Новый утопизм: какое будущее нас может ждать послезавтра

Маргарет Тэтчер любила говорить, что «альтернативы нет» — и либо настоящее в обнимку с глобальным капитализмом, либо все пропало. Сегодня это чуть ли не самая тиражируемая фраза британского экс-премьера — «железная леди» уже, вероятно, икает на том свете, а сентенцию оспаривают всё с большей охотой. Покойный теоретик-культуролог Марк Фишер, играя с этой фразой в названии своего главного труда «Капиталистический реализм. Альтернативы нет?», делал акцент как раз на омертвении социального воображения в эпоху позднего капитализма и невозможности просто представить себе иной общественно-политический порядок. По его мнению, такое положение вещей является главной чертой современности. Спустя почти десять лет после выхода работа Фишера приходит на ум одной из первых среди тех, где дается утвердительный ответ на вопрос, есть ли альтернатива.

В последние пару лет в свет вышли несколько заметных книг, авторы которых с разной степенью серьезности размышляют над тем, в какую сторону движется сегодняшнее общество. Например, известный британский журналист Пол Мейсон пишет о грядущем преодолении капитализма благодаря информационному изобилию: по его мнению, доступ к информации порождает новую экономику, которой чужд этос предыдущих эпох с характерным для них дефицитом ключевого ресурса. Ник Срничек и Алекс Уильямс, авторы нашумевшего в философских кругах «Манифеста акселерационизма», в прошлом году разразились книгой Inventing the Future, где развивают также идею посткапитализма как мира с автоматизированным производством, безусловным общим доходом и отсутствием угнетающей эксплуатации труда.

Обе работы так или иначе приглашают нас поговорить о том, как лавина информации и данных, а также грядущая масштабная автоматизация ключевых секторов экономики могут работать на благо широких слоев населения, а не для кучки вчерашних гиков с калифорнийской пропиской.

Эта теоретическая волна — как будто большой средний палец всем алармистам, для которых помыслить альтернативу глобальному капитализму — это создать утопию, а создать утопию — это построить ГУЛАГ.

Свежая книга Four Futures: Life After Capitalism американского автора и редактора журнала Jacobin Питера Фрейза — это в меньшей степени теоретический экскурс и в большей — как раз попытка реанимировать и реабилитировать утопическое мышление, не забывая о том, что где утопия, там и антиутопия. Фрейз характеризует свою работу как «социальную научную фантастику», подчеркивая прелести такого союза (по его мнению, этот жанр «для футуризма то же самое, что социальная теория для конспирологии»), сознательно дистанцируясь от сомнительной традиции заокеанской футурологии. Он с легкостью ссылается, с одной стороны, на романы Воннегута и Кори Доктороу и такие блокбастеры, как «Элизиум» и «Игра Эндера». С другой — на политэкономические теории Джона Мейнарда Кейнса, Андре Горца, Карла Маркса, Василия Леонтьева и целой вереницы современных авторов, включая Вольфганга Штреека.

Четыре потенциальных варианта будущего, обозначенных в заглавии, Фрейз называет, по Веберу, «идеальными типами»: это две утопии и две антиутопии разной степени радикальности. Бэкграундом Four Futures служат давно бродящие по миру призраки практически тотальной автоматизации экономики и экологического коллапса. Среди первых упоминаются и умные машины, производящие носки, и роботы-адвокаты; со вторыми нужно либо бороться сообща, либо не бороться вовсе, если ты Илон Маск и можешь хоть завтра колонизировать Марс успешнее, чем Мэтт Деймон в «Марсианине».

Свои четыре идеальных типа Фрейз разделяет по двум осям — экономической «дефицит vs. изобилие» и политической «равенство vs. иерархия». Два из них знакомы нам по названиям: коммунизм — это изобилие и равенство, социализм — дефицит и равенство. Два других, менее привлекательных — это «рентизм», то есть сочетание изобилия и неравенства, и «экстерминизм» — когда всё в дефиците, а то, что есть, принадлежит социальной верхушке. Как признается в книге сам Фрейз, он специально выделяет эти идеальные типы и максимально все упрощает, чтобы подчеркнуть уже наметившиеся общественные тренды. В каком-то смысле его утопизм (и антиутопизм) — это история о виртуальном, которое может стать актуальным в различных ипостасях.

Чтобы понять, что есть коммунизм, Фрейз предлагает не оглядываться на Китай или Северную Корею, а пересмотреть «Стартрек», в котором проблема дефицита решена с помощью репликатора — универсального 3D-принтера для землян, вулканцев и прочих обитателей Вселенной.

То есть при необходимости бургер с пивом или загородный дом можно добыть без лишнего напряжения для бюджета. Проблема энергоресурсов в духе «Стартрека» решается путем вложений в чистую энергетику и отказа от нефти, что вообще-то уже происходит в развитых странах: в Германии благодаря ветрякам и солнечным батареям недавно было выработано столько электричества, что его стоимость опустилась ниже нуля.

Но здесь возникает другой, не менее сложный вопрос — как жить в мире, где нет нужды в привычном количестве рабочих рук и мозгов и, следовательно, определить свою идентичность через профессию уже нельзя? Фрейз размышляет об этом в обтекаемых терминах в духе самого Маркса: делать примерно все то же, что и обычно, но вместо работы как похода по головам и карьерной лестнице получается деятельность на благо всего общества — community work. Свободное и не стиснутое рамками офиса развитие каждого становится условием свободного развития всех, и никак иначе.

Пытаясь не уходить в мессианство коммунистов старой закалки, Фрейз подчеркивает, что в таком обществе конфликтов все равно не избежать, однако они будут происходить из-за борьбы не за материальные ресурсы, а, например, за репутацию и социальный статус. Проще говоря, коммунизм — это общество с безусловным основным доходом, удовлетворенными базовыми потребностями, но не без моральных уродов и, следовательно, не без политики.

Подобные эксперименты с базовым доходом проводились неоднократно, и, глядя на их результаты, можно сделать вывод, что черты такого общества уже видны, однако их актуализация подразумевает целый ряд условий. Одно из них — усиление антагонизма между классами и максимальное преодоление сложившегося сегодня неравенства, по поводу которого бьют тревогу не только вечно тревожные левые, но и респектабельные экономисты с Нобелевскими премиями в кармане вроде Джозефа Стиглица.

И если социализм у Фрейза прозаичен — это тот же коммунизм плюс необходимость сообща бороться с последствиями экологической депрессии — то картины зарождающихся антиутопий у него, по старой традиции критической теории, вышли гораздо убедительнее.

Рентизм — социальная система, где все завязано на доходах с ренты. Это в какой-то степени наше настоящее, и Фрейз наглядно демонстрирует, к чему уже существующие тренды могут привести. При рентизме репликатор из «Стартрека» становится объектом интеллектуальных прав элиты, и мир информации окончательно превращается в мир универсального копирайта.

Главная особенность такой системы в том, что вместо прав на заводы и пароходы элите принадлежат права на паттерны и образцы. Отказала печень — плати за дорогостоящую матрицу новой, а потом и за пользование больничным 3D-принтером.

Как пишет Фрейз, в этом мире «антистартрека» новые рабочие места все-таки будут создаваться, но в основном для занятых в креативных индустриях, юристов (копирайт кто-то должен защищать), маркетологов и, конечно, охранников. Рентизм — это примерно то, что уже сегодня в авторитетных медиа называют «цифровым феодализмом», когда новые технологии существуют в первую очередь для небольшой и богатой прослойки, а остальным достаются лишь крохи с ломящегося стола информационного общества.

Экстремальный вариант такого социума хорошо показан в плохом фильме «Элизиум», на который ссылается Фрейз: Земля непригодна для нормальной человеческой жизни, а элита обитает на космической станции с искусственной атмосферой и подбивает межпланетные корабли беженцев (до чего пока не додумалась береговая охрана Италии). В таком обществе дефицита ресурсов коммунизм создан лишь для узкой прослойки, а вся остальная масса населения превращается в «опасность или неудобство». Технологические достижения в основном используются в военных целях, на этот раз не против Северной Кореи или Никарагуа, а против классового врага и конкурента за ресурсы.

Если вспомнить, как военные технологии, применявшиеся в Ираке для слежки за потенциальными террористами (например, устройство Stingray, перехватывающее мобильные сигналы), впоследствии стали популярны «на гражданке», то такое будущее перестает быть маловероятным. По мнению Фрейза, автоматизация уничтожения — это как минимум технически возможный сценарий, обкатанный американскими дронами в мусульманских странах.

Такие скетчи антиутопий пугают даже не картинами массовых убийств с применением роботов, а тем, что взаимная изоляция имущих и неимущих уже стала актуальной повесткой благодаря неореакционному движению — пресловутым альт-правым и их интеллектуальным корифеям, включая Стива Бэннона, в недавнем прошлом обитателя Белого дома. Так, в «Темном просвещении», которое является для них своеобразной библией, британский философ Ник Лэнд цитирует основателя PayPal, друга Илона Маска и миллиардера Питера Тиля, заявившего, что сегодня «демократия несовместима со свободой».

Тиль вложил полмиллиона долларов в The Seasteading Institute — часть утопического проекта по созданию либертарианских островов (seasteads) вне традиционных юрисдикций, где должен править рынок, а не демократические институты.

Лэнд, в свою очередь, пишет о gov-corps — правительствах-корпорациях с CEO вместо президентов, которые в его идеальном типе общества заменят современные государства. В обеих утопиях дерегулированный рынок принимается как самое справедливое и свободное социальное устройство. Ну а то, что уже сложившийся баланс власти и неравенства превращает справедливость и свободу для всех в справедливость и свободу для узкой прослойки Питеров Тилей, не имеет особого значения. Парадоксальным образом утопизм а-ля Тиль строится на абсолютном принятии современной политэкономии, которая отрицает любые альтернативы. Все это разбавляется отходом от принципов формальной демократии в сторону того, что можно окрестить «неофеодализмом» (внебрачный отпрыск фрейзовского рентизма и экстерминизма).

Главный современный теоретик утопизма Фредрик Джеймисон писал, что утопия возникает в момент прекращения политики, когда неформальная цензура утопического мышления становится очевидной и невыносимой. Очертания сегодняшнего политического утопизма, вышедшего из-под тени тэтчеровской крылатой фразы про отсутствие альтернатив, формируются на фоне нового раскола власть имущих на правый и левый лагери. Конец истории, каким его видел Фукуяма, оказался блефом, воображение рисует контуры будущего — пугающего и не очень, четыре типа которого, предложенные Фрейзом, в том или ином виде уже существуют — от свободной информации до экологических катаклизмов и гетто бедняков. И как пишет он сам, история слишком хаотична для полной реализации какого-то одного из описанных им сценариев. Так что достоинство книги Фрейза в первую очередь в реабилитации политического воображения и утопии как честной попытки не столько указать правильный путь, сколько критически взглянуть на современность. Ну а если параллельно кто-то мыслит лучшее будущее по заветам Оруэлла, то подходящей стратегией может быть простое сопротивление нарастающему антиутопизму (как советовал все тот же Джеймисон).

Источник: knife.media

Комментарии: