Чем наш жизненный ритм отличается от ритмов предшествующих поколений

Важнейшей вехой в изменении восприятия времени был переход от аграрного общества к индустриальному. В аграрном обществе время было коллективным, цикличным и непрерывным — все события переживались сообща, не было резкого разделения на время труда и досуга. Индустриальное общество разорвало этот цикл. У человека появилось индивидуальное время, которое он мог проводить вне коллектива, в котором трудился. Правда, для тех, кто не привык мыслить себя вне привычного сообщества, это подчас оказывалось стрессом.

В XIV веке возникают городские часы, и это тоже стало важным поворотным моментом в переосмыслении времени. Время всегда было конкретно, прочно связано с определенными занятиями: время молитвы, время выхода на поле, время окончания работ. Даже счет времени был привязан к повседневному ритму жизни. В древности существовало такое понятие — «косой час». В разное время года светлое и темное время суток имеет разную продолжительность. Но и темное, и светлое время суток для удобства делили на 12 часов: и день, и ночь состояли из 12 часов, но продолжительность «дневных» и «ночных» часов оказывалась разной, за исключением дней равноденствия. Время было адаптировано и для представителей разных слоев и «профессий». С появлением часов время становилось не просто исчисляемым, но и безличным, единым для всех.

Историк культуры Виктор Живов верно подметил, что собственником времени в России всегда было государство. В Европе вся система измерения времени создавалась постепенно «снизу» — городской культурой, потребностями развитием торговли. А в России новации в этой сфере внедрялись «сверху». Речь идет, прежде всего, о «приближениях» российского календаря к европейскому, осуществленных Петром I и много позже, в 1918 г. — советским правительством (хотя эксперименты с «зимним» и «летним» временем продолжают происходить и на наших глазах).

В Западной Европе раньше начали процессы урегулирования проблемы выходных дней на промышленных предприятиях. Но проблемы существовали и там. После выходных и праздников, которых всегда не хватало, рабочие практиковали так называемый «голубой понедельник» — в массовом порядке просто не выходили на работу.

В Российской империи время труда и отдыха регулировало государство, причем, отдельно для разных социальных групп. Единых дней еженедельного расписания не было до революции 1917 года, и это был дополнительный фактор расслоения общества. Из двух групп праздничных дней царской России — «статских торжественных» (праздники, связанные с царским семейством) и «табельных» (дни религиозных православных праздников) — первые являлись выходными лишь для определенных городских групп (чиновников, студентов и др.). Разное количество дней отдыха было у ремесленников и рабочих. Самой болезненной проблема отдыха была для торговослужащих — многие приказчики вынуждены были работать и в воскресенья, и в праздники, имея только три выходных дня в году.

Наличие неограниченного времени досуга подчеркивало статус и состоятельность обладавшего им, расходование времени было «демонстративным потреблением». Возможностью не спать ночью, а предаваться ночным развлечениям могли пользоваться лишь те, кому не нужно было вставать чуть свет на работу. Это было привилегией, прежде всего, богатых и именитых. Известный актер Василий Иванович Качалов вспоминал, что когда его родители устраивали приемы, мать останавливала часы и завешивала окна, чтобы гости не думали о времени (так и сейчас делают в игорных заведениях). В XIX веке дворянская культура транслировалась сверху вниз: традиции ночных развлечений перенимают купцы (купеческие загулы), торговцы, а затем и низшие классы.

В начале советской эпохи , согласно Кодексу законов о труде, трудовым коллективам на местах предоставлялось право выбора — какой из дней недели будет выходным и в какие группы религиозных праздников он будет отдыхать. Советские праздники были обязательно выходными днями, а религиозные — по выбору коллектива. Эта празднично-досуговая демократия закончилась к концу 1920-х гг.: религиозные праздники исчезли из советского календаря, а для трудящихся в 1931 г ввели «шестидневку» (шестидневную рабочую неделю с шестым днем отдыха). Только в 1940 году, незадолго до войны, выходной вернулся на привычный день — воскресенье. А суббота стала выходным днем только после войны.

Проблема времени не отпускала социологию на протяжении всей второй половины ХХ века. Яростная полемика развернулась вокруг двух разных способов мыслить отношения между временем и сообществом. В основе первого направления, связанного с именем Эмиля Дюркгейма и ставшего мейнстримом, лежит представление о том, что время является социальным конструктом, и, следовательно, объективного времени просто не существует. Подпавшие под обаяние Дюркгейма антропологи скрупулезно изучили, как в разных сообществах по-разному «течет время». К примеру, в некоторых культурах представление о времени не позволяет сказать «время лечит»: у человека, принадлежащего к таким культурам, нет ощущения, что со временем он удаляется от события, которое его травмировало.

Иммануил Кант предположил, что время — трансцендентальная категория, то есть оно локализовано в «воображаемых очках», через которые человек смотрит на мир, потому что его разум так устроен. Дюркгейм попытался усилить и социологизировать тезис Канта: человек действительно видит мир через «очки», но изготовило их для него то сообщество, которому он принадлежит. Однако позднее структурная антропология попыталась выделить структуры восприятия времени и столкнулась с проблемой: антропологи поняли, что «сообщество» — рыхлое и многослойное понятие, тем более в современном мире.

Есть замечательное исследование антрополога Дарьи Димке, описывающее, что происходит в одном сибирском поселке городского типа, когда там останавливается завод. Оказалось, что утренний заводский гудок структурировал жизнь, синхронизировал различные ритмы. Мать просыпалась с гудком, чтобы приготовить завтрак для детей, ее муж-рабочий приходил в себя после похмелья и шел умываться, и т.д. Когда завод закрылся, пропал и гудок, но на смену прежнему привычному ритму не пришло ничего нового: работы нет, а деревенской жизнью бывшие работники завода жить тоже не могут… Произошло то, что Дарья назвала «феноменом гетерохронии» — утраты общего ритма времени. В этом поселке никакие учреждения не открываются и не закрываются вовремя — если вам нужно что-то купить в сельском магазине, можно пойти домой к продавщице, чтобы она встала за прилавок. Так что идея о том, что сообщество создает ритм, не так очевидна, потому что и структура, и ритм могут создаваться чем-то другим.

Теперь посмотрим на альтернативу, которую предлагает нам феноменология. В ней время не конструируется сообществом, а создает его. Альфред Шюц выделяет четыре разных типа времени: 1) космическое время (он верил, что существует некое общее, объективное, подобное пространству время, «время физиков»); 2) dur?e — длительность субъективного переживания (например, когда вы спите, вы находитесь в этом времени); 3) стандартное гражданское время — время календарей (это ответ на вопрос: какое сегодня число, какой день, который час); 4) время «живого настоящего», где люди синхронизируют свои перспективы в процессе непосредственного взаимодействия. В социальном мире доминирует «время календарей», но в особые моменты на первый план выходит «живое настоящее». Например, в период новогодних праздников: общий ритм распадается на множество отдельных аритмичных взаимодействий.

Что касается восприятия времени жителем мегаполиса, недавно я принимал участие в работе студенческой «летней школы», где одна из групп предложила любопытную концепцию исследования, в котором городская мобильность — когда, куда, на чем поехать, чтобы везде успеть — представляется в метафорике игры с нулевой суммой. Вы, как и в компьютерной стратегической игре, должны принимать решения, а в случае неудачи пропускаете ход и теряете время. И я понял, почему двадцатилетние студенты так увлеченно работают над этой концепцией: они очень остро переживают чувство потери времени. Им не так важно, что именно они будут делать со своим временем (если они его выиграют, избегут пробок, очередей, заторов и проволочек) — но они боятся его потерять. Метафора игры в современном городе работает лучше, чем метафора «время как ресурс».

В «живом настоящем» люди коммуницируют друг с другом — но ни один из нас не принадлежит целиком к тому порядку, в котором находится. Город полиритмичен, и становится все более полиритмичным. И тут возникает феномен расцепления, разрыва и дробления коммуникативных форматов (которые некоторые называют фреймами). Когда Ирвинг Гофман читал свою знаменитую лекцию о том, как устроен фрейм «Лекция», сами лекции еще представляли собой действительно единый коммуникативный формат. Но сегодня лекция — это уже что-то иное: перед глазами лектора обычно разворачивается огромное количество микро-взаимодействий в других, «вложенных» в лекцию форматах: просмотр ленты новостей, переписка по смс, переписка «в контакте» с соседней партой и т.д. У каждого такого фрейма свой ритмический рисунок. И именно благодаря наложению таких ритмических рисунков образуется нечто, что мы именуем сообществом.

Есть утопическая, но не лишенная шарма гипотеза, что Шюц совершил ошибку, утверждая, будто доминирующим в мире повседневности является стандартное гражданское время, а живое настоящее — лишь «приятный бонус». Возможно, гражданское время уже не является доминирующей временной структурой. Наша жизнь не разворачивается в гомогенном стандартном времени: мы живем от одного телефонного звонка до другого, от имэйла до имэйла. Определяющим фактором становится сама себя упорядочивающая во времени коммуникация здесь-и-сейчас.

Источник: m.vk.com

Комментарии: