Почему истории о монстрах так волнуют нас

Пишет STEPHEN T. ASMA

Мне было тринадцать лет, когда на экраны вышел фильм «Чужой». Я был настолько напуган, что месяц не мог отойти после его просмотра. Мои волосы постоянно вставали дыбом, и я вёл себя как ветеран боевых действий. В то время как взрослый ксеноморфный пришелец был просто жутким, лицехват на личиночной стадии вселял настоящий ужас. Он не только был способен проникать через горло внутрь своего хозяина, но и выглядел, по сути, гротескным, отвратительным зоологическим существом, похожим на смесь снующего паука и ползучей змеи.

Легко интерпретировать наши страхи перед инопланетными хищниками как не более чем поверхностный ужас, вызванный голливудской машиной страха. Но они также раскрывают важные истины о человеческом познании и культурной эволюции. Мы запрограммированы на выражение эмоций, и эти чувства обладают адаптивными преимуществами. Мой парализующий страх перед лицехватом из «Чужого» может быть пережитком опыта предков-приматов, которым приходилось иметь дело со змеями и пауками. Но гибридная природа инопланетного монстра уводит нас глубже в себя и историю.

В каждой культуре, по-видимому, есть образы монстров в фольклоре и религии. Сложные существа можно обнаружить в ранней литературе и наскальных рисунках Позднего палеолита. Сфинксу в Гизе, наполовину человеку, наполовину льву, по меньшей мере, 4500 лет. В «Эпосе о Гильгамеше» (2100 до н. э.) герои Гильгамеш и Энкиду сражаются с гибридным монстром по имени Хумбаба, который, согласно описанию, имеет голову льва, руки и чешуйчатое тело. Вишну представляется как свирепый человек-лев, Нарасимха, в нескольких индуистских текстах. Ганеша, сын Шивы – человекоподобное существо с головой слона. Многочисленные греческие гибридные существа — кентавры, сатиры, русалки, пегасы, гидры, грифоны, химеры — постоянно воскрешаются в Голливуде. Литература за последние два тысячелетия, от «Беовульфа» до Толкина и Роулинг, создала бесчисленное множество сложных существ и оборотней. В последнее время мы наблюдаем регулярную гибридизацию людей и компьютеров.

Для чего всё это нужно? Согласно психологу Дэну Сперберу и антропологу Паскалю Бойеру, у людей есть врождённая или приобретённая в раннем возрасте народная таксономия мира. У нас есть склонность делить мир на предсказуемые категории для лёгкого понимания, познания и манипулирования. Даже будучи маленькими детьми, мы, кажется, способны группировать людей, птиц, жуков, деревья и рыб в виды. Дети склонны рассматривать китов как «рыбу», и ранняя естественная история тоже допускала эту ошибку. Наша народная таксономия, касающаяся китов, показывает незамысловатое качество наших естественных классификаций; если кит плавает в воде и выглядит как рыба, значит, он является рыбой. Однако надо отдать должное нашему мозгу и сказать, что наши донаучные предки не нуждались в более тонком понимании китов: у них было столько знаний о них, сколько, вероятно, было необходимо для выживания.

Большинство людей, похоже, разделяют весьма широкие ментальные категории народной таксономии, такие как «животное» и «неодушевлённый предмет», а также дальнейшие различия, такие как «ползучие животные», «летающие животные» и «четвероногие животные». Независимо от того, являются ли они врождёнными или приобретёнными, взрослый ум использует эти ментальные категории для обработки повседневного опыта. Мозг задействует их для анализа «цветущей, жужжащей путаницы» сенсорной информации. Мы называем это «теорией прогностической обработки познания», делая акцент на системе распознавания образов в мозге. Наш мозг создаёт прогностические модели мира, которые помогают нам извлекать полезные сигналы из окружающего информационного шума.

Нарушения категорий сильно будоражат человеческий разум. Когда наши представления о мире — «у людей есть две руки», «змеи не летают» — разрушаются Вишну с десятками рук или летающими змеями в виде драконов, образы захватывают наше внимание и становятся «липкими» в когнитивном плане. Они застревают в нашей памяти, вспоминаются очень легко и распространяются по всей социальной группе. Гибридные монстры, иными словами, превращаются в отличные мемы. Ричард Докинз сначала утверждал, что, хотя мемы являются культурными фрагментами или когнитивными единицами, они аналогичны генам в том смысле, что они распространяются через популяции без сознательного замысла или цели. Неестественные идеи или образы выживают и прекрасно распространяются потому, что они удивляют нас, из-за чего становится труднее их забыть или игнорировать.

Антрополог Дэвид Венгроу утверждает, что гибридные монстры размножались в бронзовом веке, потому что новые торговые пути и культурное смешение вызывали психологическую тревогу. Создание монстров – это способ превратить наши культурные и политические страхи в осязаемые формы, в объекты отвращения и страха.

Монстры могут не восприниматься как полезные мемы, потому что они пугают нас и усиливают стресс, но они почти всегда являются частью более широкой культурной предостерегающей истории. Монстр играет важную роль в обеспечении соблюдения норм. Если вы не будете следовать правилам, монстр накажет вас. Если вы не пойдёте по пути добродетели, дьявол заберёт вашу душу. Если вы поддадитесь обжорству, вы станете «голодным духом» в следующей жизни (согласно буддийским традициям). Большинство монстров выступают в роли жутких угроз, которые герои и боги побеждают, отвергают и удаляют из сообщества. Они предлагают суррогатные репетиции того, как реальное сообщество («мы») будет противостоять реальным врагам («им»). Монстры – это «липкие» мемы, которые объединяют группы в моральные сообщества.

Это означает, что фантазия помогает создать некоторые из основных элементов самой культуры, потому что монстры и герои создают социальную солидарность через культурное родство. Контрфактическая природа фантазии – один из самых ранних и эффективных способов создания культурного родства. Ранние человеческие группы выросли до социальных масштабов за пределами генетического родства, и культура помогла создать фиктивные родственные группы. Неродственники будут чувствовать себя как братья: эффективно сотрудничать, делиться ресурсами, убивать и умирать друг за друга. Фиктивные родственные группы не объединяются вокруг абстрактных или рациональных этических принципов, но они объединяются вокруг ритуалов и культов Вишну, Иисуса, Сунь Укуна или анимистических духов. Они объединяются вокруг гибридов и других «липких» мемов.

История когнитивных гибридов долгое время была сосредоточена на эволюции религии. Религия возникает из когнитивных предшественников (или предадаптаций), таких как народная таксономия. Если наши народные категории превратят мир в предсказуемые шаблоны, то случайные несоответствия категорий вызовут уникальное когнитивное возбуждение, породив сверхъестественность. Артефакты или мёртвые существа, которые снова оживают, состоят из относительно простых категорий. Прогностические паттерны нашего мозга смешиваются. И это приводит к появлению существ, вселяющих ужас.

Однако в теории несоответствия категорий часто отсутствует эмоциональный компонент. Этого не достаточно, чтобы предположить, что переворачивание когнитивных категорий вверх ногами вдруг производит какое-то сверхъестественное существо. У нас есть понятие собаки в наших головах, но, представляя собаку с тремя головами, мы не ощущаем ужасного воздействия Цербера. Скорее, когнитивные категории содержат эмоциональный тон с самого начала. Большинство объектов, животных и людей, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, вызывают низкоуровневые чувства «приближения» или «избегания». Но эмоциональный аспект такой категории, как «ползучие», особенно драматичен.

Когда мы концептуализируем богов, монстров или другие мемы, эти понятия наполняются оттенками страха, похоти или гнева, а также сложными смесями этих оттенков. Эмоции – это древнейшая форма кодирования мира в опасные и полезные категории. Мы разделяем эту раннюю систему кодирования с другими млекопитающими.

Эмоциональные ассоциации встроены в нашу народную таксономию. В то время как несоответствия категорий порождают любопытство и улучшают память, гибриды, которые несут сильные эмоциональные ассоциации (например, арахнофобия), будут особенно «липкими». Эффективный ужас (и религия) придумали символы и истории, которые бессознательно вызывают примитивные эмоции. Как утверждает культурный теоретик Матиас Класен в своей книге «Почему ужас привлекает», подобные монстры и страшные истории хорошо работают в случае с людьми с разными культурными корнями. Ужас обладает вселенской силой. Отчасти это связано с тем, что человеческое познание универсальным образом управляется этими категориями народной таксономии, поэтому нарушения будут будоражить всех, от Манхэттена до Марокко. Но более важными являются универсальные эмоциональные системы, которые связывают естественный страх перед хищниками и ужас с культурными образами.

Все млекопитающие наделены адаптивными инстинктами, такими как «бей или беги», но это системы старого мозга, расположенные в основном в мозговом стволе. Эмоциональные части мозга (включая лимбические области, такие как миндалина, гипоталамус и гиппокамп) связаны с инстинктивными двигательными системами, а также с нашим высшим познанием. Покойный нейробиолог Яак Панскепп, пионер в изучении эмоций и млекопитающих, обнаружил семь основных эмоциональных систем, которые разделяют млекопитающие: страх, забота, похоть, ярость, паника, поиск и игра. Каждая из этих частей имеет уникальные пути через мозг, активирует определённые нейромедиаторы и гормоны и приводит к специфическому поведению млекопитающих. Страх, например, имеет нейроциркуляцию, которая проходит от миндалины через гипоталамус к стволу мозга и выходит через спинной мозг.

Как и любая другая биологическая черта, страх подвержен эволюции. Дарвин неоднократно приносил змей (настоящих и поддельных) в дом приматов Лондонского зоопарка. Он обнаружил, что шимпанзе чрезвычайно боятся змей, и удивился, откуда у них такая полезная боязнь угрожающих видов. Как эмпирическая информация о змеях может храниться в ДНК приматов для дальнейшей передачи?

Гипотеза нарушения категорий прекрасно обходит эту проблему. Страх возникает из любого гибридного познания или нарушения категории, а не из содержания познания. Именно когнитивный клубок, а не само животное или монстр, создаёт эмоциональное возбуждение. Конечно, не все образы вселяют страх в людей. Я не боюсь танцующего балет бегемота Уолта Диснея или Паравозика Томаса. Кроме того, такие эмоции, как страх, похоже, связаны с определёнными экологическими угрозами, и страх действует быстрее и мощнее, чем простая таксономическая путаница.

Вполне возможно, что страх перед жуткими ползучими тварями никогда не был «приобретён» в результате обусловленного обучения, наблюдения или опыта. Гоминиды, у которых была случайная реакция страха в сочетании с восприятием пауков, жили и размножались лучше, чем гоминиды, у которых была случайная реакция страха в сочетании с видом деревьев. Страх заставляет вас убегать, а убегать от ядовитых пауков более адаптивно, чем убегать от безвредных деревьев. С этой точки зрения, у всех людей есть унаследованное синаптическое кодирование, которое автоматически вызывает страх при виде паукообразных объектов, независимо от «обучения» (наблюдения вреда, который причиняют ядовитые пауки). Если мозг создаёт пропитанный адреналином паукообразный прогностический паттерн, то мы убегаем и живём достаточно долго, передавая его.

Психологи Дональд Хебб и Вольфганг Шлейдт отдельно экспериментировали со страхом у животных и обнаружили, что страх – это не результат запрограммированной боязни конкретных хищников, а эволюционное слияние наших категорий и чувств. Когда птицы и млекопитающие появляются на свет, у них есть гибкие категории, которые хранят ассоциации. Однако эти категории быстро закрепляются после рождения и становятся стандартными способами интерпретации мира. Когда появляется какое-то странное существо (не соответствующее категориям по умолчанию), субъект становится возбуждённым и напуганным. Подвергая певчих птиц воздействию форм ястреба на ранней стадии (ястребы являются естественными хищниками) исследователи устранили их страх перед ястребами, но последующее воздействие форм гуся (никакой угрозы) вызвало реакцию страха у певчих птиц.

Согласно экспериментам психолога Мэри Эйнсворт, человеческие категории по умолчанию закрепляются примерно в 6 месяцев, и младенцы после этого времени гораздо больше пугаются всего «неизвестного». Если бы человеческие дети провели большую часть своего первого года, привязанные к своим матерям или защищённые иным образом (не на земле), то жуткие ползучие животные всех видов, попадаясь им на глаза, радикально нарушали бы стандартную таксономию, закладываемую в первые шесть месяцев жизни ребёнка.

Эта работа по когнитивному и эмоциональному развитию объясняет, почему существует относительно небольшое количество универсальных человеческих фобий, включая арахнофобию (боязнь пауков), герпетофобию (боязнь змей), никтофобию (боязнь темноты) и некоторые другие, такие как боязнь мутной или глубокой воды. Однако, как только культура начинает смешивать эти элементы в религии и ужасе, образы становятся чрезвычайно «липкими» мемами.

Поэтому неудивительно, что лицехват из «Чужого» вселил в меня ужас — и до сих пор вселяет. Он не только пробуждает первобытные мозговые процессы, но и привязывает меня к моему культурному наследию и самому виду. Следуя более ранним религиозным и литературным традициям, голливудские фильмы ужасов бессознательно наполняет этот самый глубокий биокультурный резервуар.

Специально для читателей моего блога Muz4in.Net

Источник: cont.ws

Комментарии: