Что такое свобода и почему она (не)возможна?

Свобода – одно из самых парадоксальных понятий в человеческой мысли и явлений в нашей истории. Свобода соблазняет, прельщает, её сулят учителя мудрости и выкрикивают с трибун политики, ей живут и за неё умирают, к ней стремятся и от неё бегут (вспомним знаковый труд Э. Фромма «Бегство от свободы»). Вместе с тем сейчас, как и раньше, отсутствует сколь-нибудь ясное понимание того, что же она такое. Даже если задать этот вопрос очень образованному человеку, в ответ нам придётся услышать что-то крайне невнятное, сбивчивое и противоречивое. Но это мало кого тревожит; предполагается, что понятие свободы само собой разумеется, оно доступно нам интуитивно и нет нужды пробовать копаться в его природе и дефиниции. Как зачастую бывает, сия очевидность обманчива, она похожа на очевидность вращения Солнца вокруг Земли. Нам кажется, будто именно оно движется по небосводу, мы видим это каждый день, тогда как в действительности всё наоборот. Равным образом нам кажется, будто мы понимаем свободу и обладаем ей – но, увы, всё наоборот.

Первый шаг к постижению свободы начинается с обнаружения её связи с понятием каузальности, то есть причинно-следственного отношения. Мы склонны считать свободным то, что не определяется, не «опричинивается» воздействием, а действует как бы изнутри себя самого. Так, раб именно потому трактуется нами как несвободный, что его поведение детерминируется господином, его поступки есть в значительной степени следствие явных внешних причин, а его внутренняя детерминация скована. Напротив, мы воспринимаем свободным того человека, кто сам решает, что ему делать, в каком направлении ему двигаться — по крайней мере в существенной степени. Уже здесь в нас должна бы зашевелиться тревога, ощущение, что нечто не в порядке. И действительно, разве этот второй, свободный человек существует в вакууме и не подвергается воздействиям? Конечно же, подвергается. Влияют ли они на его решения, определяют ли они его поступки? Ещё как.

Представьте, что за свадебным столом один гость, упражняя собственную свободную волю, ткнул в сердцах в другого вилкой – и началась такая драка, что, как говорили в старину, хоть иконы выноси. Но кто же виноват? Он сам и его свободное решение? Постойте, не спешите судить человека. Если бы его сосед не вёл себя как скотина, этого бы не произошло. Наконец, вина лежит на том, кто посадил их рядом и на бессовестном изготовителе употреблённой ими водки. И на молодожёнах, естественно, без них бы не было самого торжества, на родителях обоих господ, породивших их на свет. На изобретателе вилки, на Исааке Ньютоне, Гае Юлии Цезаре, Гомере и даже вашем покойном прадедушке (да, без него не обошлось) – этот список можно длить до бесконечности, без них не возникла бы причинно-следственная цепь, приведшая к этой некрасивой сцене. В действительности, ответ на вопрос, кто виноват в свадебной драке может быть только один: всё мироздание в целом должно склонить свои раскрасневшиеся от стыда щёки, вплоть до сверхмассивных чёрных дыр, далёких звёзд и квазаров. Из списка не может быть исключен ни один атом, ни один нейтрино, ни одна виртуальная частица вакуума во всей мультивселенной, так как каждый её элемент взаимодействует со всеми остальными (через посредство третьих и так далее) в непрерывном пространственно-временном континууме.

Континуум этот настолько туго натянут, что между его звеньями и ножичка не просунуть, каждое событие оказывается определено не только какими-то ещё, оно определено абсолютно всеми элементами системы. И где же тут место для свободы, спрашивается? Дабы погружение вилки в соседа было актом свободы, наш свадебный пьяница должен был бы способен начать новую цепь каузальности, то есть дать начало событию, вырванному из детерминируемого причинами и следствиями континуума мироздания. Хотелось бы верить, что, способный на такое, он распорядился бы этим даром иначе.

В этой точке мы подошли к пониманию двух ключевых моментов. Во-первых, того, что такое свобода на самом деле. Имея в виду рассуждения Иммануила Канта, свобода есть способность спонтанно начинать новую цепь каузальности. Во-вторых, мы поняли, что она абсолютно невозможна – ни полностью, ни частично, ни в какой-либо иной форме. Данная позиция зовётся крайним, или абсолютным, детерминизмом, и в рамках системы образования принято называть её опровергнутой (как именно, никогда не сообщается), что, конечно, полная чушь, поскольку в отношении крайнего детерминизма не было не только опровержений, но даже мало-мальски серьёзных аргументов. Наиболее часто приводимый сегодня довод против является указанием на некоторые квантовые эффекты, такие как принцип неопределённости Гейзенберга. Из фундаментальной невозможности точного предсказания и измерения некоторых величин (ибо сам акт измерения влияет на квантовую систему) делается крайне поспешный вывод об их коренной случайности, как бы неполной детерминированности. По этому поводу Эйнштейн когда-то произнёс: «Бог не играет в кости» (Бог здесь понимается аллегорически, разумеется, см. его работу «Во что я верю»). И действительно, даже когда Вселенная играет в азартные игры, все карты у неё давным-давно просчитаны и только нам партии кажутся делом случая.

Пока что мы сосредоточились на детерминации внешней, которой люди и имеют склонность ограничиваться в рассуждениях о свободе. Однако изнутри (если имеет смысл проводить это различие) наше поведение определено столь же всецело. Им управляет бесчисленное множество генетических алгоритмов, от крупных, таких как инстинкты защиты потомства, подражания, размножения, доминантности, до мельчайших настроек вкусов, реакций и моделей поведения. Именно благодаря им мы стремимся ко всему тому, к чему стремимся, именно они затем преломляются под социокультурным и иным давлениями, создавая разнообразие индивидуальной и общественной жизни. Стоит немного подкрутить настройки программного кода любого из нас – и мы получим абсолютно другую личность, которой будет нравиться вкус свежей земли больше, чем клубничное мороженое, а фонарные столбы вызывать такую гамму желаний и эмоций, какие раньше пробуждал противоположный пол. Стоит нам принять в себя какие-нибудь психоактивные вещества или изменить соотношение гормонов и нейротрансмиттеров – и мы, опять же, получаем совершенно иначе функционирующую систему. Мы в плену «внутреннего» ничуть не меньше, чем «внешнего». Нам кажется, будто мы сами управляем своим поведением лишь потому, что мы воспринимаем собственные желания и их реализацию, но не умеем различить их каузальную определённость.

Классическое описание этой ситуации мы находим у Блеза Паскаля (письмо Г.Г. Шуллеру, октябрь 1674 г.):

«Представьте себе, пожалуйста, что [брошенный] камень, продолжая своё движение, мыслит и сознаёт, что он изо всех сил стремится не прекращать этого движения. Этот камень, так как он сознаёт только своё собственное стремление и так как он отнюдь не индифферентен, будет думать, что он в высшей степени свободен и продолжает движение не по какой иной причине, кроме той, что он этого желает. Такова же та человеческая свобода, обладанием которой все хвалятся и которая состоит только в том, что люди сознают своё желание, но не знают причин, коими они детерминируются. Так, ребёнок думает, что он свободно стремится к молоку, а рассердившийся мальчик — что он свободно желает мщения, робкий же — что он желает бегства. Так, пьяный думает, будто он по свободному решению воли разглашает то, относительно чего впоследствии, протрезвившись, он хотел бы, чтобы это осталось невысказанным».

Великие детерминисты от Паскаля и Канта (попытка последнего выбраться из него, как и из крайнего конструктивизма, была крайне неубедительна) до Ницше, Хайдеггера и Эйнштейна не могли не заметить, что эта информация имеет мало ценности для практического поведения и может, попросту говоря, и с ума свести.

Именно потому онтологическому понятию свободы, которая невозможна, следует противопоставить феноменологическое понятие свободы как реальности нашего внутреннего опыта. Человек оказывается в курьезной, абсурдной ситуации – сознавая невозможность свободы, он способен всё-таки существовать лишь «как если бы» он был свободен. Именно в этом, последнем смысле, человек, согласно словам Сартра, «обречён на свободу».

Феноменологическое понятие подлинной свободы предполагает, что мы перемещаем центры детерминации нашего поведения извне – внутрь нас самих. Свобода даже в этом последнем смысле не означает существования в вакууме и отсутствия привязанностей, ибо это неосуществимо. Она есть замена деструктивных зависимостей на те, которые отталкиваются от наших высших интересов, способствуя нашему счастью и развитию, гармония между внешним и внутренним так же, как гармония нашего внутреннего мира самого в себе. Вспомним ещё раз фигуры раба и свободного человека. Что принципиально отличает их? Зависимость раба осознаётся как таковая, поскольку угнетает его и подавляет, она противоречит его внутреннему миру и высшим интересам, находится в конфликте с ними. Зависимость свободного человека от мира внешнего и внутреннего не ощущается таковой (хотя является столь же полной), ибо не пребывает в противоречии с его природой и интенциями.

Феноменологическая свобода есть понятие не бинарное (Есть/Нет), а градуальное – это признак, всегда имеющий ту или иную степень проявления, мера вышеозначенной гармонии. Дабы быть в этом смысле свободными мы должны быть способны к самостоятельному интеллектуальному анализу и синтезу, а не лишь усваивающему мышлению. Это позволит избежать подчинения разрушающим инстанциям внутри культуры, экономики, политики и социального окружения, избежать того подчинения нашей мысли кому-то другому, которое, по справедливому выражению Толстого, есть «более унизительное рабство, чем отдавать кому-нибудь в собственность своё тело». Наконец, это даст возможность познать себя и понять, что же именно составляет нашу природу, каким законам она подчинена, чтобы затем найти для себя те ниши, те центры зависимости и детерминации, которые ей соответствуют.

© Олег Цендровский

Источник: m.vk.com

Комментарии: