Вирус мирового беспорядка: что такое киберфеминизм?

Появление интернета и виртуальной коммуникации, гипотетически освободившее пользователей от их физического пола, стало отправной точкой для движения киберфеминизма. Теоретики Сэди Плант, Донна Харауэй и коллектив VNS в своих манифестах призывали освободить машины от власти мужчин и стать вирусами, изображениями или же киборгами. T&P рассказывают об истории этого движения, художественных практиках и о том, в какой форме киберфеминизм существует сегодня.

В 1988 году феминистка и социалистка Донна Харауэй написала «Манифест киборгов» — политизированную кибер-фем-панк-утопию о будущем по ту сторону мифов о спасении и гендерных бинарностей. В этой работе она (пере)изобрела и описала фигуру киборга, нарушающего границы стабильной субъективности и являющегося продуктом смешения животного, человеческого и технологического. Это был головокружительный текст. Киборги и Харауэй попирали все, что попадалось им на пути и представляло собой наследие мира патриархата, капитализма и фалло-онто-логоцентризма: оппозицию приватного и публичного, мифы о естественной гармонии, психоаналитическое эго, сексуальные идентичности, разделение субъекта и объекта, труда и удовольствия, виртуального и реального, искусственного и настоящего. Все, что представляло собой ограничения для скорости и интенсивности воображения, телесных энергий и чувствительности, должно было быть удалено.

Тем не менее, киберфеминизм не является изобретением Харауэй, хотя она и оказала на него колоссальное влияние. Сам термин появился в 1991 году и одновременно в двух местах/текстах, независимо друг от друга: в Англии его начала использовать культуролог и философ Сэди Плант, а в Австралии участницы арт-коллектива VNS Matrix. Киберфеминизм просто витал в воздухе. Первые хакерские сообщества, киберпанк, искусственный интеллект, технологические утопии — все это сулило возможность новых, удивительных конфигураций общественных отношений, децентрализацию власти, выход за рамки ограничений человеческой природы и телесности. Однако этот прекрасный новый мир неизменно оказывался клубом только для мальчиков и, соответственно, оставался довольно консервативным, когда дело доходило до гендерных отношений. Должен был появиться кто-то, кто снимет эту последнюю заградительную печать и до конца раскроет субверсивные возможности новых технологий и техно-мышления. Именно эту роль и сыграл киберфеминизм, ставший одним из самых радикальных и умопомрачительных революционно-утопических проектов конца ХХ века.

«Не идеология, а браузер»

В своей книге «Нули и единицы» Сэди Плант дает следующее определение киберфеминизма: «Это постгуманистическое восстание — вооруженный мятеж нарождающейся системы, объединяющей машины и женщин, против мировоззрения и материальной реальности патриархата, все еще пытающегося подчинить их». По мысли Плант, интернет-технологии с их анонимностью и доступностью представляли собой естественных союзниц женщин в борьбе против гендерного и капиталистического угнетения. Нужно было лишь освободить их революционный потенциал от влияния корпораций и мужского доминирования. Именно на это и направили все свое неистовое воображение и безудержную страсть киберфеминистки.

VNS Matrix работали с разными жанрами и медиа. Они занимались созданием видеоинсталляций, текстов, событий, билбордов и компьютерных игр. Им принадлежит один из ключевых текстов движения — «Киберфеминистский манифест XXI века», в котором они провозгласили себя новым вирусом мирового беспорядка и саботажницами центрального процессора Большого Папочки. В 1995 году они разработали игру All New Gen: в ее сюжете «кибершлюхи» и «кибертеррористические анархистки» взламывают базу данных Большого Папочки, представляющего из себя эдипальное воплощение техно-индустриального комплекса, чтобы посеять там семена Нового Мирового Беспорядка и покончить с фаллической властью.

VNS Matrix стремились использовать новые технологии, чтобы разрушить представление о стабильных сексуальных и гендерных идентичностях, укорененных в биологической, телесной природе. В анонимности интернет-пространства гендер и пол, казалось, утрачивали привязку к естественному и превращались в поток теряющих свою референциальную силу знаков, что открывало возможность для эмансипации от ограничительной и дисциплинирующей власти категорий гендера и сексуальности: при входе в игру All New Gen пользователю предлагалось выбрать свой пол: мужской, женский или никакой. Только выбор никакого пола был правильным, при выборе других вариантов игра прекращалась.

Киберфеминистки пытались деконструировать не только идентичность, но и телесность, до сих пор служившую ей незыблемым основанием. В 1995 году Линда Демент провела перформанс Cyberflesh Girlmonster, в ходе которого она отсканировала тела тридцати женщин и записала их звуки. Из получившихся аудиовизуальных данных она собрала интерактивный монструозный ассамбляж, представляющий собой смешение шумов, изображений и информационных данных: таким образом, вместо представления о теле как о едином, гармоничном целом утверждалась множественность, случайность и частичность телесных проявлений, собирающихся и распадающихся на множественные дискурсы и аффекты.

Киберфеминизм не поддерживает квантовую механику и не имеет ничего общего со скучными игрушками для скучных мальчиков

В сентябре 1997 года в Касселе прошел Первый киберфеминистский интернационал, собравший порядка тридцати художниц, активисток и мыслительниц из восьми стран (в том числе и из России: Алла Митрофанова прочитала лекцию, а Глюкля и Цапля [художницы-участницы группы «Что делать?» и «Фабрика найденных одежд». — Прим. ред.] вместе с огромной куклой из-за проблем с визами нелегально перемещались из страны в страну и слали по факсу записи из своего путевого дневника). К этому моменту киберфеминизм уже включал в себя целый ряд практик и форматов, позволявших участницам движения взаимодействовать между собой и одновременно разрушать господствующую систему. В этот список входили чаты только для женщин, почтовые рассылки, художественные практики и воркшопы, кружки по самообразованию, веб-зины и объединения хакерш.

В ходе съезда Интернационала киберфеминистки обсудили такие темы, как цифровые само-репрезентации женщин и тел-данных; теории видимости гендерных различий в сети; киберсекс; феминистское порно; опасность фетишизации желания и способы поддержки сетевых феминистских проектов в разных странах. Вместо того, чтобы дать четкое и строгое определение киберфеминизма, был выпущен 101 антитезис о том, что не является киберфеминизмом. Кроме множества других вещей, из этого списка можно, например, узнать, что киберфеминизм не поддерживает квантовую механику, не имеет ничего общего со скучными игрушками для скучных мальчиков и не представляет собой зону, свободную от курения.

Впрочем, никто и не ожидал, что киберфеминистки будут серьезно обсуждать вопрос об общепринятом определении своего движения. В конце концов, киберфеминизм не стремился стать новой тотальной идеологией, претендующей на объективное объяснение всего в мире. Скорее он, по выражению Аллы Митрофановой, должен был стать браузером «для просмотра и навигации в современных культурных сдвигах и историческом наследии».

«Олдскульный феминизм»

Киберфеминистки были настроены довольно критично по отношению к традиционному феминизму, которому вменялись в вину эссенциализм, антитехнологизм и антисексуальность. Со времен де Бовуар одной из главных целей женского движения было установление равенства прав мужчин и женщин, что означало, что женщина наконец должна перестать быть объектом подчинения и стать субъектом власти, истории, знания. Взамен или рядом с мужчиной-демиургом должна была появиться женщина-богиня. И это было совсем не то, чего хотели киберфеминистки.

Lola's bad

Сэди Плант считала, что феминизм, стремящийся добиться признания за женщиной статуса субъекта, преследует неправильную цель, так как любой субъект всегда будет субъектом маскулинным. Киберфеминистки призывали к новому, «безответственному феминизму», который признавал случайность категории женского и множественность женских опытов. Целью этого нового феминизма было не становление субъектом, но становление монстром, вирусом, животным, слизью, изображением, аватаром. Как провозгласила еще Донна Харуэй: «Я скорее буду киборгом, чем богиней».

Однако, было бы неверно сводить отношения киберфеминизма к предшествующему феминистскому движению только к жесту отрицания. На самом деле, киберфеминистки адаптировали и использовали множество теоретических и социальных подходов и практик, уже изобретенных в других феминистских течениях. Стратегии сепаратизма (рассылки только для женщин, группы взаимопомощи, чат-группы, сети и техническое обучение от женщин и только для женщин), феминистские теории языка, культуры и общества, создание новых женских образов в борьбе с безудержным сексизмом в сети и даже стратегический эссенциализм: все это было плодом интеракции между кибер- и более широким феминистским полем.

Целью этого нового феминизма было не становление субъектом, но становление монстром, вирусом, животным, слизью, изображением, аватаром

Но киберфеминизм взаимодействовал со всем, что досталось ему в наследие, не как бережливая наследница. Киберфеминизм был вирусом всех традиционных идеологий, основанных на идентичностях (феминизм не исключение). Его миссией было не реформирование и не игра внутри заданных параметров, а взлом системы, ее перекодировка и последующий запуск хакнутой версии. Главная протагонистка киберфеминизма (по крайней мере, в некоторых версиях) — это хакерша, взламывающая системы безопасности и гендерную матрицу и при этом получающая непосредственное удовольствие, экстаз, от своей деятельности. И в этом также заключалось еще одно отличие от традиционного активизма со свойственной ему серьезностью и аскетизмом: киберфеминизм был заряжен радостью, аффектами, желаниями, стремлением играть и веселиться, не оглядываясь на ограничения бесконечно устаревшего мира.

«We are the future cunt»

Из схватки с реальным миром киберфеминистки не вышли победительницами. По крайней мере, пока что. Интернет 2.0 с вездесущими соцсетями, рекламой, предоставлением личных данных и их использованием в целях коммерции и наблюдения окончательно убили представления о субверсивном потенциале сети и новых технологий. Геймергейт показал, что виртуальное пространство до сих пор остается крайне патриархальным и маскулинным. Не прибавляет оптимизма и статистика, согласно которой на технических позициях в ведущих информационных компаниях женщины составляют лишь около 10% штата.

Когда-то немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель на замечание о том, что действительный астрономический порядок не соответствует его философским концепциям, ответил: «Тем хуже для него». Хакнув Гегеля, можно сказать: «Киберфеминисткам не удалось уничтожить мир патриархата и капитализма: он остался таким же репрессивным, ограниченным и унылым. Тем хуже для него».

Впрочем, киберфеминисткий проект не завершен. Многие хакерские коллективы, арт-объединения, исследовательские проекты, группы в социальных сетях, борющиеся с агрессивным маскулинизмом в виртуальном сообществе, явно или косвенно перенимают киберфеминистские стратегии и тактики. Так что вирус мирового беспорядка не дезактивирован: он на время перешел в энергосберегающий режим.