? / Antipode, 40, 2. 2008.

[33] Алексиевич С. Время секонд хэнд. – Издательство «Время», 2014. – Т. 5. – с. 7

[34] Verdery, K. What Was Socialism, and What Comes Next? (Princeton, NJ, Princeton University Press, 1996. P. 4

[35] Humphrey, C. The Unmaking of Soviet Life: Everyday Economies after Socialism. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2002.

[36] Stenning, A. & H?rschelmann, K. History, Geography and Difference in the Post-Socialist World: Or, Do We Still Need Post-Socialism? / Antipode, 40, 2. 2008. p. 314

[37] Humphrey, C. The Unmaking of Soviet Life: Everyday Economies after Socialism. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2002.

Hann, C. 'Not the Horse We Wanted!': Postsocialism, Neoliberalism, and Eurasia. M?nster: LIT, 2006.

Stenning, A., Smith, A., Rochovsk?, A. Domesticating Neo-Liberalism: Spaces of Economic Practice and Social Reproduction in Post-Socialist Cities. Oxford: Wiley, 2010.

Williams, C. C., Round, J., Rodgers, P. The Role of Informal Economies in the Post-Soviet World: The End of Transition? London: Routledge, 2013.

[38] Burawoy, M. & Verdery, K. Uncertain Transition: Ethnographies of Change in the Postsocialist World. Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 1999.

Allina-Pisano, J. The Post-Soviet Potemkin Village: Politics and Property Rights in the Black Earth. Cambridge: Cambridge University Press, 2008.

Lindner, P. Situating Property in Transformation: Beyond the Private and the Collective / Europe-Asia Studies, 65, 7. 2013

[39] Shevchenko, O. Crisis and the Everyday in Postsocialist Moscow. Bloomington, IN: Indiana University Press, 2008.

M?ller, M. Making Great Power Identities in Russia: An Ethnographic Discourse Analysis of Education at a Russian Elite University. Z?rich: LIT, 2008.

Oushakine, S. A. The Patriotism of Despair: Nation, War, and Loss in Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2009.

Zhurzhenko, T. Borderlands into Bordered Lands: Geopolitics of Identity in Post-Soviet Ukraine. Stuttgart: ibidem, 2010.

Makovicky, N. (ed.) Neoliberalism, Personhood, and Postsocialism: Enterprising Selves in Changing Economies. Farnham: Ashgate, 2014.

[40] Ghodsee, K. The Red Riviera: Gender, Tourism, and Postsocialism on the Black Sea Durham, NC: Duke University Press, 2005.

K?rti, L. & Skaln?k, P. (eds) Postsocialist Europe: Anthropological Perspectives from Home. New York, NY: Berghahn, 2009.

Ibroscheva, E. Advertising, Sex, and Post-Socialism: Women, Media, and Femininity in the Balkans. Lanham, MD: Lexington, 2013.

[41] Bodnar, J. Fin de Millenaire Budapest: Metamorphosis of Urban Life. Minneapolis, MN: University of Minnesota Press, 2001.

Czepczy?ski, M. Cultural Landscapes of Post-Socialist Cities: Representation of Powers and Needs. Aldershot: Ashgate, 2008.

Hirt, S. Iron Curtains: Gates, Suburbs and Privatization of Space in the Post-Socialist City. Oxford: Wiley, 2012.

[42] Rogers, D. Postsocialisms Unbound: Connections, Critiques, Comparisons / Slavic Review, 69, 1. 2010. p. 2

[43] Verdery, K. What Was Socialism, and What Comes Next? Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996. pp. 4-8

[44] Herrschel, T. Global Geographies of Post-Socialist Transition: Geographies, Societies, Policies. Abingdon: Routledge, 2006.

Pickles, J. The Spirit of Post-Socialism: Common Spaces and the Production of Diversity / European Urban and Regional Studies, 17, 2. 2010

[45] Feren?uhov?, S. Accounts from Behind the Curtain: History and Geography in the Critical Analysis of Urban Theory / International Journal of Urban and Regional Research, 40, 1. 2016

[46] Sakwa, R. Postcommunism. Buckingham: Open University Press, 1999.

King, C. Post-Postcommunism: Transition, Comparison, and the End of "Eastern Europe" / World Politics, 53, 1. 2000.

Outhwaite, W. Ray, L. Social Theory and Postcommunism. Oxford: Wiley, 2005.

[47] Marx, K. Kritik des Gothaer Programms', in Karl Marx/Friedrich Engels—Werke. Berlin: Dietz, 1962.

[48] Joseph, L., Mahler, M. & Auyero, J. (eds) New Perspectives in Political Ethnography. New York, NY: Springer, 2007

Schatz, E. (ed.) Political Ethnography: What Immersion Contributes to the Study of Power. Chicago, IL: University of Chicago Press, 2009.

[49] Neumann, I. B. Returning Practice to the Linguistic Turn: The Case of Diplomacy / Millennium: Journal of International Studies, 31, 3. 2002

Bigo, D. & Walker, R. B. J. International, Political, Sociology / International Political Sociology, 1, 1. 2007

[50] Kubik, J. From Transitology to Contextual Holism: A Theoretical Trajectory of Postcommunist Studies / Kubik, J., Linch, A.(eds) Postcommunism from Within. New York, NY: NYU Press, 2013.

[51] Sakwa, R. Postcommunism. Buckingham, Open University Press, 1999. p. 3

[52] Boyer, D., Yurchak, A. Postsocialist Studies, Cultures of Parody and American Stiob / Anthropology News, 49, 8. 2008. p. 9

[53] Ost, D. The Consequences of Postcommunism: Trade Unions in Eastern Europe's Future / East European Politics & Societies, 23, 1. 2009

[54] Humphrey, C. Does the Category of Postsocialism Still Make Sense? / Hann, C. (ed.). 2001. p. 13

[55] Platt, K. M. F. The Post-Soviet Is Over: On Reading the Ruins / Republics of Letters: A Journal for the Study of Knowledge, Politics, and the Arts, 1, 1. 2009

[56] Platt, K. M. F. The Post-Soviet Is Over: On Reading the Ruins / Republics of Letters: A Journal for the Study of Knowledge, Politics, and the Arts, 1, 1. 2009. pp. 9-10

[57] Stenning, A., H?rschelmann, K. History, Geography and Difference in the Post-Socialist World: Or, Do We Still Need Post-Socialism? / Antipode, 40, 2. 2008. p. 329

Koch, N. Is a "Critical" Area Studies Possible? / Environment and Planning D: Society and Space, 34, 5. 2016.

[58] Sakwa, R. Postcommunism. Buckingham, Open University Press, 1999. p. 3

[59] Makovicky, N. (ed.) Neoliberalism, Personhood, and Postsocialism: Enterprising Selves in Changing Economies. Farnham: Ashgate, 2014

Chelcea, L., Dru??, O. Zombie Socialism and the Rise of Neoliberalism in Post-Socialist Central and Eastern Europe / Eurasian Geography and Economics, 57, 4–5. 2016.

[60] O'Neill, B. The Space of Boredom: Homelessness in the Slowing Global Order. Durham, NC: Duke University Press, 2017.

[61] Burrell, K. & H?rschelmann, K. Mobilities in Socialist and Post-Socialist States: Societies on the Move. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2014

Keough, L. J. Worker-Mothers on the Margins of Europe: Gender and Migration between Moldova and Istanbul. Bloomington, IN: Indiana University Press, 2016.

[62] Ost, D. Defeat of Solidarity: Anger and Politics in Postcommunist Europe. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2006.

[63] Rogers, D. The Depths of Russia: Oil, Power, and Culture after Socialism. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2015.

[64] Gans-Morse, J. Searching for Transitologists: Contemporary Theories of Post-Communist Transitions and the Myth of a Dominant Paradigm / Post-Soviet Affairs, 20, 4. 2004

[65] Carothers, T. The End of the Transition Paradigm / Journal of Democracy, 13, 1. 2003

[66] EBRD. Transition and Transition Impact. London: European Bank for Reconstruction and Development. 2010. p. 3

[67] Laclau, E. New Reflections on the Revolution of Our Time. London: Verso, 1990.

[68] Sakwa, R. Postcommunism. Buckingham: Open University Press, 1999. p. 4

[69] Outhwaite, W., Ray, L. Social Theory and Postcommunism. Oxford: Wiley, 2005. p. 3

[70] Benjamin, M. & Baudrillard, J. The Philosopher Clown / Prospect Magazine, July. 1997. p. 19

[71] Pob?ocki, K. Whither Anthropology without Nation-State?: Interdisciplinarity, World Anthropologies and Commoditization of Knowledge / Critique of Anthropology, 29, 2. 2009

[72] Bailyn, J. F., Jela?a, D. & Lugari?, D. (eds). The Future of (Post)Socialism: Eastern European Perspectives. Stony Brook, NY, SUNY Press, 2018.

[73] Hann, C. 'Not the Horse We Wanted!': Postsocialism, Neoliberalism, and Eurasia. M?nster: LIT, 2006. pp. 241-256

[74] Pickles, J., Smith, A. (eds) Theorising Transition: The Political Economy of Post-Communist Transformation. London, Routledge. 1998. p. 2

[75] Skaln?k, P. (ed.) A Post-Communist Millenium: The Struggles for Sociocultural Anthropology in Central and Eastern Europe. Prague: Set Out, 2002.

Szel?nyi, I. Capitalisms After Communism / New Left Review, 96, November/December. 2015.

[76] Buck-Morss, S. Dreamworld and Catastrophe: The Passing of Mass Utopia in East and West. Cambridge, MA: MIT Press, 2002. p. xv.

[77] Bockman, J. Markets in the Name of Socialism: The Left-Wing Origins of Neoliberalism Stanford, CA: Stanford University Press, 2011.

[78] Ledeneva, A. V. Russia's Economy of Favors: Blat, Networking and Informal Exchange. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

[80] Benczes, I. From Goulash Communism to Goulash Populism: The Unwanted Legacy of Hungarian Reform Socialism / Post-Communist Economies, 28, 2. 2016.

[81] Benovska-Sabkova, M. Postsocialism as Rapid Social Change: On the Example of Transforming Family and Kinship in Bulgaria / Giordano, C., Ruegg, F. & Boscoboinik, A. (eds) Does East go West? Anthropological Pathways Through Postsocialism. M?nster: LIT, 2014. p. 96

[82]Chelcea, L., Dru??, O. Zombie Socialism and the Rise of Neoliberalism in Post-Socialist Central and Eastern Europe / Eurasian Geography and Economics, 57, 4–5. 2016. p. 539

[83] Pickles, J. The Spirit of Post-Socialism: Common Spaces and the Production of Diversity / European Urban and Regional Studies, 17, 2. 2010. p. 131

[84] Lagerspetz, M. Postsocialism as a Return: Notes on a Discursive Strategy / East European Politics and Societies: and Cultures, 13, 2. 1999.

[85] Herrschel, T. Global Geographies of Post-Socialist Transition: Geographies, Societies, Policies. Abingdon: Routledge, 2006

Pitcher, M. A., Askew, K. M. African Socialisms and Postsocialisms / Africa, 76, 1. 2006.

[86] Suchland, J. Is Postsocialism Transnational? / Signs: Journal of Women in Culture and Society, 36, 4. 2011.

[87] Agnew, J. The Territorial Trap: The Geographical Assumptions of International Relations Theory / Review of International Political Economy, 1, 1. 1994.

[88] Rogers, D. Postsocialisms Unbound: Connections, Critiques, Comparisons / Slavic Review, 69, 1. 2010

[89] Tuvikene, T. Strategies for Comparative Urbanism: Post-Socialism as a De-Territorialized Concept / International Journal of Urban and Regional Research, 40, 1. 2016.

Gentile, M. Three Metals and the "Post-Socialist City": Reclaiming the Peripheries of Urban Knowledge / International Journal of Urban and Regional Research, 42, 6. 2018

[90] Skaln?k, P. (ed.) A Post-Communist Millenium: The Struggles for Sociocultural Anthropology in Central and Eastern Europe. Prague: Set Out, 2002.

Buchowski, M. Hierarchies of Knowledge in Central-Eastern European Anthropology / Anthropology of East Europe Review, 22, 2. 2004.

ervinkov?, H. Postcolonialism, Postsocialism and the Anthropology of East-Central Europe / Journal of Postcolonial Writing, 48, 2. 2012.

[91] ?ervinkov?, H. Postcolonialism, Postsocialism and the Anthropology of East-Central Europe / Journal of Postcolonial Writing, 48, 2. 2012. p. 159

[92] Tim?r, J. More than "Anglo-American", it is "Western": Hegemony in Geography from a Hungarian Perspective / Geoforum, 35, 5. 2004.

[93] Hann, C. The Anthropology of Eurasia in Eurasia / Max Planck Institute for Social Anthropology: Working Paper 57 (Halle, Max Planck Institute for Social Anthropology). 2002. p. 14

[94] K?rti, L. & Skaln?k, P. (eds) Postsocialist Europe: Anthropological Perspectives from Home. New York, NY: Berghahn. 2009. p. 19.

[96] King, C. Post-Postcommunism: Transition, Comparison, and the End of "Eastern Europe" / World Politics, 53, 1. 2000. p. 145

[97] Comaroff, J., Comaroff, J. L. Theory from the South: Or, how Euro-America is Evolving Toward Africa / Anthropological Forum, 22, 2. 2012. p. 114

[98] Outhwaite, W., Ray, L. Social Theory and Postcommunism. Oxford: Wiley, 2005.

Sakwa, R. Postcommunism. Buckingham: Open University Press, 1999. pp. 97-113

[99] Hann, C., Humphrey, C. & Verdery, K. Introduction: Postsocialism as a Topic of Anthropological Investigation / in Hann, C. (ed.). 2001. p. 20

[100] Paasi, A. Globalisation, Academic Capitalism, and the Uneven Geographies of International Journal Publishing Spaces / Environment and Planning A: Economy and Space, 37, 5. 2005.

[101] Aavik, K. & Marling, R. Gender Studies at the Time of Neo-Liberal Transformation in Estonian Academia / Kahlert, H. (ed.) Gender Studies and the New Academic Governance. Wiesbaden: Springer, 2018.

[102] Buchowski, M. Hierarchies of Knowledge in Central-Eastern European Anthropology / Anthropology of East Europe Review, 22, 2. 2004.

[103] Spivak, G. C., Condee, N., Ram, H. & Chernetsky, V. Are We Postcolonial? Post-Soviet Space / PMLA, 129, 3. 2006.

Stenning, A., H?rschelmann, K. History, Geography and Difference in the Post-Socialist World: Or, Do We Still Need Post-Socialism? / Antipode, 40, 2. 2008.

Chari, S. & Verdery, K. Thinking between the Posts: Postcolonialism, Postsocialism, and Ethnography after the Cold War / Comparative Studies in Society and History, 51, 1. 2009.

[104] Tlostanova, M. Postsocialist ? Postcolonial? On Post-Soviet Imaginary and Global Coloniality / Journal of Postcolonial Writing, 48, 2. 2012. p. 130

[105] Tlostanova, M. Postsocialist ? Postcolonial? On Post-Soviet Imaginary and Global Coloniality / Journal of Postcolonial Writing, 48, 2. 2012.

[106] Mouffe, C. Dimensions of Radical Democracy: Pluralism, Citizenship, Community. London: Verso, 1992.

Fraser, N. Justice Interruptus: Critical Reflections on the 'Postsocialist' Condition. New York, NY: Routledge, 1997.

Gibson-Graham, J. K. A Postcapitalist Politics. Minneapolis, MN: University of Minnesota Press, 2006.

[107] Mouffe, C. Dimensions of Radical Democracy: Pluralism, Citizenship, Community. London: Verso, 1992.

[108] Weigel, D., Fahrenthold, D. A. What is a Democratic Socialist? Bernie Sanders Tries to Redefine the Name / Washington Post, 17. October. 2015

[109] Chelcea, L., Dru??, O. Zombie Socialism and the Rise of Neoliberalism in Post-Socialist Central and Eastern Europe / Eurasian Geography and Economics, 57, 4–5. 2016.

[110] Tim?r, J. Lessons from Postsocialism: "What's Left for Emerging Critical Geography to do in Hungary?" / Antipode, 35, 1. 2003.

[111] ?i?ek, S. Did Somebody Say Totalitarianism? London: Verso, 2001.

[112] Mih?ilescu, V. Postsocialism: Views from Within / Giordano, C., Ruegg, F. & Boscoboinik, A. (eds) Does East go West? Anthropological Pathways through Postsocialism. M?nster: LIT, 2014.

[113] Jameson, F. The Seeds of Time. New York, NY, Columbia University Press. 1994. pp. 73-74

[114] ?tiks, I. "New Left" in the Post-Yugoslav Space: Issues, Sites, and Forms / Socialism and Democracy, 29, 3. 2015.

Ba?a, B. The Student's Two Bodies: Civic Engagement and Political Becoming in the Post-Socialist Space / Antipode, 49, 5. 2017.

[115] Chari, S. Trans-Area Studies and the Perils of Geographical "World-Writing" / Environment and Planning D: Society and Space, 34, 5. 2016. p. 792

[116] Rogers, D. Postsocialisms Unbound: Connections, Critiques, Comparisons / Slavic Review, 69, 1. 2010.

Borelli, C. & Mattioli, F. The Social Lives of Postsocialism / Laboratorium, 5, 1. 2013.

Dunn, E. & Verdery, K. Postsocialism / Scott, R. A. & Kosslyn, R. A. (eds) Emerging Trends in the Social and Behavioral Sciences. Oxford: Wiley, 2015.

Feren?uhov?, S. Explicit Definitions and Implicit Assumptions about Post-Socialist Cities in Academic Writings / Geography Compass, 10, 12. 2016.

Holland, E. C. & Derrick, M. (eds) Questioning Post-Soviet. Washington, DC: Woodrow Wilson Institute, 2016.

[117] Makovicky, N. Introduction: Me, Inc.? Untangling Neoliberalism, Personhood, and Postsocialism / Makovicky, N. (ed.). 2014. p. 3

Оригинал: https://doxajournal.ru/stadis/goodbye_postsocialism

Источник: m.vk.com

Комментарии: