Российская наука и научные коллекции

Дмитрий Гельтман,

«Троицкий вариант» №22(116), 6 ноября 2012 года

Любая наука начинается с накопления фактических данных. Для целого ряда наук инструментом такого накопления были и остаются научные коллекции. Их значение для отдельных отраслей знаний (например, ботаники и зоологии) такое же, как у ускорителей для ядерной физики, сверхмощных телескопов для астрономии, современных хроматографов для химии, суперкомпьютеров для биоинформатики и т. д.

Не претендуя на полный охват темы, остановлюсь на близких мне ботанических коллекциях (особенно гербариях), так как проблемы организации и развития российских научных коллекций, как выясняется, достаточно общие.

С гербарием все или почти все сталкивались на школьных уроках ботаники. Гербарный образец представляет собой особым образом засушенное растение, снабженное этикеткой, содержащей сведения о происхождении образца (обычно это место сбора, условия произрастания растения, дата сбора, фамилия коллектора), смонтированное на листе бумаги либо помещенное в специальный пакет.

Первый русский гербарий, собранный лейб-медиком Петра Великого Робертом Карловичем Арескиным

Какую информацию заключает в себе ботанический коллекционный образец, как, впрочем, и зоологический? В первую очередь, только он достоверно фиксирует нахождение живого организма и определенной точке пространства в конкретный момент времени. Все другие данные (запись в полевом дневнике, рисунок, фотография) нельзя считать полностью достоверными: запись в дневнике может быть ошибочной, рисунок или фото — не отражать существенные признаки вида и т. п. А коллекционный образец всегда можно изучить и, при необходимости, переопределить его видовую принадлежность, да и по-иному оценить отличительные признаки вида.

С помощью коллекционных образцов, собранных в XVIII и XIX веках, мы можем проследить изменения флоры и фауны, например, окрестностей Санкт-Петербурга, выяснить, какие растения, в том числе и редкие, встречались в нынешней городской черте, какие из них водятся там до сих пор, какие — нет.

Особое значение имеют так называемые типовые (аутентичные) образцы, по которым были описаны новые для науки виды, подвиды, разновидности. Такие образцы важны для правильности применения научных названий, и они принципиально невозобновимы: в самом деле, невозможно повторить образцы, с которыми работали Карл Линней или Петер Симон Паллас (в данном случае принципиальное значение имеет то, кто и когда работал).

Важны и так называемые ваучерные образцы, подтверждающие систематическую принадлежность объектов специальных исследований: кариологических, биохимических, молекулярно-филогенетических. Если такие образцы отсутствуют, невозможно проверить систематическую принадлежность объекта, и результаты исследования (часто — весьма дорогостоящего) попросту теряют смысл.

Коллекционный образец полифункционален, причем о некоторых возможностях его использования специалисты, когда-то его собравшие, не могли даже догадываться. Современные технологии позволяют получить представление о химическом составе растения по небольшому фрагменту, который может быть отделен от гербарного образца. Выделение ДНК из гербарных и зоологических коллекционных образцов для молекулярно-филогенетических исследований сейчас уже стало рутинной практикой. А однажды исследователи загрязнения воздуха промышленными выбросами попросили нас отделить фрагмент листа березы от гербарного образца, собранного на Кольском полуострове в доиндустриальную эпоху, так как считали, что ныне незагрязненных участков там уже не осталось. Велико и общекультурное и историческое значение коллекций.

Многие старейшие научные учреждения России формировались как раз вокруг научных коллекций. В частности, наш Ботанический институт им. В. Л. Комарова РАН, находящийся в преддверии своего 300-летнего юбилея, располагает около 7 млн гербарных образцов (примерно 40% всего гербарного фонда России), а также палеоботанической, дендрологической (коллекция древесин), карпологической (коллекция плодов и семян) коллекциями, живыми коллекциями Ботанического сада, специальной коллекцией культур грибов. Огромные зоологические коллекции имеются в Зоологическом институте РАН и Зоологическом музее МГУ.

Разумеется, поддержание и развитие коллекций требуют специальных усилий и средств. Необходимы специальные здания и устройства для хранения, штат технических и научных работников, расходные материалы (для гербария — специальная бумага архивного качества, клей, в других — фиксаторы и т. п.), в последнее время — средства для дигитализации образцов.

В большинстве стран, которые принято называть цивилизованными, естественнонаучные коллекции рассматриваются как важная часть научной инфраструктуры. Контакты с коллегами позволяют заключить, что могут возникать проблемы со средствами на научные исследования, но инфраструктура коллекций в целом поддерживается на нужном уровне. Так, к зданию Гербария Королевских ботанических садов Кью близ Лондона примерно каждые 20–30 лет пристраивается новое крыло; невозможно представить, чтобы при любом сокращении финансирования этого учреждения для гербария стали бы покупать бумагу чуть худшего качества — скорее сократят какую-нибудь исследовательскую программу. В последние десятилетия построены новые помещения Гербария Ботанического сада и Ботанического музея в Берлине (под землей, помня, что старое здание вместе с большей частью образцов сгорело во время бомбежки в 1945 году), активно реконструируются коллекции Музея естествознания в Париже. Вряд ли можно найти хороший исследовательский университет в США (тот, конечно, где преподается общая биология), где бы не было достаточно крупного гербария и/или зоологического музея с фондовыми коллекциями. Кстати, если посмотреть на первые позиции популярных ныне международных рейтингов университетов, окажется, что в большинстве своем они имеют крупные гербарные коллекции.

Этот образец из коллекции основателя Ботанического музея Академии наук, судя по многочисленным пометкам, неоднократно попадал в поле зрения исследователей. Фото из фондов БИН РАН

Что же у нас? К сожалению, и в советское время научные коллекции были не в самом лучшем состоянии. Достаточно сказать, что за все годы советской власти в стране не было построено ни одного здания, специально предназначенного для гербарных коллекций, а крупнейший российский гербарий Ботанического института им. В. Л. Комарова РАН до сих пор находится в здании постройки 1912 года. Определенные попытки получить средства для расширения этого здания предпринимались и в 50-е, и в 70–80-е годы прошлого века, но результатов они не дали. А ведь в общем объеме строительства, которое тогда вела АН СССР, стоимость даже нового современного здания составила бы несколько процентов, если не доли процента! Не была особо престижной и работа сотрудников, занимавшихся коллекциями, так как у многих из них не доходили руки до защиты диссертаций, а именно от наличия ученой степени тогда зависело финансовое благополучие.

Тем не менее, в советское время научные и учебные институты имели определенные собственные средства, которые позволяли хотя бы эпизодически поддерживать коллекции: покупать расходные материалы, фиксаторы, шкафы, специальное оборудование и т. п. Многое зависело от настойчивости руководителей и хранителей коллекций.

В последние 20 лет ситуация, мягко говоря, не улучшилась. Базовое финансирование институтов РАН (сейчас называемое субвенцией на выполнение государственного задания), в том числе и тех, которые располагают коллекциями мирового значения, как известно, включает только заработную плату и средства на коммунальные платежи (и то не полностью), а факт наличия коллекций практически не учитывается. О научных коллекциях нет упоминания в Уставе РАН (хотя наш институт посылал соответствующее предложение при обсуждении его проекта), нет и специальной академической программы поддержки коллекций, а существующие программы поддержки ботанических садов и музеев (по центральной части РАН) не охватывают всего разнообразия коллекций.

Очень по-разному складывается судьба коллекций, находящихся в ведении вузов. Гербарий Томского университета, например, пользуется большой известностью и является гордостью университета. В большинстве случаев судьба коллекции зависит от благосклонности ректора и настойчивости руководителя коллекции. Сам факт наличия коллекций никак не учитывается в министерских рейтингах высших учебных заведений. Нередко получается так, что с уходом энтузиаста, посвятившего себя хранению коллекции, она в лучшем случае перемещается в неприспособленное помещение, в худшем — просто выбрасывается. Думаю, ситуация была бы иной, если бы одним из обязательных условий получения статуса федерального университета было бы наличие научных коллекций, внесенных в международные системы учета.

В ФЦНТП «Исследования и разработки по приоритетным направлениям научно-технического комплекса России на 2006–2013 годы» есть направление 1.8, в рамках которого должны поддерживаться уникальные объекты научной инфраструктуры, в том числе и коллекции. На практике же в рамках этого направления программы поддерживается не более пяти коллекций, которые попали в один лот с обсерваториями и другими подобными объектами. Конечно, это очень мало! Следует также отметить, что в этих лотах речь идет о научных исследованиях на базе уникальных объектов научной инфраструктуры, т. е. предполагается не столько развитие инфраструктуры объектов, сколько получение каких-то научных результатов (еще желательно и патентоспособных). Ну и система отчетности по этим проектам справедливо снискала определение «бессмысленной и беспощадной».

Не способствует процветанию коллекционного дела и система оценки научного труда. Идеальный сотрудник коллекции, как правило, сочетает в себе качества научного и технического работника. Стремление измерить все аспекты научной деятельности исключительно индексом Хирша и похожими показателями (даже просто числом публикаций) бьет как раз по этим сотрудникам, которые справедливо считают неоправданным отвлечение от «чистой науки» на занятия коллекционной работой.

В последнее время о коллекциях заговорили в связи с нашумевшей историей о попытке отъема земель Павловской станции Всероссийского института им. Н. И. Вавилова. Оказалось, что в стране практически нет каких-либо нормативных документов, касающихся коллекций. Правда, их нет и во многих других странах (что не мешает их властям понимать значение коллекций и заботиться о них), однако в нашей стране, как известно, чиновник обычно не верит ни экспертам, ни очевидным фактам, ни международному опыту, если отсутствует «бумага с печатью».

Тем не менее, «Павловский инцидент» принес некоторые плоды. Слушания о коллекциях состоялись в Общественной палате, прошел круглый стол в Государственной Думе. На этих мероприятиях собрались представители практически всех видов биологических коллекций, стал виден масштаб проблемы. Подготовлен и внесен в Думу проект федерального закона «О генетических ресурсах растений и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации», который, в случае принятия, может стать хотя бы некоторым препятствием для захвата земель опытных станций и ботанических садов. Подготовлена и принята программа развития биотехнологии, где есть упоминание о значении коллекций. Шла речь о подготовке рабочей группы по коллекциям при одном из комитетов Госдумы, хотя пока она не создана.

Несмотря на некоторое внимание к проблеме, пока ситуация принципиально не изменилась. Коллекционная работа как специально не поддерживалась, так и не поддерживается. Соответствующих программ нет ни в РАН, ни у РФФИ (кстати, у Национального фонда научных исследований США такие программы есть), а министерские лоты совершенно недостаточны и не вполне корректно сформулированы. Постоянно возникают проблемы с международным обменом коллекционными образцами: таможня очень часто не может понять, что в этом мире бывает что-то, представляющее большую ценность, но не имеющее таможенной стоимости.

К сожалению, в России нет практики отнесения отдельных научных объектов к национальному достоянию страны. А между тем, такая система достаточно успешно работает в ряде постсоветских стран: Белоруссии, Украине, Узбекистане. К подобным объектам в этих странах относят и коллекции: например, статус национального достояния имеют 8 из примерно 50 гербариев Украины. Этот статус предполагает постоянное (не конкурсное) финансирование из государственного бюджета, что позволяет решить если не все, то хотя бы некоторые имеющиеся проблемы.

Без сомнения, российские научные коллекции, особенно важнейшие, должны получить специальное постоянное финансирование. Не так уж принципиально, как это будет сделано: специальной строкой в базовом финансировании, в рамках ведомственных или федеральных программ. Важно помнить и о том, что состояние таких коллекций является хорошим индикатором цивилизованности страны и просвещенности ее управленческой и политической элиты. Попытки создать «новое лицо» российской науки (Сколково, мегаустановки, мегагранты и т. п.) обречены на провал, если в стране не будет в том числе и нормального отношения к научным коллекциям — национальному достоянию, которое создавалось трудом многих поколений ученых. Если всё будет по-прежнему, в это «новое лицо» серьезные зарубежные коллеги просто не поверят.