БУКВАЛИЗМ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПЕРЕВОДЕ: ОШИБКА, ЭКСПЕРИМЕНТ, МЕТОД

Термин «буквализм» в отечественном переводоведении употребляется в разных значениях, что зачастую запутывает научную дискуссию. Кроме того, в советский период спор о переводческом методе приобрел идеологическую окраску, из-за чего существенно пострадала содержательная часть спора. Отчасти из-за этого в отечественной традиции плохо воспринимается западная теория перевода, которая обсуждает форенизирующие и до-местицирующие тенденции как равноценные и взаимодополняющие. В статье сделана попытка разобраться в нюансах употребления термина «буквализм».

Ключевые слова: перевод, буквализм, формализм

The term 'literalism' is used in a variety of meanings in Russian literary studies, which often makes the scholarly discussion complicated. Apart from that, in Soviet times the discussion of translation method had acquired an ideological flavour, which dealt a serious blow to the essence of the argument. Partly because of that, Western translation theory is poorly acknowledged and understood in the Russian tradition; it discusses foreignizing and domesticating trends as equally valuable and complementary. The article makes an attempt to work out the details of the use of the term.

Key words: translation, literalism, formalism.

Ошибка

В русских словарях «буквализм» практически всегда трактуется как нечто негативное. Так, «Современный толковый словарь русского языка» Т.Ф. Ефремовой [Ефремва, 2006, I] толкует его как «формальное следование чему-либо, строгое соблюдение внешней стороны чего-либо в ущерб существу дела» (курсив мой. - А. Б.).

Русскоязычная Википедия сообщает, что это «ошибка при переводе с другого языка, заключающаяся в том, что вместо подходящего для данного случая значения слова используется главное или самое известное значение. Так же может называться пословный или дословный перевод».

Классики советского переводоведения также дают буквализму нелестные определения: «...буквальным переводом следует считать перевод, осуществляемый на более низком уровне, чем тот, который необхо-

дим в данном случае. Следует подчеркнуть, что буквальный перевод недопустим...» [Бархударов, 1975].

«Существуют два источника и два типа буквализма. Первый, более примитивный тип, своего рода "детская болезнь" начинающих переводчиков, коренится во внешнем сходстве иностранных и русских слов, сходстве графическом или фонетическом. Это буквализм этимологический. <...> Второй тип буквализма, более сложный и коварный, чем буквализм этимологический, состоит в использовании переводчиком наиболее распространенного значения слова вместо контекстуального или перевод фразеологизма на основе отдельных значений его компонентов» [Рецкер, 2010].

Согласно этим определениям, буквализм - это ошибка, даже несколько видов ошибок: использования «ложного друга» переводчика, использование неверного значения, непонимание целого при переводе отдельных элементов. Если обобщить, то выходит, что буквализм как ошибка каждый раз состоит в переводе одного элемента без учета целого, без достаточного понимания контекста. Это явление хорошо знакомо всем по непрофессиональным, ученическим переводам: попытка передать фразу дословно приводит к неловкому синтаксису, затемнению смысла, нарушению узуса. В этом значении слово «буквализм» имеет отрицательную коннотацию и может употребляться как по отношению к отдельному переводческому решению, так и при описании общей тенденции перевода.

Эксперимент

Термин «буквализм» также может ассоциироваться с радикальными экспериментами в переводе, в которых сознательно поставлена задача повторить иностранный текст максимально точно, не боясь нарушения узуса принимающего языка, используя непривычный синтаксис и вводя новые слова. Обычно такой эксперимент бывает направлен на важный для культуры и широко известный текст и не претендует на положение единственного, канонического, или даже «адекватного» перевода. Самый очевидный пример такого эксперимента - перевод «Энеиды», выполненный Валерием Брюсовым; этому переводу посвящена статья М.Л. Гаспарова «Брюсов и Буквализм» [Гаспаров, 1971]. Гаспаров приводит следующий отрывок (6, 515-19):

Конь роковой на крутые скачком когда Пергамы прибыл И, отягченный, принес доспешного воина в брюхе, -Та, хоровод представляя, эвающих вкруг обводила

Фригиек в оргии; факел сама посредине держала Мощный и Данаев им звала с высоты крепостицы.

Мы видим, что перевод Брюсова копирует не только синтаксис, но и словообразование, хотя при этом опознается как поэтический текст.

На этом примере стоит остановиться для того, чтобы рассмотреть представление о «буквалистическом» переводе как о механистическом, мертвом тексте, который близок к машинному переводу (см. [Бусаджи, 2014]). Это представление не выдерживает проверки практикой: перевод Брюсова не просто не похож на машинный перевод, но противоположен ему: машина может брать только существующие словарные слова, в то время как доведенная до крайности формальная точность порождает неологизмы.

Дословный перевод имеет сходство с машинным там, где нарушается синтаксис и сочетаемость, но точно так же на машинный перевод может оказаться похож и оригинальный текст с определенной художественной задачей. Это ярко демонстрирует тест под названием «Машинный перевод или Платонов?»1, где участнику предлагается отличить цитату из машинного перевода Бальзака от цитаты из Платонова. Эта задача, на первый взгляд элементарная, оказывается непростой.

Например: «На дороге встречались худые деревья, горькая горелая трава и всякий другой живой инвентарь природы, ветхий от климатического износа и топота походов войны».

Или: «Уже месяц широкое солнце бросает в поля свой жгучий огонь. Лучистая жизнь появляется под этим ливнем огня; земля зелена насколько хватает глаз».

Или: «В эти последние дни перед снегом вся живая зелень поверхности земли была поставлена под расстрел холода, заморозков и длинной ночной тьмы. Но - предварительно - скупая природа раздевала растения и разносила ветрами замерзшие, полуживые семена».

Образованный носитель языка с высшим гуманитарным образованием, как правило, делает хотя бы одну-две ошибки.

Таким образом, максимально буквалистский перевод, выполненный в порядке эксперимента, больше всего похож на экспериментальный оригинальный текст, где сам язык ставится под вопрос, становится предметом остранения (т. е., по Шкловскому, выводится из автоматизма воспри-

1 http://reverent.org/ru/machine_translation_or_platonov.html (автор теста Ольга Рачкова).

ятия). При этом создается иллюзия, что читатель читает текст на чужом языке, который он тем не менее понимает. В этом случае авторский текст становится как бы представителем языка и культуры, теряет индивидуальные черты; переводчик показывает (обычно искушенному и образованному) читателю, уже знакомому с текстом в более традиционных переводах, как устроен текст в оригинале. Такой перевод рассчитан на узкую группу ценителей и намеренно раздвигает границы принимающего языка; М.Л. Гаспаров называет это «переводом для производителей», в отличие от «перевода для потребителей».

Слово «буквализм» может употребляться при описании подобных переводов только как нейтральное описание повышенной точности, поскольку нарушение узуса здесь соответствует специфической интенции переводчика (не является ошибкой или просчетом). Такое (неоценочное) употребление термина очень редко - по сути, последовательно его использует только М.Л. Гаспаров, который вопреки сложившейся традиции утверждает, что «буквализм не бранное слово, а научное понятие» и пытается определять его через длину контекста:

«В теории перевода есть понятие "длина контекста". Это такой объем текста оригинала, которому можно указать однозначный (или близкий к однозначности) объем текста в переводе. В зависимости от длины контекста переводы разделяются на "пословные", "посинтагменные", "по-фразные" и т. д.

В художественном переводе тоже можно говорить о "длине контекста". Это такой объем текста оригинала, которому можно указать притязающий на художественную эквивалентность объем текста в переводе. Здесь тоже "длина контекста" может быть очень различной - словом, синтагмой, фразой, стихом, строфой, абзацем и даже целым произведением. Чем меньше длина контекста, тем "буквалистичнее" (не будем говорить "буквальнее" - в теории перевода этот термин уточняется несколько иначе) перевод». [Гаспаров, 1971: 101].

Употребление термина «буквализм» в том значении, которое приписывает ему М.Л. Гаспаров, можно назвать скорее полемическим, чем общепринятым.

Метод

Дискуссия о методе буквализма в отечественном переводоведении практически не касается переводческих экспериментов; она четко привязана к определенному периоду времени и определенным людям, и ее не-

возможно рассматривать вне эпохи, идеологии и личных конфликтов. Здесь слово «буквализм» встречается исключительно в отрицательном смысле и (нередко намеренно) смешивается с первым значением «переводческой ошибки». Между тем ошибка не может быть методом - едва ли кто-то поставит себе задачу выбирать неверное словарное значение, обманываться «ложным другом переводчика», складывать неуклюжую фразу, не передающую смысл оригинала и т. д.

Таким образом, с самого начала это употребление термина строится на подмене: слово «буквалисты» одновременно означает неумелых переводчиков, совершающих ошибку, и в то же время им приписывается «буквализм» как метод: т. е. получается, что они создают ошибочный перевод намеренно.

Главным образом представление о «буквализме» как о последовательном методе (ошибочном и вредном) связано с критикой переводов издательства «Academia», которое было создано в 1921 г. в Петрограде. Издательство просуществовало до 1937 г., за это время оно неоднократно меняло форму собственности, руководителей и направление; входило в состав разных организаций, в 1929 г. переехало в Москву. Однако все это время «Academia» продолжала выпускать книги высокого полиграфического качества, в которых уделялось большое внимание иллюстрациям, предисловиям, комментариям, а также качеству переводов и редактуре. С самого начала среди авторов и сотрудников издательства было много представителей формальной школы: «Academia» издавала труды Тынянова, Проппа, Жирмунского, Виноградова, Томашевского. Формальный подход - т. е. внимание к форме текста - был близок и тем сотрудникам издательства, которые переводили и редактировали зарубежную литературу, среди в них в разное время были: Борис Ярхо, Густав Шлет, Евгений Ланн и Александра Кривцова, Михаил Лозинский, Александр Смирнов, Адриан Франковский и др.

Содержательно конфликт между переводческими установками издательства «Academia» и представителями так называемой «реалистической» школы перевода, самым ярким представителям которой был Иван Кашкин, полностью вписываются в парадигму противостояния, подробно описанного немецкими писателями и мыслителями (Гете, Шлейерма-хером) в начале XIX в.2 В современном западном переводоведении для

2 Гете формулирует это так: «Существует две максимы перевода: одна требует, чтобы автор чужой нации перенесен был к нам, таким образом, чтобы мы могли воспринимать его как своего; другая, напротив, предъявляет к нам требова-

обозначения этих разнонаправленных тенденций в переводе употребляются термины Foreignization (форенизация, очуждение) и Domestication (одомашнивание, освоение), а также source-oriented translation и reader-oriented translation (перевод, ориентированный на оригинал или на читателя)3.

Однако в СССР 1930-е гг. этот спор окончательно перешел в идеологическую плоскость, в результате чего «буквалистский» метод был заклеймен как «порочный» и уже к 1960-м гг. в теории перевода царит по крайней мере иллюзия единомыслия, а «буквалистский» перевод упоминается лишь в качестве побежденного врага.

Как справедливо отмечает Сусанна Витт [Witt, 2013], в последний раз теоретические установки «формальной точности» свободно звучали на первом Всесоюзном совещании переводчиков, где состоялась широкая дискуссия о методе перевода. Основными ораторами, которые обосновывали «формальный» метод, были А. Смирнов, М. Лозинский и Е. Ланн (все трое так или иначе имели отношение к издательству «Academia»); все они настаивали, что элементы формы художественного произведения неотделимы от содержания. В частности, Лозинский утверждал: «. чтобы быть не мертвым, а живым, перевод должен воспроизвести форму оригинала, ибо в этой форме живет, разлито в ней и неотделимо от нее содержание. Что же образует форму в поэзии? Два элемента - ритм (и его надстройки, строфика) и мелодия (или звукопись).» (цит. по [Земскова, 2015]).

Среди сторонников более вольного перевода был Пастернак: «Переходя в плоскость уже литературных потребностей, литературных намеков, я могу сказать, что в такой же степени как обязательное знание языка, с которого переводят, в такой же степени для меня спорна обязательность передачи формы подлинника, метрономической формы, чтобы строка русская стукнула в минуту столько же раз, как и строка в оригинале. Я в этом глубоко сомневаюсь»- (цит. по [Земскова, 2015]). Совершенно очевидно, что два величайших переводчика поэзии спорили не о том, можно ли совершать ученические ошибки и нужно ли автоматически переводить оригинал слово в слово.

ние, чтобы мы отправились к чужестранцу и освоились в его среде, постигли его языковую манеру, его особенности».

3 В русском переводоведении термины эти до сих пор не устоялись, поскольку советская теория их не употребляла; считалось, что верный метод есть только один - реалистический, адекватный перевод, который представляет собой золотую середину между излишней точностью и излишней вольностью.

А. Смирнов пытался доказать, что при научном подходе к переводу, при тщательном соблюдении текстуальной точности остается меньше простора для переводческой и идеологической манипуляции, «перекраски» оригинала. Однако именно «перекраска» становилась все более и более востребованной. «Социалистический реализм» в переводе в первую очередь ориентировался на читателя, причем на читателя массового и приверженного определенной идеологии. Второй пункт проекта резолюции I Всесоюзного совещания переводчиков гласил: «В области перевода имеют место всевозможные формалистские и эстетские теории и до настоящего времени нет достаточно разработанной марксистко-ленин-ской теории перевода» [Witt, 2013].

Несмотря на то что в поле поэтического перевода не сформировалась традиция единственно-верного канонического перевода, поэтические переводы не обошло клеймо «буквализма» - в излишнем внимании к форме в ущерб содержанию обвиняли переводы Ярхо4, Шенгели5 и даже Лозинского 6, однако основные баталии развернулись вокруг переводов Диккенса, выполненных Е. Ланном и А. Кривцовой; в 1930-е гг. в этой работе принимал участие Густав Шпет, который был редактором и комментатором трехтомного издания «Записок Пиквикского клуба» (1933). Впоследствии слово «буквализм» в значении «метод» прежде всего применялось именно к этим переводам.

Безусловно, переводчиков и редакторов издательства «Academia» объединял интерес к форме художественного произведения и стремление как можно точнее передавать элементы этой формы, однако едва ли можно говорить в этом случае об универсальном и последовательном переводческом методе. И хотя Е. Ланн говорил о методе «технологической точности», две его статьи с описанием этого метода относятся исключительно к переводам Диккенса и представляют собой частные соображения о стилистических особенностях этого писателя, а также обоснование его собственного перевода.

Точно так же не существует универсального и последовательного «реалистического метода» - под это оценочное определение попадают очень разные переводы; практически во всех теоретических работах советского времени «реалистический» значит просто «хороший».

4 См., например, [Грацианский, 1934].

5 См., например, [Кашкин, 1952b].

6 См., например, [Морозов, 1967].

Кроме того, нужно учесть, что точность была краеугольным понятием для всех, кто создавал новую переводческую норму в 1920-1930-е гг. Дореволюционная норма была чрезвычайно свободной - можно было пропускать главы, дописывать от себя целые пассажи, большинство переводчиков не делало попыток передавать речевые характеристики персонажей и другие стилистические особенности. Упор на текстуальную и формальную точность был свойственен и тем переводчикам, которых никто и никогда не относил к буквалистам, например Чуковскому. Андрей Азов в своей книге «Поверженные буквалисты» [Азов, 2013] отмечает, что взгляды раннего Чуковского и Ланна чрезвычайно близки. Они оба ратуют за «научную» точность, указывают на недопустимость русификации, желательность употребления иностранных идиом (а не замены их русскими), настаивают на внимании к риторическим приемам и авторскому синтаксису. Ланн отдельно предостерегает от калькирования (в котором его будут упорно обвинять идеологические противники).

Требование точности нередко вступало в противоречие с требованиями цензуры. Самым главным и непримиримым врагом «буквалистов» был И. Кашкин, и он вполне откровенно призывает к идеологической коррекции оригинала. Фактически Кашкин выступает уже не только против формальной, но и против содержательной точности, если она не соответствует интересам «советского читателя». Например:

«Но настолько ли уж важна для советского читателя Диккенса вся эта судебная казуистика Линкенс-Инна, чтобы начисто заслонять всю диккенсовскую Англию, как, впрочем, заслоняет ее и подчеркнутая в переводе галерея гротескных персонажей, и пунктуально, до последней слезинки воспроизведенная сентиментальность, столь любезная слезливым современникам Диккенса, но лишь разжижающая для нас его лиризм и человечность».

Или (о переводе «Дон Жуана» Байрона, выполненном Г. Шенгели): «А разве советская школа перевода учит оскорблять советского читателя, сохраняя искаженный образ великого полководца, или что еще хуже -искажая его по собственной инициативе?» (курсив мой. - А. Б.).

Доказательством того, что споры о буквализме были скорее идеологическими, нежели профессиональными, может служить отношение к такому частному вопросу, как риторические повторы у Диккенса. Ланн пишет, что у Диккенса «ни опускать повторов, ни заменять синонимами нельзя», поскольку «они почти всегда являются элементами выразитель-

ности, а иногда имеют существенное смысловое значение» [Ланн, 1939].

Чуковский, который, казалось бы, критикует установки буквализма, в этом вопросе (как и во многих других) оказывается полностью согласен с Ланном:

«Одна из лучших переводчиц, М.А. Шишмарева, - пишет он, - в своем отличном переводе романа "Наш общий друг" перевела одну фразу так: "Вся их мебель, все их друзья, вся их прислуга, их серебро, их карета и сами они были с иголочки новыми", - между тем, как в подлиннике сказано: "Их мебель была новая, все их друзья были новые, вся их прислуга была новая, их серебро было новое, их карета была новая, их сбруя была новая, их лошади были новые, их картины были новые, они сами были новые". Автору было угодно повторить одно и то же прилагательное при каждом из девяти существительных. Переводчица же, пренебрегшая этим настойчивым, девятикратным повторением, обеднила, об-карнала всю фразу и отняла у нее ритм» [Чуковский, 1968].

Если мы посмотрим на перевод того же романа, выполненный в 1962 г. ученицами Кашкина Н.А. Волжиной и Н.Л. Дарузес для 30-томного собрания сочинений, мы увидим, что они действуют в соответствии с «бук-валистическим» принципом сохранения повторов:

«Супруги Вениринг были самые новые жильцы в самом новом доме в самом новом квартале Лондона. Все у Венирингов было с иголочки новое. Вся обстановка у них была новая, все друзья новые, вся прислуга новая, серебро новое, карета новая, вся сбруя новая, все картины новые; да и сами супруги были тоже новые - они поженились настолько недавно, насколько это допустимо по закону при наличии новехонького с иголочки младенца; а если б им вздумалось завести себе прадедушку, то и его доставили бы сюда со склада в рогожке, покрытого лаком с ног до головы и без единой царапинки на поверхности» [Диккенс, 1962].

Часто довольно трудно разделить критику конкретных переводов и переводческого метода. Критика переводов Кривцовой и Ланна была общим местом в советской переводческой эссеистике, но те же принципы в исполнении других переводчиков могли вызывать одобрение.

В целом можно сказать, что в советский период стремление к текстуальной точности вошло в противоречие с требованиями цензуры, и дискуссии о переводе 1930-1950-х гг. невозможно рассматривать как исключительно научные или профессиональные. Отрицательная коннотация

термина выражает либо идеологическое противостояние, либо негативное отношение к конкретному переводу (и в этом случае метод оказывается ни при чем и слово употребляется в первом значении). Употребление термина «буквализм» в значении переводческого метода не имеет конкретного содержания и на сегодняшний день устарело.

Список литературы:

Азов А.Г. Поверженные буквалисты: Из истории художественного перевода в СССР в 1920-1960-е годы. М., 2013. Бархударов Л.С. Язык и перевод: (Вопросы общей и частной теории перевода). М., 1975.

Борисенко А.Л. Не кричи: «Буквализм!» // Мосты: Журнал переводчиков. 2007. № 2 (14).

Бузаджи Д.М. Что такое буквализм? // Мосты: Журнал переводчиков. 2014. № 2 (42).

Гаспаров М.Л. Брюсов и буквализм: (По неизданным материалам к переводу «Энеиды») // Мастерство перевода. Сб. 8. М., 1971. Гаспаров М.Л. Неизвестные русские переводы байроновского «Дон-Жуана» // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1988. № 4. С. 359-367. Грацианский Н. «Роланд», принесенный в жертву букве и внешней форме // Художественная литература. 1934. № 7. Диккенс Ч. Наш общий друг / Пер. Н.А. Волжиной, Н.Л. Дарузес // Диккенс Ч. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 24. Кн. 1-2. М., 1962. Ефремова Т.Ф. Современный толковый словарь русского языка: В 3 т. М., 2006-2008.

Земскова Е.Е. Стратегии лояльности: дискуссия о точности художественного перевода на Первом всесоюзном совещании переводчиков 1936 года // Новый филологический вестник. 2015. № 4 (35). С. 70-84. Кашкин И.А. Традиции и эпигонство // Новый мир. 1952. № 12. Кашкин И.А. Удачи, полуудачи и неудачи // Новый мир. 1952. № 2. Ланн Е.Л. Стиль раннего Диккенса и перевод «Посмертных записок Пик-

викского клуба» // Литературный критик. 1939. № 1.С. 156-171. Морозов М. Шекспир в переводе Бориса Пастернака // Шекспир, Бернс, Шоу. М., 1967.

Рецкер Я.И. О природе и опасности буквального перевода // Рецкер Я.И. Теория перевода и переводческая практика: Электронная книга. М., 2010. С. 32-37. Чуковский К.И. Высокое искусство. М., 1968.

Borisenko A. Fear of Foreignization: "Soviet School" in Russian Literary Translation // Domestication and Foreignization in Translation Studies. Berlin, 2012. P. 177-188. Witt S. The First All-Union Conference of Translators, Moscow, 1936 and the Ideologization of Norms // The Art of Accommodation: Literary Translation in Russia / Burnett L., Lygo E. (eds.). Peter Lang, 2013. P. 141-184.

Сведения об авторе: Борисенко Александра Леонидовна, канд. филол. наук, переводчик художественной литературы, доцент кафедры общей теории словесности филологического факультета МГУ имени М.В.Ломоносова. E-mail: alexandra.borisenko@gmail.com.

Источник: cyberleninka.ru

Комментарии: