Г. Малинецкий. Сложность, нестабильность и судьба России

Георгий Малинецкий — советский и российский математик. Доктор физико-математических наук, профессор, бывший заместитель директора Института прикладной математики (ИПМ) им. М. В. Келдыша РАН, руководитель сектора «Нелинейная динамика» ИПМ. Координатор проекта «Системный анализ и математическое моделирование мировой динамики» Программы фундаментальных исследований Президиума РАН. Один из основоположников клиодинамики — междисциплинарной области, сфокусированная на математическом моделировании социально-исторических процессов. 

Начну с восхищения докладом Валентины Гавриловны [Федотовой], потому что она толкует о таких сложных сущностях, которые нам, математикам не снились. Я не всё понял, но искренне восхищен.

Гегель говорил: «Математика наука точная, потому что математика наука тощая». То есть, это очень простые модели, очень простые сущности — и очень простые результаты. Поэтому они, в сущности, ни к чему и не применимы (если иметь в виду процессы в обществе). Так дела обстояли до середины XX века…

В конце XX века произошли две научные революции. Если ранее полагалось, что физики должны заниматься физикой, химики – химией, биологи – биологией, то в конце XX века ситуация радикально изменилась.

Оказалось, что есть еще один, более глубокий системный слой, исследования которого позволяют увидеть общие закономерности физических, химических, биологических и социальных систем. И в частности, стало понятно, что крайне интересны, важны и плодотворны междисциплинарные подходы.

Одним из наиболее успешных и активно развивающихся междисциплинарных подходов является теория самоорганизации, или синергетика. Одна из парадигм синергетики, упоминавшихся здесь, – это парадигма динамического хаоса. Приведу пример, показывающий, насколько эта парадигма изменила мировоззрение. Когда Советский Союз и США были сверхдержавами, возникал вопрос, следует ли создавать СОИ – стратегическую оборонную инициативу, следует ли ее разворачивать в США и в СССР?

Как Вы помните, тогда имел место горбачевский блеф с асимметричным ответом, тогда американцы вложили гигантские деньги в создание боевых космических систем. Однако радикально изменили ситуацию и сам подход к СОИ два доклада.

Первый – доклад американских физиков, которые показали, что для создания лазеров, необходимых для СОИ им не хватает, по крайней мере, трёх порядков мощности. Поэтому американцы, говоря в те годы о СОИ, блефовали. Мы же восприняли этот блеф за чистую монету. То, от чего отказался Советский Союз, ориентируясь на этот блеф, было очень велико, важно и значимо. Эти действия Горбачева и его приспешников были хуже, чем преступление. Это была ошибка.

Вторым докладом был доклад специалистов по междисциплинарным исследованиям Германа Хакена и Майер-Кресса. Эти ученые показали следующее. Допустим, ситуация такова: существуют ракеты, в противовес созданы антиракеты, и встает вопрос, следует ли создавать антиантиракеты? Исследователи построили очень простую модель. Однако эта модель была нелинейна и в ней наблюдался переход при изменении параметров от порядка к хаосу. Именно этот переход приводит к тому, что наличие вот этого третьего компонента – антиантиракет – резко изменит стратегический баланс, ускорит гонку вооружений и понизит безопасность обеих сторон.

Тогда и Советский Союз, и Соединенные Штаты Америки приняли мудрое решение: они не стали играть в эту игру. Они выступили за то, чтобы была стратегическая стабильность, некое стационарное состояние. Оно может быть лучше, может быть хуже. Но если мы создадим одной ракетой больше, одной ракетой меньше, ничего, по сути, не изменится.

Конец XX и начало XXI века показали: сейчас этот барьер перейден. От стратегической стабильности сделан шаг к стратегическому хаосу. Сейчас американцы и ряд других цивилизаций играют совсем в другие игры. Они делают вещи, которые дестабилизируют ситуацию, где итог, результат, который должен получиться в конце, не просчитывается.

Он не просчитывается не потому, что чего-то не хватает, он не просчитывается принципиально. Эта комбинация, исход, которой неясен.

Итак, появились междисциплинарные подходы, это первая революция.

Вторая революция. Есть такая поговорка: «что такое не везет и как с ним бороться?»

Вторая научная революция связана с тем, что математики нашли математический образ невезения.

Все, наверное, помнят фильм «Титаник». Так вот, «Титаник» мог утонуть только в течение десятилетнего периода. Потому что после этого времени были созданы радар, до этого времени не было таких кораблей.

Если бы мы были террористами и хотели устроить Чернобыль, у нас бы почти не было шансов, невозможно отключить пять системы защиты. Но вместе с тем, нам не везет.

И выяснилось, есть два сорта катастроф, два сорта сложных системы.

Один сорт катастроф, который называют гауссовыми, — это катастрофы, максимальный ущерб от которых легко предвидеть. К ним относятся, скажем, автомобильные аварии, естественная смерть человека. Ничего страшного, можно оценить вероятность и ожидаемый ущерб. Поясним на пальцах, что такое гауссово событие. Наш рост распределен по закону Гаусса. Это означает, что мы можем пренебречь вероятностью встречи с трехметровым гигантом. И с легким сердцем считать, что мы никогда его не увидим.

Спрашивается: а в каком же мире живем? И вот ученые, математики, специалисты в междисциплинарных исследованиях, специалисты по теории самоорганизованной критичности поняли, что мы живем совсем в другом, негауссовом, мире.

Вспомните в сказках «Тысяча и одной ночи», там есть джины, дэвы, ифриты, одни по 30 метров высотой, другие по 50, третьи – по сотне.

У человека очень мала вероятность, что он кого-то из них встретит, но уж если он встречает такое существо, то это меняет всё.

И вот оказалось, что таким образом устроены аварии на ядерных станциях, торнадо, тайфуны, финансовые кризисы, ущерб от утечки конфиденциальной информации, политические ошибки и масса других существенных и важных вещей. Вновь поясню простым примером.

Мы очень любим считать среднее значение, например, среднее число погибших от землетрясений 60 тысяч в год. Но, вместе с тем, в XX веке была катастрофа – Тяньшаньское землетрясение, в котором погибло более миллиона человека.

Мы можем посчитать средний ущерб от ядерной аварии, но Чернобыль, один Чернобыль дает больший ущерб, чем все аварии, кроме этой. То есть, происходит именно то, что характерно для восточных сказок.

И оказалось, что масса сложных систем, в том числе, социальных, устроена именно таким образом.

Теперь о простом. О том, как это использовать. Валентина Гавриловна, я могу откровенно и честно доложить: в мире это сейчас используется толково, активно и профессионально.

Лет 15 назад мне довелось беседовать со своим коллегой из Института сложностей в Санта-Фе, который Вы вспоминали. Он спрашивал: «Какими задачами Вы занимаетесь?» Я рассказал ему. И задал встречный вопрос: «А Вы какими?» «Вы знаете, а мы строим сценарии дестабилизации обстановки в Югославии. Крайне сложная и интересная задача. Мы предполагаем задействовать Интернет, различные социальные механизмы. Должно получиться очень здорово».

Тогда мне показалось, что человек эпатирует собеседника. Может быть, все совсем не так, как он говорит. Но несколько лет назад мы с профессором В. Е. Лепским проводили конференцию в Дипломатической Академии. И там представитель Центрального разведывательного управления, полковник докладывал, каким образом они решали свои задачи в Югославии на основе, так называемых, рефлексивных технологий.

И оказалось, что представления о хаосе, о рефлексивном управлении они действительно очень активно и плодотворно используют. Это уже не скрывается. Эти технологии действительно позволяют достигать многих целей.

Опять же, доклад был большой, не буду его пересказывать.

Аналогичная ситуация в Соединенных Штатах Америки сейчас с другими проектами. Там развернут громадный проект, которым руководит Владимир Лефевр. Расходы определены в 15 млн. долларов в год. Вопрос, который ставится перед исследователями таков: «Как затруднить террористам доставку на территорию Соединенных Штатов Америки оружия массового уничтожения».

Ну, наверное, для всех присутствующих не секрет, что сейчас есть ядерные заряды ограниченного радиуса действия. То есть, это ядерный заряд, который может быть помещен в дипломат, ну, чуть больше, он тяжелый, правда, его не поднимешь так по-простому. Но достаточно одной такой штуки на Нью-Йорк. И в общем, эффект будет большой.

И для анализа этих вещей очень активно используются междисциплинарные подходы и, в частности, парадигма хаоса.

Теперь о том, какие возможности дает хаос. Он дает удивительные возможности. Например, если мы знаем, что система находится в точке перелома или, как математики говорят, в точке бифуркации, то малые воздействия на нее могут иметь очень большие последствия.

В точке бифуркации у системы есть несколько путей развития. Система «выбирает», куда идти дальше. И вот здесь наши малые воздействия могут сыграть ключевую роль.

Сейчас, по-видимому, мир переживает этот самый момент бифуркации. Почему он переживает момент бифуркации? Ну, казалось бы 500 лет существует капитализм и все как-то было нормально.

Потому что, во-первых, мы столкнулись с новыми факторами, с глобальным демографическим переходом. В тот самом докладе, о котором говорила Валентина Гавриловна, «Мир 2020 года» сказано, что к 2020 году примерно 5 млрд. человек будут испытывать острейший дефицит питьевой воды. То есть, войны XXI века будут не за нефть, а скорее всего, за воду.

Когда мы в одном из интеллектуальных клубов беседовали с китаеведами и спрашивали: чего хочет Китай? – он отвечает честно: «Китай хочет одного, только Байкала, им нужна питьевая вода». И это ключевая вещь.

А следующий громадный дефицит – это будут люди, потому что, если мы посчитаем, какая рождаемость в развивающихся и в развитых странах на фоне глобального перехода, то выясняется, что отношение между Севером и Югом будут совершенно иные, мир-система может взорваться.

Мир-система может иметь несколько сценариев развития. Не буду говорить, какие именно, важно, что их несколько. И вот здесь малые воздействия могут иметь ключевое значение.

Заканчиваю. Философы любят оперировать общими категориями, но ответственным политикам нужна некая конкретика. Они спрашивают: а делать-то что?

И вот здесь можно взять пример с наших коллег в Японии, в США, в Индии, в Китае. Они имеют мозговые центры, которые занимаются прогнозом, в частности, на основе этих самых представлений о хаосе и о самоорганизованной критичности.

В США этим занимается корпорация RAND , Институт сложности в Санта-Фе, Центр нелинейных исследования в Лос-Аламосе и еще десятки центров.

Сейчас все попытки создать нечто аналогичное в России блокируется на уровне Академии наук, на уровне Правительства России и на уровне Администрации Президента.

Грубо говоря, мы пытаемся играть в шахматы, не зная какие в них существуют ходы. Мы не просчитываем на два-три, четыре хода. Мы просто не знаем ходы. Мы не знаем правил этой игры.

Вторая причина, по которой эти вещи важны. Прогноз, о котором говорила Валентина Гавриловна, — это вещь, уже влияющая на массовое сознание. Мы живем в рефлексивном мире, в мире самосбывающихся прогнозов.

Если мы сказали, что мы идем туда, скорее всего, мы туда и придем. Спрашивается: куда идет Россия? У нас нет образа будущего.

Следовало бы переломить ту тенденцию, которая прекрасно была описана в американском прогнозе. Напомню, как она была описана. В прогнозе Россия рассматривалась как зона кризиса и нестабильности. При обсуждении утверждалось, что если Россия будет двигаться по инерционному сценарию, то, скорее всего, она развалится на 8-10 государств.

Сейчас американские коллеги этот прогноз чуть-чуть смягчили, но Россия по-прежнему рассматривается как зона кризиса и нестабильности. Спросим себя: мы видим варианты для другого развития событий, например обсуждая нечто на таких интеллектуальных клубах?

На мой взгляд, крайне важно иметь контр-прогноз, контраргументы, контр-модели. До тех пор, пока это не появится, мы будем развиваться по инерционному сценарию. Поэтому на уровне экспертов, на уровне интеллектуальной элиты, абсолютно необходим стратегический прогноз.

На уровне государства абсолютно необходимо целеполагание, потому что стратегический прогноз требует деталей, он требует информационных потоков и он требует включенности в контур управления. Если эксперты и прогнозы не включены в контур управления, то мы можем написать прекрасные бумаги, делать отличные доклады, но они не сыграют никакой роли. Ну, а самое главное, мы идем в никуда.

Поэтому в массовом сознании необходим образ будущего, необходима мечта. Без мечты не появится сверхусилие.

Меня поразила, в свое время, беседа с одним из руководителей НАСА. Он говорил: «Знаете, вы сделали то, что нам и не снилось». «А что?» – говорю. «Вы начали серьезно заниматься космонавтикой в 1936 году». Я, естественно, удивляюсь. «Как же? – говорит, – Вы сняли блестящий фильм "Космический рейс"». «Какой фильм?» «Как? У нас в НАСА – это любимый фильм. Это просто взято за образец для подражания. Вы уже сказали, что у вас будет СССР-1, вы рассказали, как вы полетите на Луну, вы показали, какая будет Москва. Вы дали людям мечту. Сейчас огромные усилия, которые мы делаем в Соединенных Штатах, связаны именно с этим. Мы создаем мечту, мы проектируем будущее и мы стараемся дать ее американскому народу».

И поэтому для того, чтобы у нас появился шанс, нам придется заниматься рисками, управлять хаосом. Нам придется, если мы хотим быть за мировой шахматной доской, играть в те игры, которые сейчас приняты.

Нам придется иметь целеполагание на уровне государства, стратегический прогноз на уровне экспертов и мечту и сверхусилия на уровне народа.

Спасибо.

Малинецкий. В мире существует наука, которая называется «мировая динамика». Она показывает коридор наших возможностей.

Первая модель в этой области была построена Джоном Форрестером в 1971 году. В соответствии с ней, если все останется так, как было в XX веке, то крах наступит в 2050 году, произойдет коллапс экономики.

Спрашивается: а что нужно сделать для того, чтобы этот сценарий не реализовался? И вот то, что наш Институт делал в 1975-м году, и то, что вот сейчас на новом уровне делается, показывает, что для того, чтобы избежать кризиса, нам как человечеству, будем ли мы людены или нелюди, предстоит создать две гигантские отрасли промышленности.

Одна отрасль промышленность, связанная с переработкой уже созданных отходов. Она по объему сравнима со всем оборонно-промышленным комплексом мира.

И вторая связана с рекультивацией земель, выведенных из хозяйственного оборота. Это по объему примерно весь транспортный комплекс мира, и если в течение ближайших 10-15 лет, мы ничего делать не будем, а будем только болтать, то самым реальным сценарием для всего мира будет именно коллапс в 2050 году.

Джемаль. Я только хотел бы добавить к Вашему ответу, что, может быть, Вы, в таком случае, напрасно употребляете местоимение «нам», потому что если речь зайдет о люденах, то не все ли будет Вам равно, что будет происходить с этими существами, которые с Вами аксиологически никак не связаны.

Калашников. О…

Парамонов. Господа, сейчас вопросы. Пожалуйста.

Чеснов. Мой вопрос к Георгию Малинецкому, Вы как математик, употребляете сейчас термин «хаос» в том смысле, в каком я привык слышать в обществе гуманитариев. У меня такой вопрос: что Вам, как математику, позволяет говорить на языке гуманитария.

Малинецкий. Расскажу.

Чеснов. Как Вы переходите с понятия «хаос» математического на наш?

Малинецкий. Расскажу. Мне позволяют так говорить успехи, которых достигла прикладная математика в области социальной.

Приведу первый пример. На меня большое впечатление произвели слова Валентины Гавриловны относительно ценностей, относительно горбачевщины и так далее, и так далее. Вероятно, они тоже справедливы.

Спрашивается: а как же произошла экономическая катастрофа? Есть ли сценарий экономической катастрофы? Есть ли сценарий экономического чуда? И математические модели, которые сейчас созданы, показывают, что мы можем моделировать и экономическую катастрофу, например гайдаровщину, но можем моделировать и экономическое чудо, которое было, например, в Южной Корее.

И здесь я совершенно с Валентиной Гавриловной согласен, что многие вещи, они действительно являются достаточно простыми – это основа для всей науки. Сейчас очень активно развивается направление, которые мы называем теоретическая история. Это математическое моделирование исторических процессов.

И оказывается, что создаваемые модели позволяют выяснить, почему, например, такая империя, например, рухнула и в такие сроки? Что произошло? Что произошло с элитой? Что произошло с людьми? Сколько народу вымерло? Отвечать на эти вопросы позволяют достаточно простые, уже понятые математиками модели.

Сейчас это показывает наша совместная работа с российскими и американскими историками.

Чеснов. Это Хвостова участвует?

Малинецкий. Нет, я имею в виду Петра Турчина из университета Коннектикута и Леонида Иосифовича Бородкина с исторического факультета МГУ, Андрея Витальевича Коротаева из Института Африки РАН.

Чеснов. Бородкин, да.

Малинецкий. То есть, теоретический историк рассматривает моделирование исторических процессов и историю как предсказательную науку, как основу для стратегического прогноза. Здесь есть значимые успехи и они дают возможность говорить математикам и о некоторых социальных процессах.

Парамонов. Валентина Гавриловна.

Федотова. Для меня, конечно, прозвучало шокирующе сознательное использование технологий хаоса в американской политике по отношению к Югославии, но я думаю, что это, видимо, имело место.

Но я хочу спросить о нас: а мы, для чего мы можем использовать концепцию хаоса?

До сих пор мы привыкли считать, что мы должны преодолеть хаос, которого у нас невероятное количество.

Но как Вы полагаете это можно практически использовать? В каких целях? Преодоление имеющегося хаоса или в отношении других оппонентов наших, скажем, на Украине или где-то еще? И какой риск при этом? Какая уверенность, что хаос управляем?

Я ссылалась на Вас в том, что Вы говорили о предвидении риска, по управлению рисками. Но гарантировать управляемый хаос, на мой взгляд, невозможно, потому что это противоречит сложности системы. Любое малое возмущение может сложную систему скатить в полный хаос, из которого ее не вернешь.

Малинецкий. Понятно. Начну с прозы. Всем известно, что фондовый рынок – это очень сложная хаотическая система. В нем много тысяч игроков, у каждого свои интересы, свои представления.

Но действительно есть технологии управления риском, которые позволяют играть с фьючерсами, играть с опционами таким образом, что, как бы ни сложилась реальность, вы в любом случае ничего не проиграете, а может быть, и немножко выиграете. Это управление рисками. Я просто хотел бы быть понятым.

А что такое управление хаосом? Это именно то, что делал, делает и прекрасно описал в своей книжке «Алхимия финансов» Джордж Сорос. Когда у вас есть большой капитал, большие возможности, вы можете интегральную систему ввести в хаотическое, в неопределенное состояние.

И там, где остальные мелкие игроки думают, что всё еще регулярно (ну, как банки смотрят на приход и расход, полагая, что это существенно). Но в ситуации хаоса существенно совсем другое – ожидание, уровень доверия, быстрая реакция на изменения. И благодаря этому появляются исключительные механизмы финансовых спекуляций.

