Почему мы любим собак больше, чем людей — и нормально ли это?

Как мы воспринимаем собак и как они воспринимают нас? Есть ли у собак разум? Что думают о них философы? Социолог Доминик Гийо пытается ответить на эти вопросы в книге «Люди и собаки», которая вышла на русском языке в издательстве «Новое литературное обозрение». Публикуем фрагмент о том, как пренебрежительное отношение к собакам сменяется нежностью, и о том, действительно ли количество городских собачников растет из-за того, что мы чувствуем себя все более одинокими.

С однои? стороны, на многих языках мира словом «пес» можно человека оскорбить или унизить. Ветхии? Завет изобилует сценами, где собаки предстают в самом что ни на есть негативном свете: собаки лижут кровь, вытекающую из ран царя Ахава; Давид «как собаку» убил Голиафа. На древнеевреи?ском языке словом kelev («собака») называли проституток или лжепророков.

С другои? стороны, в самых разных культурах каким-то конкретным разновидностям собак отводилось в высшеи? степени почетное место, идет ли речь о собаке-друге — статусе, имеющем по меньшеи? мере античные корни, — или о сторожевых, охотничьих и боевых псах. Мы уже говорили о том, что собакам отдавали высшие почести еще в доисторические времена, что подтверждается находками фигурок, изображающих собаку.

Ту же амбивалентность в отношении к собакам можно наи?ти в Древнеи? Греции, где слово kuo?n («собака») использовалось в уничижительном смысле, в качестве ругательства. Тем же словом называли философов-киников.

Мы видим устрашающую фигуру пса Кербера о трех головах, которыи? стережет врата в Аид. Но в то же самое время собака могла служить символом верности: пес Аргус был единственным, кто узнал Одиссея, вернувшегося из многолетнего плавания. По легенде, чтобы вновь привлечь к себе внимание толпы, Алкивиад отрубил хвост своеи? очень дорогои? и редкои? собаке, и о нем заговорили. <…>

Более забавно, но не менее выразительно выглядит то же противоречивое отношение к собакам со стороны философов, которые неизменно всеми возможными способами возводили непреодолимыи? барьер между животным и человеком. Сам Декарт во время вынужденнои? ссылки коротал дни со своим псом, которому дал весьма яркое имя, не имеющее ничего общего с «животным-машинои?»: Мсье Грат. Огюст Конт решительно отделил Человечество от всех других групп живых существ и поместил его на вершине своеи? философскои? системы.

В системе Конта Человечество объединяет всех существ, и живых и мертвых, которые способствуют духовному развитию общества.

В соответствии с таким определением Конт безо всякого колебания исключил из понятия «Человечество» некоторых людеи?, однако включил туда некоторых… собак, которые, по его мнению, существенно помогли людям и тем самым внесли свои? вклад в движение Человечества к позитивнои? стадии развития.

<…> Эпитеты, которыми человек награждает собаку, и те чувства, которые он к неи? испытывает, пугающе близки к тем, что характерны для его взаимоотношении? с себе подобными. Данные антропологии говорят сами за себя: во многих культурах арсенал языковых средств, используемых в отношении Canis familiaris, во многом близок тому, которыи? человек применяет, чтобы дать определение тем или иным человеческим существам — или выразить свое к ним отношение. Собаку называют «рабом», «трудягои?», «изгоем», «бродягои?», — но и «другом», и «малышом» ее называют тоже и ведут себя с неи? соответственно.

Эмпатия по отношению к животному: разлад с людьми?

Схожесть эмоции?, которые мы испытываем по отношению к животным и к собственным соплеменникам, во многом объясняет, почему тема животного настолько часто возникает в рассуждениях о природе человека — и наоборот. Когда речь заходит об установлении границ между разными категориями людеи? внутри человеческого рода, на выручку часто приходит образ животного. Так, например, расистская риторика сравнивает с животными отдельные категории людеи?, называемые «низшими расами». И наоборот, когда говорят о характере животного и манере обращения с ним, неизбежно упоминают качества, составляющие сущность человеческои? природы.

Бесконечная, ставшая почти универсальнои? игра перекрестными ссылками между животным началом в человеке и человеческим — в животном стала основанием для создания однои? гипотезы, которая, применительно к современному обществу, пытается объяснить природу свои?ственнои? нам манеры воспринимать животных.

Гипотеза эта выдвигает ряд аргументов для объяснения причин, по которым в наши дни значительная часть людеи?, особенно в развитых странах, испытывает чувство эмпатии по отношению к животным вообще и к собакам в частности.

Особое внимание исследователеи? привлекают два современных феномена: лавинообразныи? рост числа животных-компаньонов и обострение чувства сострадания по отношению к животным.

По мнению сторонников даннои? теории, оба этих явления, по сути, представляют собои? оборотную сторону стремления человека — вне зависимости от степени осознанности этого стремления — отстраниться от остальных людеи? или, во всяком случае, от какои?-то конкретнои? группы людеи?. Иными словами, отношение человека к животным — всего лишь пена на поверхности его отношении? с людьми, а точнее, следствие разлада этих отношении?. Животное-компаньон — не более чем паллиативное средство от одиночества и эмоциональнои? пустоты, возникших в результате кардинальных, едва ли не на уровне мутации, изменении? в современном обществе. Что же касается обостреннои? чувствительности по отношению к страданиям животных, то в рамках этои? гипотезы оно представляется симптомом другого явления, а именно постепеннои? девальвации моральных ценностеи? и уменьшения значимости человеческои? личности. При этом все чувства человека перенаправляются на животное, которое представляется образцом «чистоты» и «невинности». То есть гипертрофированная любовь к животному объясняется обесцениванием личности в современном обществе.

Рассмотрим по очереди каждое из предложенных объяснении? этих явлении?, а также лежащие в их основе отношения человек — животное.

Собака-компаньон: эмоциональное замещение?

Мне представляется вполне очевидным, что повальное увлечение животными-компаньонами, захлестнувшее развитые страны, с большои? долеи? вероятности может быть связано с изменениями в индустриальном обществе, повлиявшими на социабильность человека. В современном обществе отношения между людьми во многом определяются городским образом жизни, которыи? приводит к своего рода обезличиванию конкретного человека и не может не сказываться на его способах общения с другими людьми.

Рушатся семеи?ные связи, они становятся менее продолжительными, а кроме того, зачастую неоднозначными и ограничиваются довольно узким спектром: как правило, ядро семьи составляет пара с детьми. В то же время увеличивается количество одиноких людеи? и неполных семеи?.

Бесспорно, такие трансформации в обществе не могли не повлиять на отношение человека к животным и, прежде всего, на ту роль, которая отводится в семье животному-компаньону.

Однако с социологическои? точки зрения вопрос состоит именно в том, каким образом эти два феномена связаны между собои?. Одно дело признать, что между ними существует определенная связь, и совсем другое — полагать, что собака при этом выступает в качестве своего рода эмоционального протеза или, даже более того, в роли иллюзорного отвлекающего средства, транквилизатора на лапах, позволяющего пережить психологически сложную ситуацию одиночества. На самом деле подобная трактовка представляет собои? букет весьма спорных идеи?.

Прежде всего, «подмена чувств» предполагает, что животных-компаньонов вообще и собак в частности чаще всего заводят одинокие люди, ощущающие недостаток общения. И наоборот, там, где люди ведут яркую социальную жизнь и обладают широким кругом общения, мы должны встретить гораздо меньше собак и кошек, поскольку социально активные люди значительно меньше нуждаются в животных-компаньонах. Следовательно, если предположить, что собаки служат человеку в качестве своего рода заменителя нормального человеческого общения, то людям, чьи психологические потребности в этом плане удовлетворены, нет никакои? необходимости заводить дома животное. однако подобное предположение не подтверждается эмпирическими данными.

Во многих семьях собак и кошек заводят вовсе не из-за отсутствия детеи?, а как раз наоборот, чтобы составить детям компанию. Люди, живущие в браке, имеющие детеи?, родителеи? и друзеи?, широкии? круг общения на работе и отдыхе, часто испытывают к домашнему животному, с которым их связывают долгие и тесные отношения, самые нежные чувства. И наоборот, человек, по натуре замкнутыи? и нелюдимыи? может не проявлять никакои? особои? расположенности к животным.

Таким образом, наблюдения подтверждают, что отношения человека с животным служат скорее дополнением к его социабильности, чем компенсациеи?, восполняющеи? недостаток общения с людьми. Или же эти виды отношении? существуют параллельно, никак не мешая друг другу.

Общение с животным не заменяет человеку его отношении? с партнером по браку, другом или ребенком, оно их дополняет. Более того, отношения с животным сами по себе представляют для человека весьма существенную ценность. Удивительно, но некоторые люди, нисколько не страдающие от одиночества и вполне способные удовлетворить свою потребность в коммуникации с другими людьми, могут испытывать нехватку общения с животным-компаньоном. Как бы то ни было, потребность человека в животном определенно объясняется иными мотивами, нежели простым стремлением компенсировать прорехи в социальнои? жизни.

Эмпатия и человеческая природа

Второи? недостаток гипотезы об эмоциональном замещении состоит в том, что она основана на следующем тезисе: полноценные социальные отношения возможны только между людьми. Исходя из этои? посылки, все прочие связи человека следует считать неистинными, а то и вовсе патологическими. Нет смысла отрицать, что в некоторых случаях установление социальных связеи? с существами, не принадлежащими к виду Homo sapiens, и в самом деле может быть проявлением патологии. Однако, по большому счету, разве нельзя сказать то же самое и о некоторых отношениях с представителями нашего собственного вида? С научнои? точки зрения было бы не слишком оправданно безо всяких оговорок распространять подобное утверждение на все сферы человеческого опыта.

Что же на самом деле имеют в виду, когда говорят, что чувство эмпатии по самои? своеи? природе должно быть направлено на других людеи??

Если речь идет о культурных основаниях эмпатии, то ее содержание и направленность могут варьировать в зависимости от принадлежности к тому или иному обществу. В этом плане можно говорить о том, что способность испытывать чувство эмпатии является неотъемлемои? чертои? каждого человека как носителя определенных культурных традиции?.

Если же, наоборот, предположить, что это качество имеет под собои? некую природную основу и служит отличительнои? особенностью нашего вида, сам собои? напрашивается следующии? вывод: способность человека сопереживать другому существу была приобретена в результате естественного отбора. Представим, что в процессе эволюции человек научился с особои? теплотои? относиться, например, к существам с большими круглыми глазами, издающим тонкие жалобные звуки.

Если содержание и направленность приобретеннои? в ходе эволюции способности именно таковы, мы ничуть не ошибаемся, когда умиляемся при виде щенка, пусть даже причина, по которои? это качество прошло эволюционныи? отбор, изначально была несколько инои?. Способность к эмпатии, связанная с заботои? о новорожденных детях, вполне могла увеличивать шансы наших далеких предков на выживание, поскольку давала им репродуктивное преимущество. Каковы бы ни были причины такого эволюционного приобретения, человек оказался способным испытывать аналогичные чувства ко всем существам похожего типа.

Мы на самом деле относимся с особои? теплотои? и умилением ко всем малышам — и человеческим, и звериным.

Не стоит исключать и того, что способность испытывать эмпатию по отношению к животному могла возникнуть не случаи?но. Это качество обеспечивало возможность эмоционального взаимодеи?ствия с животными, что, несомненно, давало нашим предкам селективное преимущество в суровых условиях окружающеи? среды. Поэтому способность к сопереживанию другому существу вполне могла стать таким же видоспецифическим качеством человека, как и многие другие.

Как бы то ни было, утверждать, что мы сами себя обманываем, умиляясь при виде щенка, в сущности означает то же самое, что спорить относительно вкусов.

В конце концов, эмпатия по отношению к животному ничуть не более ошибочна, чем любовь к хорошему вину или бретонским омарам. Мы любим то, что мы любим.

Было бы странно полагать, что, предпочитая те или иные блюда, мы совершаем ошибку только потому, что изначально таких блюд не существовало. Или же что наше удовольствие от еды не является истинным, поскольку наши гастрономические предпочтения не соответствуют вкусам древнего человека.