Дайте мне лабораторию, и я переверну мир

История о том, как научные факты появляются на свет, меняют нашу реальность и становятся частью повседневной жизни.

Как в нашем мире появились микробы? Теперь мы все регулярно делаем прививки, моем руки перед едой, а также пьём пиво и молоко, срок годности которых увеличен благодаря пастеризации.

Во второй половине XIX века люди вдруг обнаруживают, что они со всех сторон окружены крошечными микроорганизмами. Это изменение, может быть, было более неожиданным и радикальным, чем все политические революции. Но как именно оно произошло?

Как наука смогла выйти за пределы лабораторий, вторглась в наши дома, больницы и холодильники?

Обычно научные открытия представляют себе следующим образом: одинокий учёный проводит кропотливые исследования, результатом которых становится достижение истины. Затем истина выносится на общее рассмотрение, распространяется по миру и получает практическое применение, а учёный, как герой-первооткрыватель, получает славу и признание.

Но это не происходит внезапно и автоматически. Мы знаем множество примеров того, как научная истина замалчивалась и оставалась невостребованной. Микробы, в случае Пастера, должны были стать участниками общественной жизни. Нужно было привлечь к ним интерес и внимание общества.

Сосуд с изогнутым горлышком позволил Пастеру опровергнуть теорию самозарождения жизни. В него может проникнуть воздух, но не микробы — брожение не начнётся, пока сосуд не наклонить в сторону.

Источник: pasteurbrewing.com

До Пастера причинами болезней считались не крохотные микроорганизмы, а самый широкий круг факторов — загрязнённая городская среда, ветры, почвы, массовые скопления людей и скота. Гигиенисты, которые в XIX веке стали широким общественным движением, пытались бороться с этими причинами в масштабе целых городов и государств. Повсеместное введение водопроводов и канализаций, нормы проветривания и влажности воздуха в помещениях — всё это их достижения.

Пастеру удалось получить поддержку со стороны этого движения — так «перевести» их интересы, чтобы никто уже не мог пройти мимо его лаборатории. Болезни становятся неотделимы от манипуляций с пробирками, чашками, сосудами с длинным изогнутым горлышком и вакцинами, которые производит учёный.

Как и за Наполеоном или Кутузовым в романе Толстого, за Пастером стоят многочисленные группы сил и интересов, от имени которых он выступает. Лаборатория становится точкой опоры, которая позволяет изменить сельское хозяйство и ветеринарию, избавив животных от сибирской язвы, а затем и переделать всё общество.

...самой своей работой внутри лаборатории Пастер активно модифицирует современное ему общество и делает это непосредственно (а не косвенно) тем, что корректирует некоторые из его важнейших действующих элементов.

Бруно Латур

философ и социолог, автор книги «Пастер: война и мир микробов»

«Дайте мне лабораторию, и я переверну мир» — так называется один из важных текстов в междисциплинарной области, занимающейся исследованием науки и технологий (Science and Technology Studies; сокращённо — STS). Чтобы ответить на вопрос, что из себя представляет наука, здесь нам предлагают смотреть не только на её результаты — открытия, тексты, идеи и технологические инновации — но и на то, как они производятся.

Микробы не были обнаружены Пастером во «внешнем» мире — он их сконструировал, собрал в своей лаборатории.

«Капля лондонской воды». Иллюстрация из сатирического журнала 1850 года.

Источник: bl.uk

Различие между «обществом» и «наукой» здесь стирается. Чтобы понять, как работает наука, Бруно Латур и другие исследователи, работающие в рамках этого подхода, предлагают нам следовать за самими учёными — проследить сети взаимодействий, поставок оборудования и финансирования, увидеть то, как научные факты возникают в ожесточённых спорах и дискуссиях.

Что в таком случае является научным фактом? Те утверждения, которые в данный момент сложно или невозможно оспорить.

Научные парадигмы и революции

После выхода книги Томаса Куна «Структура научных революций» учёные перестали быть открывателями истины и занялись решением головоломок. По Куну, в арсенале учёных есть стандартные инструменты научного поиска и типовые способы объяснений, которые применяются, чтобы понять те загадки, которые предлагает нам внешняя реальность.

Если эти способы объяснения (которые Кун называет парадигмами) не срабатывают, постепенно накапливаются сбои. Когда они превышают некоторую критическую массу, происходит научная революция. Открытие рентгеновских лучей, к примеру, не вписывалось в существующие теории, вынудило учёных расширить границы науки и пересмотреть способы своих объяснений.

1896 год, Вильгельм Рентген впервые демонстрирует свою установку широкой публике.

Источник: alamy.com

Когда на сцене впервые появляются рентгеновские лучи, атомы кислорода или молекулы ДНК, их невозможно вписать в уже существующую ячейку научного знания — как можно вписать, к примеру, новые химические элементы в таблицу Менделеева. Сама научная картина мира должна выстроиться иным образом.

Во время революции, когда начинает изменяться нормальная научная традиция, учёный должен научиться заново воспринимать окружающий мир.

Томас Кун

философ и историк науки

Затем наука стремится сгладить, устранить эти противоречия и переходы между парадигмами. Нас пытаются убедить, что всё, конечно, постепенно усложнялось, накапливались новые данные, отбрасывались заблуждения, но никаких революций не было — в королевстве всё спокойно!

К примеру, обычно считается, что понятие химического вещества ввёл Роберт Бойль ещё в XVII веке. Но учебники по химии часто забывают о том, что Бойль его ввёл только для того, чтобы убедить читателей, что никаких химических элементов в мире не бывает и быть не может. Можно вспомнить и Коперника, который неспроста заставил Землю вращаться вокруг Солнца. Последнее для него — источник света и жизни; оно совершеннее Земли: «состояние покоя считается достойнее и божественнее изменчивости и непостоянства, так что последнее больше подходит Земле, чем вселенной».

Все, наверное, помнят притчу о слоне и слепцах, которые ощупали его с разных сторон и пришли к совершенно разным выводам о том, чем же слон является на самом деле. Приведём фрагмент этой притчи в стихотворном изложении Годфри Сакса:

Один, приблизившись к нему,
Погладил бок слона
И убежденно заявил:
Слон явно есть стена.

Другой схватил слона за клык,
Пощупал острие
И к выводу пришел, что слон
Есть острое копье.

А третий в руку хобот взял,
Ощупал все края
И громко возгласил, что слон,
Конечно, есть змея.

Примерно так выглядят разные парадигмы в понимании Куна. Каждая из них верна со своей точки зрения, но не верна в целом, потому что не может охватить слона целиком. Но парадигмы, в отличие от разных способов ощупывания слона, принципиально несовместимы друг с другом.

Нет какой-то центрированной системы, на которую можно было бы «нанизать» разные подходы к производству научного знания. Нечто похожее пытается сделать, к примеру, фильм «Десятые степени» (Powers of ten). Он начинается на лужайке в парке, где устроилась отдохнуть молодая пара. Затем камера постепенно отдаляется, покидает атмосферу и достигает самых далёких галактик.

Затем она вновь возвращает нас на лужайку: теперь мы спускаемся в микромир клеток, молекул и атомов. Получается, что мы видим разные миры, в которых работают совершенно разные законы, но все они объединены единым движением камеры. Прекрасная иллюзия — только есть ли в реальности такая система, которая объединила бы все способы смотреть на мир в микро- и макромасштабе?

После Куна исследователи науки уже не так уверены в том, что один-единственный слон вообще существует. Мы уже не ощупываем одного и того же слона с разных сторон (не познаём разные аспекты единой реальности). Мы сами создаём слонов и имеем дело с их множественностью.

Множественные миры

Антрополог и философ Анн-Мари Мол, исследовавшая одну из университетских клиник в Нидерландах, пришла к выводу, что атеросклероз для отдела патологии, отдела радиологии и операционной — это разные атеросклерозы. Они совпадают друг с другом не всегда и лишь частично.

Вещества в нейроэндокринологической лаборатории, как показали Бруно Латур и Стив Вулгар в своей классической работе «Лабораторная жизнь», производятся только благодаря технологиям и являются результатом бесконечных споров. Вещи становятся стабильными только постфактум, пройдя через целую сеть подтверждений.

Аргументом больше не является то, что методы открывают и запечатлевают реальности. Всё дело в том, что они участвуют в осуществлении этих реальностей.

— Джон Лоиз работы «После метода: беспорядок и социальные науки»

Речь, по сути, идёт о разрушении здравого смысла и его основных положений, которые мы принимаем как нечто само собой разумеющееся. Социолог Джон Ло выделил следующие базовые установки, которые обычно стоят за нашими представлениями о знании:

• реальность независима от наблюдателя,

• предшествует ему,

• существует в постоянном и определённом виде,

• сохраняет пассивность при отсутствии внешних причин,

• универсальна, т.е. является той же самой во всех возможных местах.

Исследователи науки и технологий показали, что реальность множественна, формируется в практическом взаимодействии, непрерывно меняется и удерживается на месте только ценой значительных усилий.

«Дисплеи природы» — т.е. любые записывающие устройства, по Латуру, не просто «показывают», но моделируют реальность.

Источник: Институт Солка

Постскриптум. Исследования науки и технологий в России

Подход Бруно Латура и близких ему исследователей заключается в том, что наука рассматривается «изнутри», в процессе поиска и развёртывания научного знания. Но конечной стадией этого развёртывания по-прежнему являются вполне понятные вещи — научные статьи, открытия, формулы и приборы, которые могут быть полезными в народном хозяйстве.

Казалось бы, эти методы изучения науки можно применить и в России. Но опыт нескольких исследований говорит об обратном:

...мы вынуждены признать, что в исследовании Санкт-Петербургских физических лабораторий метод оказался неприменим вследствие отсутствия всех основных индикаторов исследования: стандартизированного оборудования, научных результатов и дискуссий, выраженных в публикациях. <...>

Если российская лаборатория выполняет исключительно другие функции, к примеру: обеспечения ученых рабочими местами — «для зарплаты и статуса», «досиживания» до ухода на пенсию, — то к ней мало применим метод исследования laboratory study в версии Латура.

— Анна Артюшинаиз работы «Акторно-сетевая теория в бездействии»

Это ещё раз показывает, что наука — это не только талантливые учёные и интересные идеи. В России есть и то, и другое. Но «внешние» условия — коррупция, отсутствие оборудования и конкуренции между научными институтами, почти непроходимые барьеры между разработкой и реализацией научных открытий — меняют «внутренний» характер науки так, что она приобретает совершенно иные функции.

Традиционно научный коллектив «ориентирован на получение признанного сообществом научного результата в виде статей, формул, приборов». Во многих областях российской науки этого результата нет и не предполагается: производятся только учебные опыты и формальные процедуры, а лаборатории населяют «мёртвые души» нескольких аспирантов. 

Это означает, что нельзя исследовать науку саму по себе — экономический и социальный контекст определяет само её содержание. Если учёные могут перевернуть мир, используя как точку опоры свои лаборатории, то мир может сделать то же самое с самими лабораториями.