Вот это управление хаосом. В политике это один из сейчас наиболее популярных и эффективных инструментов. Это достаточно хорошо понято политологами.

Теперь: как мы можем использовать? Вы знаете, лидером всех технологий всегда был оборонно-промышленный комплекс. Поэтому все технологии управления хаосом, естественно, прежде всего будут отыгрываться там.

Приведу пример. Недавно мне довелось выступать в Клубе «Стратегические ядерные вооружения». И в ходе обсуждения стало ясно, что наш единственный шанс – играть в хаосе.

Давайте посмотрим, как взлетали наши ракеты с наших подводных лодок. Помните, Президент Путин говорил: «Как же не взлетела?»

А давайте посмотрим, например, на наш ядерный щит, на город Саров. В городе Саров сейчас 29 долларовых миллионеров. Простите, а чем они торгуют? (Смех).

Спрашивается: а в чем наш шанс? У нас сейчас нет денег для того, чтобы многое организовать, а наш шанс именно в хаосе. Именно в создании неопределенности. А вот есть некие зоны, куда американцы не дотянулись, ну, может быть, это блеф, как у господина Калашникова, возможно, с господином Кугушевым. Может быть, это не блеф. Важная неопределенность и наличие зон, закрытых от контроля извне.

Калашников. Простите, простите, не блеф.

Малинецкий. Господин Калашников с господином Кугушевым говорят: «Вы знаете, а ведь у нас есть такое, что вам и не снилось». Естественно, мы, как ученые, крайне в этом сомневаемся, потому что, если человека на пять минут в воду как-то погрузить, дальше можно о нем не беспокоиться.

А научные исследования мы погрузили вот так, как-то в анабиоз лет на двадцать, но нам все равно говорят, что в пороховницах что-то есть, а также чудо чудное и диво дивное. Может быть и есть. Наши коллеги прекрасно блефуют. Естественно, их читают наши американские оппоненты, и меня совершенно всерьез спрашивают: «Простите, господин Малинецкий, а Вы читали Калашникова?». «О, да, я читал Калашникова». (Смех). «А это серьезный исследователь?» Я говорю: «Вы даже не можете представить, насколько это серьезный исследователь!» (Смех).

В результате появляется доклад: «Знаете, вот это мы в России знаем, а вот этого мы еще не знаем». Поэтому игра в хаос – это наш шанс. (Смех).

Чумичев. Мне понравилось, так сказать, наше вводное выступление, хотелось бы, конечно, ближе перейти к теме, которую задавал Александр Иванович Неклесса, насчет методов.

В этой связи, я хотел попросить выступающих мне помочь, решить одну болячку. Ну, я к математикам обращусь, на самом деле.

В начале 90-х годов мне приходилось участвовать в очень солидных конференциях, где, можно сказать, ковалось стратегическое партнерство России и Германии.

Немецкая сторона часто говорила: хаос в образовании, хаос в насаждении культуры и так далее. И я мучился с понятием «хаос», вот мне нужно было ответить, я для себя что-то сообразил, а теперь хочу, чтобы вы мне помогли.

Есть, конечно, понятие, вернее, есть слово «хаос», есть реальность, эту реальность мы обозначаем как хаос. Не могли бы вы помочь, как математик, и сказать, какой формализованный образ Вы имеете в виду, когда используете понятие «хаос»?

Например, скажем, у меня так вот нутро протестует, я не вижу оснований говорить: управляемый хаос. Вы провели очень интересное рассуждение, так завели, но для этого будет другое время, поэтому сейчас только вопрос: дайте, пожалуйста, определение, дефиницию или описание хаоса.

Малинецкий. Понятно.

Объясняю. Мне трудно объяснять, потому что, на самом деле, говорить на математическом языке, было бы совсем просто. Но приведу самый простой образ.

Как раньше думали люди? Что у нас есть либо полная детерминированность. Например, планеты вращаются по орбитам. Либо есть полная неопределенность, чистая случайность. Бросание монеты, где следующее состояние никак не зависит от предыдущего. Десять раз выпал орел. Вероятность, что орел будет одиннадцатый, все равно одна вторая.

Оказалось, что во многих системах, очень простых системах, мы можем предсказать только на конечное время, есть конечный горизонт прогноза .

Простой пример, очевидный. Несмотря на спутники, которые над нами летают, на мощность компьютеров, на массу метеостанций, мы принципиально не можем дать среднесрочный прогноз погоды. Среднесрочный – на две-три недели. Не можем потому, потому что атмосфера является хаотической системой и есть четкий горизонт прогноза.

Состояние океана можно предсказывать на полтора месяца, состояние Солнца – на 5-7 лет. То есть, каждая сложная система имеет свой горизонт.

Идеальный образ ввела в рассмотрение Валентина Гавриловна, имея в виду Рея Брэдбери. То есть, вы раздавили бабочку в доисторическом периоде, а сейчас у вас уже другой политический результат.

Но еще более наглядный и простой образ. Представляет себе бильярд? На чем основано искусство бильярдиста? Вы ударили по шару. Бильярд прямоуголен, угол падения, равен углу отражения, и вы с легкостью можете куда шарик попадет.

А теперь представьте себе бильярд, у которого стенки не прямые, а выпуклые.

Так вот, оказывается, вы можете сколь угодно точно поставить кий, и даже если шар не испытывает трения, то вы не можете предсказать, он в конечном итоге куда попадет. Первые несколько отражений вы посчитали, а дальше вы уже не можете спрогнозировать.

И вот эта невозможность просчитать, начиная с какого-то горизонта прогноза, — это важнейшая, ключевая черта хаоса.

Чумичев. Правильно ли я Вас понял, что если мы берем нечто и берем системы, там разные элементы и не можем установить между ними причинно-следственной связи так, чтобы сказать, вот этот системный элемент – это есть хаос?

Малинецкий. Я бы не мыслил в таких терминах. Но вы затронули вопрос в отношении немцев, и вот я бы здесь тоже обратил внимание. Обращу внимание на то, что огромный вклад в междисциплинарные исследования внес профессор Герман Хакен из Штутгартского университета, который и выдумал слово «синергетика».

В 2004 году мы собирали в Москве конференцию. И мы как раз задали ему вопрос: а как быть действовать в отношении социальных систем, для которых характерен хаос? Он говорил именно те слова, которые Вы произнесли, что чем больше хаоса, тем лучше.

Он сказал следующее: «Вы понимаете, я, с одной стороны, ученый. И как ученый, я вам ничего не скажу. А вот как гражданин не люблю я государство. Ну, почему, собственно, у нас одна армия? Пусть будет много армий и мы будем выбирать из них наиболее эффективную, пусть армии конкурируют».

На что я говорил: «Профессор, Вы живет в благополучной, очень благополучной стране. У нас много армий, они все конкурируют и всем надо платить». (Смех).

Чумичев. Так, хаос — избыток информации, избыточность? Или недостаток?

Малинецкий. Это производство информации, это возможность запомнить случайный выбор. У вас две траектории расходятся.

Чумичев. Избыток, значит.

Малинецкий. Производство.

Буданов. Генерация.

Малинецкий. Генерация.

Неклесса. Георгий, если позволите, здесь, по-моему, просто разговор о динамическом и эргодическом хаосе, то есть, о том, что хаос существует в двух формах.

Малинецкий. Да.

Малинецкий. Да, у меня ремарка. Я хочу немножко изменить род обсуждения.

У нас есть всегда желание ориентироваться на сказку, на то, чего мы не понимаем, но, может быть, так оно и будет. Допустим, если нам не надо вообще спать, то экономика станет совсем другая – мы ж сколько времени сэкономим, а если не надо есть – без сельского хозяйства сможем.

Вот тут говорилось в отношении люденов и нелюдей. Я приведу простой пример для того, чтобы немножко принизить этот чудесный образ.

У меня на семинаре не далее, как на прошлой неделе выступал специалист по спортивной медицине. Когда спортсмен олимпийского уровня поднимает штангу, то его давление 450 на 380.

В организме очень точно выдерживается не только температура, но и кислотность крови pH =7,4. Многие же спортсмены находятся на летальном для простых смертных уровне pH =7,0. У нас пульс с вами в состоянии покоя пульс 60-70, а у лыжниц – 30-40. Если человек «разогнан», даже без допингов, то он способен на чудеса. Допинги позволяют увеличить еще более.

Здесь говорилось в отношении продолжительности жизни. Это реальность. Будут созданы микророботы или нанороботы, которые будут чистить холестериновые бляшки по кровеносной системе. Пессимисты говорят, что это плюс 30 лет, оптимисты говорят, что плюс 50 лет.

Но давайте посмотрим на судьбу олимпийцев. Ну, незавидна она. И вообще вот, насколько я знаю, и восточные практики, и наших олимпийцев, искусственно разогнанные люди для того, чтобы выполнить какую-то конкретную задачу, почти всегда уроды.

Мне довелось беседовать с высшими менеджерами «Газпрома», у них в «Газпроме» основная, у них трагедия – сердечно-сосудистые тяжелейшие заболевания, громадный уровень ответственности. Разогнанные опять же разными практиками и разными медицинскими средствами и алгоритмами люди, не выдерживают.

На мой взгляд, лучше человеку оставить человеческое. Давайте пока считать, что мы и в ближайшее время попробуем остаться людьми.

Заключительное слово

Малинецкий. Я хотел бы поблагодарить всех выступавших за очень высокий интеллектуальный уровень этого обсуждения, за проявленный интерес к той теме, которой мне доводится заниматься профессионально, к междисциплинарным исследованиям, к хаосу. Мне было очень приятно, что люди далекие от этих проблем, насколько близко к сердцу принимают наши задачи и видят такие метафоры и такие аналогии, которые совершенно неожиданны.

После всего этого обсуждения мне вспоминается такая, кусочек из мемуаров Моруа, Андре Моруа. Андре Моруа беседовал с Уинстоном Черчиллем. И Черчилль его спрашивал: «Ну, о чем ты пишешь?» Это было перед войной.

И Моруа отвечал: «Вы знаете, я пишу о жизни, о смерти, о любви, о унивесалиях, о высоком, о вечном». А Черчилль сказал: «Знаете, а я бы на Вашем месте так не делал, я бы писал только об одном: у Франции нет самолетов».

Когда Андре Моруа вышел от Черчилля: «Боже мой, какой недалекий человек».

И вот говорит: «Сейчас, мне осталось жить немного, я до сих пор каждый день вспоминаю, и не могу себе простить, что я не послушал Черчилля. Через 70 дней немцы были в Париже».

На мой взгляд, поскольку я представляю Институт прикладной математики, есть очень ясная прикладная задача. Российская цивилизация – самодостаточная, уникальная – находится в безвременье, в глубоком кризисе. Без сверхусилий, она не сможет изменить свою траекторию, она сойдет с политической карты мира, она будет частью других проектов. Не важно – китайских, исламских, американских.

И поэтому я повторил бы одну главную мысль. Хотел бы, чтобы именно она осталась в сознании от моего выступления. Для того, отойти от той пропасти, куда мы движемся, нам нужно на уровне экспертного сообщества иметь не мистику, не мечты, не фантазии, не метафоры, нам нужно иметь серьезный научно обоснованный прогноз , нам нужно иметь видение будущего.

На уровне элиты нам нужно иметь целеполагание . Сейчас этого нету – элита наша бессубъектна.

А на уровне народа, на уровне российского общества нужно иметь мечту и вкладывать сверхусилие.

Спасибо. 

Источник: m.vk.com

Комментарии: