Происхождение чувств

То, что философы называют квалиа, связано нашими органами чувств и представляет собой загадку, над которой люди бьются уже не одну тысячу лет. Один популярный философ-когнитивист, Дэвид Чалмерс, назвал эту проблему трудной проблемой сознания. Суть ее можно сформулировать так: как именно процессы в нашей нервной системе формируют субъективные ощущения, то бишь как биохимические реакции и, в целом, жизнедеятельность нейронов может быть краснотой красного цвета или сладостью вкуса сладкого. Проблема названа трудной не случайно: современная наука даже близко не подобралась к тому, что бы хотя бы адекватно сформулировать задачи, которые нужно решить в рамках этой проблемы. Возникает вопрос: является ли ощущение трудности трудной проблемы сознания частью трудной проблемы сознания? Парадокс, однако… Но оставим в стороне софистические каламбуры, и попробуем пробежаться по тем вопросам, про которые хотя бы что-то известно.

Для начала сделаем вид, что трудная проблема сознания решена, и мы имеем точное объяснение и описание той связи, которая соединяет между собой жизнедеятельность мозга и ощущения (собственно, когда ученые изучают эмоции, депрессию, психические нарушения и прочее, они так и делают, а когда они изучают это у животных, они делают еще одно крупное допущение, но об этом ниже). Теперь мы точно можем сказать, что ощущения связаны с органами чувств. И неплохой способ узнать, в чем суть этих самых ощущений – создать ситуацию, когда органы чувств не работают (это любимое занятие тех самых ученых – сломать что-нибудь хорошее, качественное и работающее и посмотреть, к чему это приведет – половина знаний в биологии получена с помощью такого «экзистенциального вандализма»). Однако в нашем случае есть способ еще более интересный и показательный. Потому что у нас есть эволюция. Мы точно знаем, что пра-пра-пра-пра-пра-прапредок человек был одноклеточной амебой. А у амебы из чувств только хемотаксис. Поэтому, если посмотреть на свое родственное древо, то можно заметить, когда и кого появились теперь наличествующие у нас зрение, слух, обоняние и привычка пить водку по утрам и закусывать бананом. При этом представители предшествующих нам узлов на нашем «семейном древе» у нас перед глазами: и амеба, и червяк, и подвыпивший дедуля в растянутой майке и со стаканом в руке.

Есть одна проблема: у нас не получится ощутить в точности то же самое, что ощущает наш старший родственник под градусом. Нам недоступно напрямую то, что ощущает другой человек, что уж говорить о червяке. Статья об этой проблеме «Что значит быть летучей мышью?» вышла в 1974 году. Ее написал американский философ Томас Нагель. В ней он предложил три способа найти ответ на заданный им самим вопрос. Первый - имитировать поведения летучей мыши. Очевидно от этого способа «двигайся как летучая мышь, думай как летучая мышь» толку мало. Только представьте себе человека, висящего вверх ногами на балке на чердаке днем и с эхолотом гоняющегося за насекомыми ночью. Зрелище вышло бы презабавное, жалко, что от такого перфоманса а-ля азиатские боевые искусства «двигайся как летучая мышь, думай как летучая мышь» никакого толку. Второй способ скучнее, в нем автор предложил ориентироваться на общие переживания: боль, жажду, голод и прочее. В каком-то плане это могло бы сработать, но автор не случайно взял для примера летучую мышь с ее способностью к эхолокации – чувством, которое человек точно не может себе представить. Третий способ самый интересный, но пока что (или в принципе) невоплотимый: постепенная трансформация человека в летучую мышь и обратно с помощью технологий будущего. Однако, даже если бы это было возможно, сохранить память об опыте бытия летучей мышью не удалось бы: очевидно, мозг летучей мыши и человека различаются слишком кардинально, и сохранить те структуры в мозгу, которые бы содержали нужные воспоминания, было бы невозможно.

В общем, проблема нерешаема, решил Нигель. Но позволим себе не согласиться с ним: ведь в истории часто нерешаемым проблемам находили решение спустя какое-то время; проблема в том, что мы не можем представить себе то, на что будут способны технологии будущего. И здесь мы снова кинем камушек в огород многострадальных ученых-когнитивистов и припомним им не только то, что они игнорируют трудную проблему сознания, но и то, что они изучают депрессию у хомячков, игнорируя недоступность для человека утонченных переживаний вышеупомянутой летучей мыши. (На самом деле, шутки шутками, а эти самые ученые действительно вынуждены игнорировать эти пробелы в цепочках причинно-следственных связей – а все потому, что изучение депрессии у хомячков приносит очевидную, реальную пользу для разработки способов лечения депрессии у людей и спасает жизни пациентов.)

Первая способность к чувствительности появилась еще у одноклеточных, поэтому здесь мы сталкиваемся с еще одной проблемой и еще одним допущением – можно ли связывать ощущения с нервной системой или они есть (именно как квалиа) и у одноклеточных с их светочувствительными глазкАми и хемотаксисом (способность ориентироваться по градиенту концентрации веществ в среде). Но, если так рассуждать, то можно представить, что и у камня есть ощущения – ведь проявление этого феномена в случае амебы выражается только в ее реакции на стимул (вспомнили бихевиоризм, ага), а камень тоже «реагирует», например, на удар киркой – раскалывается. И в любом случае, чувствительность одноклеточных и чувствительность нервных клеток связаны, имеют общие молекулярные механизмы и, скорее всего, молекулярные механизмы чувствительности вторых появились в результате эволюции молекулярных механизмов чувствительности первых (об этом кратко ниже).

Будем считать, что мы разобрались со всеми допущениями и оставили еще не решенные (или нерешаемые?) проблемы проигнорированными. Теперь, чтобы понять, откуда взялась наша способность видеть на экране смартфона цветные картинки и текст, нам необходимо пробежаться по этапам эволюции нервной системы (раз уж мы решили, что именно она отвечает за формирование ощущений и эмоций). Вообще, нервная система появилась не случайно. Появление нервной системы напрямую связано с появлением многоклеточности. В ходе эволюции у некоторых колониальных микроорганизмов, а также у первых «настоящих» многоклеточных в жизненном цикле некоторых клеток появилась уникальная стадия, делавшая эти клетки смертными (соматическими). Ситуация, при которой часть клеток колонии останавливает бесконечный цикл делений и теряет способность к размножению, а другая часть остается бессмертной, но при этом наследует информацию о «способности к смерти», неосуществима без значительного усложнения системы межклеточного и внутриклеточного сигналинга вкупе с модификацией связанной с ней системы регуляции экспрессии генов. При этом также появляется необходимость в «дирижере», который бы обеспечивал способность своевременно и адекватно всем организмом реагировать на изменения в окружающей среде. Этим дирижером стала нервная система.

Нужно отслеживать именно весь эволюционный путь, потому что хоть и изменения в неживой природе не подчиняются той же логике, что и в живой, однако живая накапливает память об изменениях, которые с одной стороны, в том числе «учат» жизнь («эгоистичные гены») логике неживых изменений (циркадные ритмы и вращение земли и пр), а с другой – сама память об изменениях в прошлом (геном) в теперешнем повороте эволюции определяет, как именно популяции повернуть (мысль про то, что геном – тоже фактор среды). То есть, геном – это «автомобиль» (вернее, его программная начинка с алгоритмами поворачивания), устройство которого определяет через свои проявления (белки) то, как он может поворачивать. И мы должны его устройство учитывать. Устройство же, состав этого генома, определялся тем, как он поворачивал в прошлом, в поворотах, которые сами по себе нам вроде бы неинтересны.

Нужно еще упомянуть важный момент, связанный не с филогенезом (эволюционным развитием), а онтогенезом (индивидуальным развитием). Суть в том, что часто ощущения появляются у нового живого существа не сразу (котята рождаются слепыми, дети не сразу научаются различать предметы и т.п.). И про это можно было бы написать еще одну статью, но я пробегусь галопом по Европам и расскажу в паре слов. Первый важный момент – онтогенез повторяет филогенез (биогенетический закон Геккеля-Мюллера). То есть, в эмбриональном и постэмбриональном развитии особи она повторяет в известной степени формы, пройденные ее предками или ее видом в ходе эволюции. Второй важный момент – для развития того или иного анализатора важно не только правильное развитие соответствующего органа, но и обслуживающего его куска нервной системы. В определенный промежуток жизни сразу после рождения каждый анализатор должен успеть получить достаточное количество стимулов, иначе та часть нервных клеток, которая должна была научиться обслуживать этот анализатор, по принципу «кто успел, того и тапки» будет использована в развитии другого анализатора. Про это есть исследование, в которым котятам после рождения закрывали глаза на время (несколько недель, вроде бы), и они оставались после этого слепыми навсегда. Еще подобный процесс иллюстрирует тот факт, что, например, у ослепших людей обостряется слух и осязание – все дело в том, что без стимулов от «сломавшегося» органа-анализатора нервные клетки, участвовавшие в обработке соответствующей информации, постепенно переключаются на обработку информации от других, работающих органов чувств.

Мы видим теперь, что для того, чтобы обрести способность ко всем присущим человеческому виду чувствам необходимо не только сидеть на соответствующей ветви эволюционного древа, но и успешно пройти все стадии эмбрионального и постэмбрионального развития. Все совсем как в социальной жизни – чтобы иметь хоть какие-то гарантии на более-менее обеспеченную и интересную жизнь, в детстве приходится тратить время на обучение всяким скучным вещам, и при этом основная польза от этого состоит не в самих знаниях, а в том, что засовывая их в голову бедного ребенка, мы научаем его мышление работать. Забавно: кажется, что школа и формирование зрительного аппарата у котят не слишком-то связаны и связь скорее метафорическая. Однако феномены, подобные филогенезу и онтогенезу, существуют не только на «генетическом уровне», но и на социальном (на уровне «мемов», как сказал бы Докинз). И это работает не только на уровне привычек или выработки способа мышления (это вырастает из многих факторов, особенности структуры и функционирования определенного языка, например), но и буквально на самом базовом, нередуцируемом уровне - уровне квалиа. Например, когда мы слышим мажорную музыку, она кажется нам веселой, когда слышим минорную – грустной. Удивительно, но оказывается, что это не «заложено в генах», воспринимать так, а не иначе мы именно учимся. То же самое можно сказать про красивое и некрасивое, вкусное и невкусное, успокаивающее и тревожное. Конечно, в случае этих ощущений есть и то, что условно (хоть и неверно, зато понятно) можно назвать «инстинктами» - тем, что заложено «генетически», Но неоспоримо то, что, во многом, феномен ощущений определяется не только «генами», но и пластом культурной информации – буквально, социальной эволюцией.

Напоследок - еще более показательный и интересный пример. Известно, что в текстах древних греков до определенного момента нет упоминания синего цвета. И более того, видимо они не различали синий и фиолетовый цвет. Например, море в этих текстах «цвета вина». Подобное наблюдается и сейчас у некоторых народов. Например, в племени химба в Намибии люди не могут различить синий и зеленый цвет, но при этом различают больше оттенков зеленого, чем мы. Здесь я думаю, еще можно вспомнить эскимосов или саамов (народ, населяющий север Скандинавии и Финляндию), у которых в языках существует гораздо больше слов для обозначения снега и оленей (у саамов). Кто знает, может быть существует связь между словом, обозначающим ощущение и способностью это ощущение почувствовать? Если вернуться к древним грекам и копнуть чуть глубже, окажется, что в их текстах вообще мало упоминания цветов помимо черного и белого, а среди других цветов чаще всего упоминаются красный и желтый. Такое ощущение, что греки жили в сером мире, в котором преобладают грязновато-красно-желтые оттенки. Как тут не вспомнить пещеру Платона – кто знает, может быть, он пережил опыт, в котором мир преобразился для него и стал более цветным, и это натолкнуло его на мысль о темной пещере, в которой живут его сограждане? В таком случае, все дальнейшее развитие философской мысли определилось напрямую тем, как развивалось ощущение цвета у древних людей. Вероятно, определялось это развитие двумя факторами: встречаемостью цвета в окружающем мире и его природным значением. Очевидно, что красный и желтый встречаются в природе чаще, чем синий, при этом красный – это цвет крови, цвет опасности. Кто знает, может быть именно поэтому его и «заметили» первым. А вообще, тут уместно снова вспомнить эскимосов и химба: прослеживается очевидная корреляция с тем, насколько часто встречается цвет в той местности, в которой живет народ, и тем, сколько оттенков этого цвета народ умеет различать и сколько имеет слов для обозначения этого цвета и его оттенков.

Здесь можно поставить точку (или многоточие?), и, пожалуй, еще раз вспомнить шутка про дедулю, закусывающего водку бананом – оказывается, это была не совсем шутка?

Источник: m.vk.com

Комментарии: