Манипулятивная семантика

Манипулятивная семантика

Язык как система понятий, слов (имён), в которых человек воспринимает мир и общество, есть самое главное средство подчинения. «Мы — рабы слов», — сказал Маркс, а потом это повторил Ницше. Есть мнение, основанное на догадке Б. Ф .Поршнева, что первоначальной функцией слова на заре человечества было его суггесторное воздействие — внушение, подчинение не через рассудок, а через чувство.

Известно, что даже современный, рассудочный человек ощущает потребность во внушении. В моменты житейских неурядиц мы ищем совета у людей, которые вовсе не являются знатоками в возникшей у нас проблеме. Нам нужны именно их бессмысленные утешения и увещевания. Во всех этих «не горюй», «возьми себя в руки», «всё образуется» и т. д. нет никакой полезной для нас информации, никакого плана действий. Но эти слова оказывают целительное действие.

Внушаемость посредством слова — глубинное свойство психики, возникшее гораздо раньше, нежели способность к аналитическому мышлению. Это видно в ходе развития ребёнка. В раннем детстве слова и запреты взрослых оказывают большое суггесторное воздействие, ребёнку не требуется никаких обоснований. Мама не велела — это главное. Когда просвещённые родители начинают логически доказывать необходимость запрета, они только приводят ребёнка в замешательство и подрывают силу своего слова. До того как ребёнок начинает понимать членораздельную речь, он способен правильно воспринимать «предшественники слова» —издаваемые с разной интонацией звуки, мимику, вообще язык тела.

Особую роль в суггестии играют глаголы. Они древнее и первичнее, чем существительные. Именно глагольную фазу развития языка Б. Ф. Поршнев представляет как обретение словом возможности неодолимо запрещать действие или неодолимо побуждать к нему. Глагол и сегодня выполняет повелительную функцию, причём не только повелительным наклонением (сядьте!), но и инфинитивом (сесть!) и временными формами — прошедшим (сели!), настоящим (садимся!) и будущим (сядем!).

Второй слой воздействия посредством слова — развитое сознание и процесс познания. На заре науки Бэкон говорил: «Знание — власть» (это более точный перевод привычного нам выражения «Знание — сила»). За жаждой знания скрывается жажда власти — этот вывод Бэкона подтверждён философами последующих поколений, от Ницше до Хайдеггера. И вот одним из следствий научной революции XVI – XVII веков было немыслимое раньше явление: сознательное создание новых языков, с их морфологией, грамматикой и синтаксисом. Лавуазье, предлагая новый язык химии, сказал: «Аналитический метод — это язык; язык — это аналитический метод; аналитический метод и язык — синонимы». Анализ значит расчленение, разделение (в противоположность синтезу — соединению); подчинять — обязательно значит разделять.

Язык стал аналитическим, в то время как раньше он прежде всего соединял — слова имели многослойный, множественный смысл. Они действовали во многом через коннотацию — порождение словом образов и чувств через ассоциации. Связный и «соединяющий» язык складывается благодаря тому, что различные слова слегка по-разному отражают одну и ту же вещь, а одно и то же слово — какую-то сторону различных вещей.

Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык перешли в огромном количестве слова-«амёбы». Они настолько не связаны с конкретной реальностью, что могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (возьмите, например, слово «прогресс»). Это «прозрачные» слова, как бы не имеющие корней, не связанные с вещами (миром). Они делятся и размножаются, не привлекая к себе внимания — и пожирают старые слова. Они кажутся никак не связанными между собой, но это обманчивое впечатление. Они связаны, как поплавки рыболовной сети — сети не видно, но она ловит, запутывает наше представление о мире.

Важный признак этих слов-амёб — их кажущаяся «научность». Скажешь «коммуникация» вместо старого слова «общение» или «эмбарго» вместо «блокада» — и твои банальные мысли вроде бы подкрепляются авторитетом науки. Начинаешь даже думать, что именно эти слова выражают самые фундаментальные понятия нашего мышления. Слова-амебы — как маленькие ступеньки для восхождения по общественной лестнице, и их применение даёт человеку социальные выгоды.

Особого рода искусственным языком является политический язык. Любой политический язык имеет свой жаргон, понятный только «своим». Он содержит много слов-символов и служит сигнальной системой, позволяющей отличить «своих» от «чужих». В этих словах-сигналах, словах-символах закодирован смысл, доступный только представителю «своей» политической субкультуры. Принять «чужой» язык, не понимая, как правило, смысла слов-символов, в политике значит заведомо обречь себя на поражение. Освободительную и укрепляющую роль всегда играет естественный родной язык.

Тургенев писал о русском языке: «Во дни сомнений, в дня тягостных раздумий… ты один мне поддержка и опора». Когда в октябре 1941 г., во время наступления немцев, было решено ввести в Москве осадное положение, на утверждение Сталину принесли проект приказа. Он приписал к нему вводную строчку: «Сим уведомляется». Давно не употреблявшееся слово «сим» придало приказу совершенно особое звучание, затронуло глубинные слои коллективной исторической памяти людей, соединило события момента с вехами тысячелетнего пути народа.

Вот, казалось бы, взаимозаменяемые слова — «руководитель» и «лидер». Почему пресса настойчиво стремится вывести из употребления слово «руководитель»? Потому, что это слово исторически возникло для обозначения человека, который олицетворяет коллективную волю, он создан этой волей, он — продукт сотрудничества. Слово «лидер» возникло из философии конкуренции. Лидер персонифицирует индивидуализм предпринимателя.

Характеристики слов-амёб, которыми манипуляторы заполняют язык, хорошо изучены. Предложено около 20 критериев для их различения — все они красноречивы. Так, эти слова уничтожают всё богатство семейства синонимов и сокращают огромное поле смыслов до одного общего знаменателя. Он приобретает «размытую универсальность», обладая в то же время очень малым, а то и нулевым содержанием. Объект, который выражается этим словом, очень трудно определить другими словами — взять хотя бы слово «прогресс», одно из важнейших в современном языке. Такие слова быстро приобретают интернациональный характер.

Чтобы ввести слово в обиход, очень важно учесть его звучание, «звуковой облик». В период общественных потрясений важным становится не благозвучие в его обычном смысле, а броскость, энергичность слова, необычность звучания. Для этого хорошо подходят иностранные слова, насыщенные звонкими согласными (брокер, консалтинг, миллениум), особенно удвоенными (триллер, саммит). Привлекательность достигается и смешением стилей (камикадзе-шахид, напиток «Кургазак-Оранж»), иногда сочетанием слов с несовместимыми смыслами (демоисламисты).

В XX веке искусственное создание языка в целях манипуляции сознанием было поставлено на научную основу. Американский социолог Гарольд Лассуэлл стал изучать роль слова в пропаганде (а затем и манипуляции сознанием) с помощью точных методов. Начав свои исследования ещё в годы Первой мировой войны, он обобщил результаты в 1927 г. в книге «Техника пропаганды в мировой войне».

Он разработал методы семантического анализа текстов — изучения использования тех или иных слов для передачи или искажения смыслов («политическая семантика исследует ключевые термины, лозунги и доктрины под углом зрения того, как их понимают люди»). Отсюда было рукой подать до методов подбора слов. Лассуэлл создал целую систему, ядром которой стали принципы создания «политического мифа» с помощью подбора соответствующих слов.

Специалисты почерпнули много знаний и из «языковой программы» нацистов. Они создали и даже формализовали особый «магический язык» (т. н. Lingua Tertii Imperii — язык Третьего рейха). Приступая к «фанатизации масс», нацисты сделали ещё один шаг к разрыву связи между словом и вещью. Они ввели множество неологизмов, изменили смысл привычных слов и понятий. Их программу иногда называют «семантическим терроризмом», который привёл к разработке «антиязыка». В этом языке применялась особая, «разрушенная» конструкция фразы с монотонным повторением не связанных между собой утверждений и заклинаний. Этот язык очень сильно отличался от «нормального». Большая работа в области методов «придания ложного смысла бесспорным фактам с помощью лексических средств» была проведена специалистами Геббельса, о чём имеется обширная литература.

Немецкий исследователь политических мифов Э. Кассирер писал, что воздействие нацистской идеологии на язык было столь велико, что произошло изменение функции языка — его «магическая» функция стала доминировать над информационной. «Магическое слово не описывает вещи или отношения между вещами; оно стремится производить действия и изменять явления природы. Подобные действия не могут совершаться без развитого магического искусства. Только маг или колдун способен управлять магией слова, только в его руках оно становится могущественным орудием».

Слово «избиратели» заменяют на «электорат». Когда депутат говорит «мои избиратели», порождаемые этим словом ассоциации указывают, что депутат — производное от того коллектива, который его избрал (создал). Выражение «мой электорат» воспринимается как «мой персонал» (моё предприятие). Электорат — общность пассивная и ведомая, она почти «создаётся» политиком.

Особое направление в выработке новых слов с заданным смыслом — изобретение сокращений, аббревиатур. Мы помним, какое собственное значение приобрели слова СССР или РСФСР — они приобрели свой образ, не вполне сводимый, например, к имени Советский Союз. ВЧК просуществовала всего три года, а слова «чека» и «чекист» сохранились до сих пор. Очень сильное воздействие на подсознание оказывало в последние десятилетия сокращение КГБ (и гэбист), причём на обывателя Запада оно действовало едва ли не сильнее, чем на жителей СССР.

Аббревиатуры могут создать целое семейство новых понятий, отличное от тех, которые сопровождают полное имя. Дж. Оруэлл писал: «Слова “Коммунистический Интернационал” приводят на ум сложную картину: всемирное человеческое братство, красные флаги, баррикады, Карл Маркс, Парижская коммуна. Слово же “Коминтерн” напоминает всего лишь о крепко спаянной организации и жёсткой системе доктрин». Конструируются и сокращения с сильным отрицательным смыслом (например, совдепия) или мрачным, угрожающим (бомж).

Создание искусственного языка идёт по двум направлениям. Ищется приемлемое по денотации слово. То есть выбирается слово, в денотации (диапазоне смыслов) которого имеется и такой, что может быть притянут к обозначению данного явления. Пусть даже это один из многих смыслов слова, третьестепенный и малоупотребительный. Но он существует, и не является прямой ложью его использование. Так, с 1965 г. военные действия во Вьетнаме назывались в прессе «программа умиротворения». Это слово настолько вошло в обиход, что в газетах можно было прочесть такое сообщение: «Одна деревня так упорно сопротивлялась умиротворению, что в конце концов её пришлось разрушить». Умиротворение и война в своих денотациях где-то чуть-чуть перекрываются, так вместо слова «война» берётся «умиротворение».

Второе воздействие слова — коннотация, то есть те ассоциации, которые пробуждает произнесение или прочтение слова. Так, во время войны во Вьетнаме важное место в пропаганде занимало слово «сдержанность». Коннотация его полезна для пропаганды. Так, в 1972 г. в обращении к нации президент Никсон заявил: «В течение всей войны США проявляли беспрецедентную в военных анналах степень сдержанности». 19 июля 1971 г. И. Колби сообщил, что под его руководством была проведена операция, суть которой состояла в организации покушений на нежелательных общественных деятелей Южного Вьетнама, и что к тому моменту было ликвидировано 20 587 таких деятелей. Называлась она «Операция Феникс».

Помимо слов «умиротворение» или «сдержанность», ключевым понятием было словосочетание «защитная реакция». Например, массированные бомбардировки Северного Вьетнама в феврале 1972 г. (139 налётов) назывались «защитная реакция». Лингвисты пишут, что во время вьетнамской войны были разработаны методы построения сложных политических эвфемизмов. Это уже не отдельные слова и понятия, а большие языковые конструкции с точно измеренными эффектами воздействия на сознание.

Из языка были исключены все слова, вызывающие отрицательные ассоциации: война, наступление, оружие по уничтожению живой силы. Вместо них были введены слова нейтральные: конфликт, операция, устройство (antipersonnel device). Мёртвые зоны, в которых диоксинами была уничтожена растительность, назывались «санитарными кордонами», напалм — «мягким зарядом», самые обычные концлагеря — «стратегическими селениями» и т. д. Были наложены и строго соблюдались табу на использование огромного количества нормальных слов. Президент Американского лингвистического общества Д. Болинджер заявил тогда: «Америка — это первое общество, которое добилось настоящего табу на все неприятное».

Большой манипулятивной программой стало изменение языка с целью достижения его «политкорректности». Феминистки усмотрели в слове history (история) слово his (его) и потребовали называть историю женщин herstory. Так слова превращаются в заклинания. В «политкорректной» Библии слова Бог-отец заменяют на Бог-отец-мать и т. п.

Сегодня политики и пресса постоянно меняют смысл слов в зависимости от конъюнктуры. Как сказал Г. Честертон, «прежде “компромисс” означал, что полбуханки хлеба лучше, чем ничего. У нынешних политиков “компромисс” означает, что полбуханки лучше, чем целая буханка». Бомбардировки Югославии в 1999 г. были названы «гуманитарной интервенцией», и это понятие даже ввели в международное право.

Политики избегают использовать слова, смысл которых устоялся в общественном сознании. Их заменяют эвфемизмами (vk.com/wall-20954938_135818) — благозвучными и непривычными терминами. Так, в ходе реформы в официальных и даже пропагандистских документах не употреблялось слово «капитализм». Нет, что вы, мы строим рыночную экономику. Беженцы из Чечни? Что вы, у нас нет беженцев, это «вынужденные переселенцы».

Одним из важных инструментов политического языка являются ярлыки, которые «навешиваются» политическим противникам. Они создаются и вводятся в употребление с целью опорочить или высмеять противника путём воздействия на чувства и подсознание — без приведения рациональных доводов. Так, эффективным оказался введённый в обиход в 1983 г. Р. Рейганом ярлык «империя зла», который придавал борьбе с СССР на последней стадии холодной войны оттенок религиозного противостояния дьяволу.

Сегодня о вторжении в язык с целью программировать поведение известно так много, что вдумчивый человек может использовать это знание в личной практике. Художественное осмысление дал писатель Оруэлл со своим образом «новояза» в романе-антиутопии «1984». Оруэлл дал фантастическое описание тоталитарного режима, главным средством подавления в котором был новояз — специально изобретённый язык, изменяющий смысл знакомых слов. Этот новояз — доведённый до логического предела язык прессы.

Использованные материалы:

С. Г. Кара-Мурза «Манипуляция сознанием. Век XXI»

Комментарии: