В чём подлинное назначение разума и познания?

Человеческий ребёнок приходит в этот мир в состоянии кричащей беспомощности и пребывает в абсолютной зависимости от попечения взрослых во много раз дольше, чем любое иное живое существо. Он не умеет ни ходить, ни даже просто контролировать движение собственных конечностей, не говоря уже о добывании пищи или избегании опасности, и немало лет должно пройти, прежде чем он будет в состоянии выжить сам. Строго говоря, созревание homo sapiens продолжается почти всю первую треть жизни, поскольку лишь к 23-25 годам завершается формирование префронтальной коры головного мозга, ответственной за все высшие умственные процессы, такие как мышление, планирование, прогнозирование, расстановка приоритетов, принятие решений, инициатива, контроль эмоций.

Это обстоятельство беспрецедентно в живой природе, но именно оно лежит в основании наших уникальных талантов. Чем выше нейропластичность живого существа, то есть способность нервной системы к обучению и изменению структуры мозга, тем меньше у него врождённых шаблонов поведения. Это значит, требуется больше времени на создание необходимых для жизни связей в мозге в период созревания – и детство продолжается долго. У высокоразвитых существ – и в первую очередь, естественно, у людей – доля инстинктивного поведения не так высока. В мозге присутствует огромное количество свободных нейронов, которые постепенно под воздействием жизненного опыта образуют связи – наше поведение, память, привычки, умения. Ценой крайней уязвимости и сниженной доли автоматизма достигается необычайное умение приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам, обучаться и совершенствоваться, причём на протяжении всей жизни.

Напротив, у существ с малоразвитым когнитивным аппаратом доля врождённых моделей поведения чрезвычайно высока и их нейропластичность предельно ограничена. После появления на свет им требуется либо совсем немного времени, чтобы освоиться, либо оно не требуется им вообще. Насекомые и рыбы с самого момента появления готовы к любому повороту событий – они уже «знают» и умеют всё, что им в этом мире понадобится. Когда у жирафа рождается детёныш, он драматически обрушивается в бытие с высоты в полметра – и сразу оказывается на четырёх ногах. Пару недель спустя это уже полноценная и самостоятельная особь, умеющая всё то же, что и взрослый жираф. У столь сильной опоры на инстинкты есть громадное преимущество в скорости созревания, ведь в большинстве ситуаций чем дольше животное не может позаботиться о себе, тем меньше вероятность, что оно останется живо и оставит потомство. Из-за этого, однако, виды с низкой нейропластичностью (то есть, почти все виды на земле) не могут за редчайшими исключениями существовать вне своей экологической ниши. Достаточно небольшого, но критического изменения окружающей среды, к которому заложенные в них инстинкты не готовы, и вид может полностью вымереть.

Нейропластичность, длительность созревания и положение на эволюционной лестнице в общих чертах совпадают. Детёнышам обезьян нужно в три раза больше времени, чем парнокопытным, человекообразным обезьянам – в три раза больше, чем простым, людям же в три раза больше, чем, например, шимпанзе. Именно степень совершенства когнитивного аппарата позволила человеку добиться прорыва в эволюционной гонке, оставив прочие виды далеко позади. Мы увеличили среднюю продолжительность собственной жизни в несколько раз, снизили детскую смертность в десятки раз, одолели огромный список некогда неизлечимых болезней. Мы достигли доминирования во всех средах и нишах планеты, приспособились ко всем условиям существования и начали осваивать космос. Путь человечества не лишен трагедий, тупиков и блужданий кругами и вовсе не гарантированно продолжится успешно; и всё же недооценивать названные достижения даже с сугубо эволюционной точки зрения, что столь часто делается, есть очевидная слепота.

Познание и осуществляющие его когнитивные механизмы не есть, таким образом, мистические дарования, присущие только человеку. Это неотъемлемый элемент эволюции, присутствующий в разных формах на каждом её отрезке. Всё, что известно об их природе, не выходит за пределы понимания познания как действия аппарата восприятия и обработки данных, информирующих поведенческую систему живого существа. Имеются потому достаточные научные основания, чтобы говорить о познании у бактерий, растений, насекомых, так же как и прочих живых существ. Подобно нам, они обладают системой работы с информацией, задача коей – образовать необходимую для выживания и развития связь с окружающим миром и определить модели дальнейшего поведения. Даже одноклеточные организмы нуждаются в ней, отслеживая содержание питательных или вредных веществ в окружающей среде, двигаясь затем либо к ним, либо от них. Отличие человеческого сознания от когнитивных аппаратов других созданий лишь в степени, но не в качестве, в возможностях и структуре, а не фундаментальной природе. Биология и в частности нейрофизиология всецело поддерживают представленную точку зрения (эволюционную теорию сознания), в которой я считаю необходимым зайти даже несколько дальше, чем Дэнниел Деннет, Сэм Харрис и Томас Метцингер.

В любом случае не подлежит сомнению, что когнитивные способности существа есть главный инструмент обеспечения его выживания и развития. Это наше единственное окошко в реальность, связь с ней, от корректности и качества которой зависит успешность всякой предпринимаемой задачи. Но хотя роль познания всегда громадна, она не всегда одинакова – чем активнее происходят изменения окружающего мира, тем большие требования к сознанию предъявляются. Много тысяч лет назад наши предки существовали в условиях, при которых темпы социальных изменений были настолько низкими, что от одного поколения к другому уклад жизни не менялся вообще. Сын жил так же, как и его отец, в таком же доме, работал теми же инструментами, пользовался единым набором слов под сенью традиций и верований предков. Приобретённых им ещё в юности знаний и навыков хватало как ему самому, так и его детям, и они редко нуждались в дополнении, а тем более пересмотре. Затем, около 600 г. до нашей эры произошел сильный качественный скачок и ускорение этих темпов – то, что Карл Ясперс назвал «осевым временем», а Лев Гумилёв – пассионарным толчком.

В эпоху Возрождения и позднее в Новое время темпы социальных и научно-технических перемен взмыли вновь и ещё больше, пока наконец не достигли своих наивысших значений сегодня. Жизнь одного поколения ныне так отличается от жизни предыдущего, что оно не могло бы себе её и представить. Тридцать лет назад не было ни культуры персональных компьютеров, ни Интернета. Двадцать лет назад мобильные телефоны были ещё невероятной редкостью. Десять лет назад фото- и видеосъёмка с мобильных устройств пользовалась минимальной популярностью, а социальные сети ещё только появлялись. Скорость трансформаций окружающей нас реальности при этом и не думает замедляться – генная инженерия, редактирование ДНК человека, протезирование и трансплантация в мозге, виртуальная реальность, общий искусственный интеллект (GAI) – всё это возникает сейчас на наших глазах. Вполне вероятно, что в течение ближайших десятилетий наступит технологическая сингулярность – самый большой вызов, с которым человечество когда-либо сталкивалось, когда перемены будут настолько стремительны, что одно поколение будет не понимать другое в самом буквальном смысле слова. Если, конечно, за технологической сингулярностью последует ещё одно поколение.

Мы живём в информационную эпоху, и такие люди, как Элвин Тоффлер, Дэниел Белл и Мигель Кастельс, давно предсказали, что в ней критическое значение имеют не просто ум и знания, а умение учиться, приобретать новые навыки и пробовать иные методы, подходы, виды деятельности, постоянно пополнять и изменять свои компетенции. Сложилась ситуация, которая показалась бы философам древности курьёзом, иронией судьбы: привычка к познанию, любовь к применению ума и постоянному расширению горизонтов теперь всё менее есть роскошь и прерогатива интеллектуальной элиты. Мы наблюдаем, как они превращаются в средство простого выживания для любого, кто не хочет быть обречённым на статус аутсайдера и глотать пыль, плетясь в хвосте социальных и научных перемен. Тот, кто сейчас не то чтобы останавливается, а просто идёт недостаточно прытким шагом, всё более утрачивает контакт с несущейся вперёд действительностью. Сегодня мы более, чем когда-либо, должны держать руку на пульсе окружающего мира.

Даже если мы и вынесли бы за скобки дух нынешней эпохи, требующей от нас постоянного познания, наше разумное начало всё равно осталось бы единственной основой для корректного выстраивания жизни. То, что мы называем инстинктами и чувствами, ей быть не может по той простой причине, что у них совсем другие функции. По своей природе они есть не способы познания, а поведенческие реакции на него, осуществляемые низшими и бессознательными отделами мозга. Чем меньше наши чувства и инстинкты направляются и при необходимости ограничиваются разумом, тем менее мы способны функционировать как человеческие существа и приобретаем вдобавок целый букет поведенческих расстройств.

Причина в том, что вместо использования когнитивного процессора префронтальной коры, мы полагаемся на мощности карманного калькулятора – на бессознательные датчики и провоцируемые ими инстинктивные и эмоциональные реакции. Будучи врождёнными шаблонами, они не только не чувствительны к нюансам конкретного положения вещей, но и возникли у млекопитающих порядка двух сотен миллионов лет назад в условиях, кардинально отличающихся от нашей теперешней жизни. Что означает действительно, а не в качестве романтической фигуры речи, руководствоваться чувствами и зовом сердца, инстинктами и нутряным чутьем, можно представить следующим образом. Для этого требуется изучить клиническую картину людей с серьёзными повреждениями префронтальной коры или опухолями в ней. Продолжая порой жить ещё десятки лет, они утрачивают способность к планированию, к какому бы то ни было качественному анализу ситуации, мышлению и взвешенному выбору. Для них становится практически невозможной отложенная гратификация – отсрочивание удовлетворения определённых потребностей ради выгод в будущем, что является основой понятия труда и всей цивилизации.

Когда мы пытаемся определить действительную роль познания, поддаться соблазну назвать его высшей ценностью означает её недооценить, поскольку само суждение подобного рода становится возможным лишь благодаря нему. Познание представляет собой инстанцию максимально доступной нам ясности, то, что превосходит всякие ценности, стоит над любой иерархией, создавая всё вышеназванное. Оно расставляет приоритеты, определяет шаги, формулирует стратегии и вносит коррективы. Эталонную ценностную систему индивида можно потому изобразить как пирамиду, в которой отдельные элементы, задачи и цели подпирают друг друга, находясь в гармоническом единстве и образуя связную систему. Над ней же, но вовсе не являясь её частью, пребывает наша способность к видению – та единственная сила, что способна управлять её трансформациями, обновлять и корректировать нашу картину мира и жизненный план.

Познание есть инструмент на службе жизни, и главный его предмет есть она сама, но имея это в виду, следует остеречься утилитарной узости в понимании того, какие знания для нас важны, а какие нет. Легко впасть в искушение современного цинизма и счесть бесполезной осведомлённость об истории, искусстве, литературе и философии, об устройстве древнегреческих доспехов или средневековой алхимии. Легко пренебрежительно отмахнуться от подобных вещей, подумав, что дивидендов с них не будет – но это далеко не так. Знакомство с культурным наследием, творчеством и ходом развития человечества снабжает нас его панорамным видением, позволяя тем самым понять собственную жизнь как её часть. Пробы и ошибки, гениальные догадки и нелепые предположения, все причудливые перипетии истории и человеческого духа проливают свет и на нашу общую, и на индивидуальную природу, они учат мыслить и помогают проложить верный курс.

Более того, расширяя свой кругозор и впуская в него эту по видимости избыточную информацию, мы увеличиваем объём и разнообразие перевариваемых нашим бессознательным данных. В этом густом бурлящем вареве, в этом разнородном сырье нейроны образуют самые неожиданные связи и загораются вспышки озарений, рождаются блестящие интуитивные находки. Устройство крыла бабочки дарит нам тогда инженерную идею, из философии Платона появляется рекламный слоган, биография Александра Македонского заставляет нас принять важнейшее в нашей жизни решение, а в средневековой поэзии мы отыскиваем математическую теорему. Проблема чрезмерной познавательной узости, распространенная и у умственно развитых технических специалистов, не просто в том, что это ограничивает и уродует жизнь одномерной целесообразностью. В действительности они просто не понимают принципов той сугубо технической эффективности, к которой так стремятся – как именно мозг генерирует идеи и что ему для этого требуется. Нельзя, наконец, забывать и то, сколь богатым гуманитарным образованием и сильными поэтическими умонастроениями обладали большинство корифеев точных наук от Ньютона до Нильса Бора, Макса Планка и Альберта Эйнштейна.

Но и если бы это было не так, нелепо измерять полезность познания исключительно его способностью помогать нам в конкретных задачах, повседневных делах и карьерном росте. Путешествие по эпохам и мировоззрениям, по этой россыпи реальных и воображаемых вселенных есть одно из тончайших наслаждений, не похожее более ни на что. Оно знакомит человека с подлинным богатством мира и ставит перед фактом бесконечного разнообразия верований, образов жизни и обстоятельств. Это меняет нашу личность, превращая нас в более интересных людей, открытых опыту и критически мыслящих, ибо мы становимся подозрительнее ко всякой твёрдой уверенности и однозначности.

Мы, таким образом, должны развивать в себе привычку познавать и решимость следовать за собственной способностью суждения. Нас обязывает к этому сам динамичный дух времени, но что важнее, мы просто не имеем более надёжного проводника и арбитра, чем разум, чем эта инстанция максимальной доступной нам ясности – таков общий консенсус почти всех философий и религий человечества. Такова же и точка зрения нейробиологии – кора, третий и самый молодой слой мозга, есть самый совершенный когнитивный инструмент из тех, что мы располагаем. Наш разум, конечно, содержит внутренние противоречия, но куда чаще он вступает в борьбу с более примитивными структурами нашего «Я». Сейчас это совсем не метафора из древних философских систем, а научный факт, убедиться в котором может каждый на сеансе магнитно-резонансной томографии мозга. Если посмотреть нейровизуализацию мозговой активности в момент попытки подавить разрушительную потребность или пагубное желание – борьба между нейронными сетями префронтальной коры и лимбической системы будет как на ладони.

Мы должны потому упражнять свой разум, равно как и волю подчиняться его решениям – помимо всех прочих преимуществ, это ещё и продлевает нашу жизнь. Доказано, что активная познавательная деятельность увеличивает массу нашего мозга, количество нейронов в гиппокампе и замедляет процессы старения. В силу этого учёные живут дольше, а люди, ведущие в старости энергичную умственную жизнь, отодвигают тем самым не только нейродегенеративные заболевания, но и все вообще. Работа ума сигнализирует телу, что мы ещё в строю и распадение на части пока преждевременно.

Источник: m.vk.com

Комментарии: