Мы — это не наш мозг

Наше понимание человека уже изменилось благодаря нейронауке. Иногда кажется, что через вычислительную работу когнитивных и нейронных процессов можно объяснить буквально всё — от романтической любви и религиозных откровений до гастрономических пристрастий и умиления перед кошечками. Кажется, что все наши субъективные переживания — всего лишь хитроумная иллюзия, которую порождает наш мозг. Характера не существует. Это всё мозг. Личности не существует. Это всё мозг. Свободы воли не существует. Ну, вы поняли. 

Мозг итальянского физиолога «выделил» эту мысль, когда наука о мозге ещё только зарождалась. С тех пор многое изменилось: появились новые теории и новые технологии, которые позволили заглянуть внутрь работающего мозга. Мельчайшие особенности нашего поведения теперь можно проследить до их нейрохимических кореллятов. В результате появилась целая ветвь научных дисциплин с приставкой «нейро»: нейроэтика, нейроэстетика, нейросоциология, нейрофилософия и нейромаркетинг. Упоминания о дофамине и серотонине можно услышать в повседневных беседах. Нейробиологи становятся новыми поп-звёздами и экспертами по всем вопросам — от терроризма и наркотической зависимости до новейшего искусства и архитектуры. Популярная культура заражена нейроманией. Нам на разные лады повторяют мысль Молешотта. Биологический редукционизм снова в моде.

Во многом это напоминает ситуацию с генами, в которых совсем недавно видели главный источник интеллекта, агрессивности, дружелюбия и чуть ли не всех поведенческих особенностей человека. Но шумиха вокруг генов, поднятая в СМИ, себя не оправдала. То же самое теперь происходит и с нейронаукой.

Многие учёные — в том числе и сами нейробиологи — крайне скептически относятся к громким утверждениям популяризаторов науки о мозге. Нейронаука может многое рассказать о работе нейронов, глиальных клеток и синаптических связей, но не может объяснить фундаментальные компоненты нашего собственного опыта. Даже переживание красного цвета будет отличаться у разных людей в различных контекстах — не говоря уже о таких сложных чувствах и эмоциях, как страх, любовь и ненависть. Пусть все наши переживания и мыслительные процессы закодированы в определённой последовательности нейронных связей. Но объяснять сознание этими связями — всё равно что объяснять картину Ван Гога составом и расположением красок на холсте. 

Поведение сложного целого нельзя объяснить поведением его частей. Это довольно простой принцип, но почему-то не все его понимают.

Даже сама мысль о том, что мысли — это результат нейронных процессов, помимо всего прочего является результатом сложной исторической и культурной динамики. Мозг сам по себе не может породить ни одной мысли. Мы — это не наш мозг. Мы — это ещё и наши тела; наши отношения с другими людьми; наши культурные предубеждения; язык, на котором мы говорим; тексты, которые мы прочитали; опыт, который мы пережили. Ничего из этого не сводится к схемам активации нейронных связей — хотя, конечно, и выражается в них. «Трудная проблема сознания» — вопрос о том, как нейронные связи порождают сознательный опыт — не может быть решена в рамках современной нейронауки. 

В 1994 году лауреат Нобелевской премии Фрэнсис Крик написал книгу о мозге под названием «Поразительная гипотеза». Он писал: «Поразительная гипотеза состоит в том, что ваши радости и печали, ваши воспоминания и амбиции, ваше чувство собственного “Я” и свобода воли — всё это фактически не более чем проявление деятельности огромного комплекса нервных клеток и связанных с ними молекул. 

Для нейробиологов в этой гипотезе, разумеется, нет ничего поразительного. Это всего лишь базовая предпосылка, с которой учёный подходит к своей работе. Всё, кроме нейронов и электрохимических процессов, его просто не интересует. Не потому, что ничего кроме этого нет в природе, а потому, что всё остальное не вписывается в существующую научную парадигму — и, самое главное, не требуется для ответа на те вопросы, которыми учёный занят. В определённых рамках такой редукционизм полезен — отчасти именно благодаря ему наука о мозге сегодня добилась таких огромных успехов. Но попытка распространить нейронаучный подход на другие области изучения может привести к серьёзным недоразумениям. 

Критика расширительного подхода к толкованию нейронаучных открытий раздаётся не только со стороны философов, социологов и представителей гуманитарного знания, но и со стороны самих нейробиологов, которые стремятся более точно обозначить рамки своей дисциплины. Популярная идея о зеркальных нейронах как источнике эмпатии и взаимопонимания сейчас подвергается серьёзному сомнению. Гипотеза Антонио Дамасио о соматических маркерах как мотивационном факторе тоже неоднократно критиковалась специалистами. Переносить нейронаучные открытия в политику, теорию морали, культуру и психологию нужно очень осторожно. Нельзя просто брать идеи из нейробиологии и некритически применять их при решении вопросов, которые имеют совершенно другую природу. 

«Насквозь коммерциализированные интеллектуалы XXI века способны внести свой вклад в оглупление народа на более высоком уровне», пишет современный философ Томас Метцингер. Объяснять все стороны человеческого опыта функциями мозга — значит вносить свой вклад в это оглупление. 

Можно выделить три основных пункта, которые стоит учитывать при оценке общественного значения нейронаучных исследований.

1. «Нормального» состояния мозга не существует. Мозг — не только природный, но и культурный объект

Нельзя говорить о мозге, словно это некий архетипический, неизменный субстрат, все функции которого определены с самого начала и каким-то образом определяют нашу деятельность. Мозг меняется в результате взаимодействия с окружающим миром. Не существует двух людей с одинаковым мозгом. Поэтому, когда учёный проводит исследование с помощью магнитно-резонансного томографа, он сканирует не мозг человека «вообще», а мозг конкретного человека с определённой личной историей. 

Претензии нейронауки на универсальность были серьёзно поколеблены открытием нейропластичности. Устройство мозга не только не объясняет черты характера, личные предпочтения и эмоции человека, но и само нуждается в объяснении. Здесь открывается почва для взаимодействия нейронауки с гуманитарными и социально-историческими дисциплинами. Ни одна сторона этого взаимодействия не может претендовать на превосходство над другой. 

Страх новозеландского воина маори и страх европейского солдата в окопах Первой мировой — это разные эмоции. Концепции, в которые мы верим, накладываются на физиологические аффекты и изменяют их. Мы думаем и чувствуем не так, как другие. О том, почему это так, нейронаука может сказать очень мало. 

СМИ то и дело пестрят заголовками вроде «Учёные обнаружили в мозге источник сознания», «Учёные нашли в височной доле Бога», «Миндалина отвечает за социальную жизнь» и т. п. О разделении между левым и правым полушарием как о разделении между логикой и эмпатией, здравым смыслом и творческими способностями не говорил только ленивый. Но учёные всё больше сомневаются, что зоны мозга можно чётко специализировать по функциональной принадлежности. Все нейроны работают примерно одинаково: зрительную кору, например, можно перепрограммировать на обработку информации от органов слуха. Осязание может стать органом зрения.

Даже самые отдалённые области мозга определённым образом взаимодействуют друг с другом. Воспоминание — это всегда ещё и ощущение. Размышление — это всегда ещё и эмоция. Сегодня представители нейронауки всё чаще говорят не об отдельных функциях, а о динамическом единстве мозговой активности. В любой деятельности принимают участие сразу несколько областей мозга. Функциональная специализация существует, но её значение не так велико, как мы привыкли считать. Важен не только мозг, но и всё тело: оно напрямую участвует в каждой нашей мысли и эмоции.  

Различия между «мужским» и «женским» мозгом тоже существуют, но далеко не всегда понятно, насколько они универсальны и статистически значимы. Вероятно, исходных различий не так уж много. Пол здесь — только один из факторов. Гендерные конструкты и социальные установки иногда значат не меньше. Не существует неврологических структур, которые предписывали бы мужчинам или женщинам какое-то определённое поведение. Женщины, в отличие от мужчин, способны к деторождению. Но используют ли они эту способность и как они это сделают, определяется скорее культурой, чем биологией.

3. Мозг не является единственным источником сознательного опыта

Конечно, это не значит, что сознание порождают какие-то мистические духовные силы. Но мозг сам по себе тоже ничего не порождает. Эксперименты, при которых воздействие на ту или иную зону мозга вызывает определённое переживание — например, вспышки света, удовольствие или желание схватить что-нибудь рукой — не доказывают, что единственным источником этих переживаний является мозг. Через активацию определённой нейронной сети можно пробудить в вашем сознании сложную цепь воспоминаний. Но само воспоминание появилось в этих нейронах лишь благодаря вашему взаимодействию с другими людьми и окружающим миром. Мозг — это проводник, а не источник нашего опыта.

Сознание — это то, что мы делаем, а не то, что происходит внутри нас. Это скорее танец, чем пищеварение или выделения почек. Мы не замкнуты в собственной черепной коробке — сознание выходит далеко за её пределы. Люди говорят, что знают, сколько сейчас времени, если у них есть с собой часы. В этом смысле часы являются одним из компонентов нашего сознания — так же, как и язык, социальные и культурные институты, технологические устройства и символические системы. 

Сознание не возникает внутри мозга, как и смысл не является всего лишь компонентом предложения. Смысл обитает на поверхности предложения, а сознание — на поверхности нашей физиологии, тесно соприкасаясь с окружающим миром. Процитируем нейробиолога Роберт Бёртона: «Точно так же, как вам не следует ожидать, что вы прочтёте замечательную новеллу, заглянув в азбуку, вам не следует искать признаки сложного человеческого поведения на клеточном уровне». 

«Поразительная гипотеза», которая гласит, что человеческое сознание и поведение является не более чем совокупностью нейронных процессов, сегодня можно считать недоразумением или затянувшейся шуткой. И это утверждают не только гуманитарии. Наиболее убедительно об этом говорят сами нейробиологи, а также представители психологии и антропологии. Существует международная исследовательская сеть, участники которой сейчас занимаются выработкой критического подхода к нейронаучным открытиям. Они признают, что данные о мозге многое могут сказать о человеческом сознании и поведении. Но они не могут объяснить всего. 

Всё гораздо сложнее и интереснее. Мы — это не наш мозг.