Политическая теория технологии?

Современная политическая теория тесно связана с понятием представительства. Мы говорим о том, что наши представители некоторым образом представляют нас в парламенте, выражая наши интересы. Тем не менее что значит «представлять» — это остается неясным и было неясным на протяжении истории всей политической философии. Один из способов ответить на вопрос «Что такое “представлять”?» — обратиться к семиотическому ресурсу и сказать «представлять» как означающее и означаемое. Собственно, одно из первых определений знака, принадлежащее Чарльзу Сандерсу Пирсу, как раз и предполагает, что знак — это что-то, что stands for, то есть стоит вместо, такой lieutenant, держатель места, заместитель. И в каком-то смысле наши депутаты — это наши заместители. Это люди, которые должны нас представлять, замещая нас в выполнении определенных функций.

Но, как мы понимаем, «представлять» — это еще не все. Недавняя работа Франклина Рудольфа Анкерсмита, такого замечательного историка, философа истории, показывает, что сама идея представления в парламенте — идея парламентаризма — возникает параллельно с идеей историцизма — идеей представления некоторого прошлого события в историческом нарративе. Представлять события в нарративе и представлять людей в парламенте оказывается чуть ли не двумя сторонами одного и того же процесса. Для того чтобы как-то его описать и проанализировать, Анкерсмит использует словарь эстетики — современной теории искусства. В каком-то смысле мы вдруг обнаруживаем, что такая, казалось бы, вялая область философствования, как эстетическая теория, оказывается общим знаменателем и мощным теоретическим ресурсом для ответа на вопросы одновременно и политической теории (вопроса о представительстве), и исторической теории (вопроса о репрезентации событий в повествовании).

Но это лишь один из заходов. Другой заход — посмотреть на представительство как на делегирование. Ведь наши депутаты нас не только представляют, а это также и операция уполномочивания, операция передачи прав на действие. Как в случае с замечательной фразой, произнесенной когда-то на Болотной площади, «вы нас даже не представляете». Благодаря Томасу Гоббсу мы знаем, что это два очень тесных аспекта одного и того же процесса: репрезентировать и делегировать. Представлять — значит, с одной стороны, означать того, кого вы представляете, с другой стороны — быть уполномоченным на совершение некоторых действий. Здесь обнаруживается другая любопытная пограничная зона — уже не между эстетикой, историей и политической теорией, а между политической теорией и социологией техники, потому что делегирование — это центральное понятие современной социологии техники. Благодаря работам Бруно Латура и Мишеля Коллона мы знаем, что наши отношения со смартфонами, автомобилями, со всеми теми техническими девайсами, которые нас окружают, — это отношения делегирования. Мы уполномочиваем навигатор вместо нас посчитать маршрут проезда до дома в час пик по Москве. Мы уполномочили наш смартфон хранить номера телефонов, которые еще 10–15 лет назад мы хранили в памяти. Мы делегировали огромному количеству девайсов, которые нас окружают, выполнение огромного количества работ, которые еще недавно выполняли сами.

Таким образом, если процесс технической эволюции — это процесс усложнения балансов делегирования, передачи все больших и больших работ другим техническим посредникам, то в каком-то смысле и политическая теория — это именно передача прав на действие. В чем тогда разница между депутатом и смартфоном? Депутат — это уже не просто лейтенант, который нас представляет, депутат — это в прямом смысле технический девайс. Но и технический девайс тогда, говорит Латур, — это депутат. Технический девайс — это тот, кто знает о вас больше, чем ваш представитель в парламенте, и ваш смартфон представляет вас гораздо лучше, чем ваш представитель в парламенте. Но что значит делегировать? Что именно делегируется? Мы можем говорить о трех осях делегирования. Первая ось — назовем ее условно законодательной — это когда мы делегируем девайсам некоторые функции расчета, контроля и прогнозирования. По старой памяти мы называем это фреймингом: мы делегируем нашему навигатору фреймировать для нас поездку до дома. Он лучше нас знает пробки, он лучше нас знает город, он лучше нас оценивает и рассчитывает ситуацию и предлагает нам некоторый сценарий действия.

Не так давно был случай, когда Тайя Кайл — программист и разработчик программного обеспечения, а также вдова солдата, погибшего в одной из операций в Ираке, — придумала стартап, который называется Smart rifle. Smart rifle — это Uber для снайперов. Он рассчитывает направление ветра, он рассчитывает расстояние до мишени, он подсказывает вам, как именно нужно действовать, в какую секунду вы должны нажать на курок. Более того, вы нажимаете на курок, но он дальше ведет вашу руку, для того чтобы идеально совместить прицел с целью, и сам решает, когда выстрел будет сделан. Но на курок все же должны нажать вы. В соревновании, организованном National Rifle Association (Национальной стрелковой ассоциацией), Тайя Кайл, девушка с плохим зрением, побеждает лучшего снайпера США, вооруженного своей любимой винтовкой, потому что у нее есть Uber, ею же разработанный. В этой ситуации Uber для убийства и ваш навигатор выполняют очень важную функцию — функцию расчета, функцию выбора оптимальной стратегии действия.

Но это законодательная власть. Есть еще ось исполнения решения, ось собственно действия. Ось фрейминга — определения ситуации — и ось действия в этой ситуации. Вы сами должны нажать на курок. Тайя Кайл сама нажимает на курок. Точно так же в случае с навигатором автомобиль сам себя не поведет. Но сегодня мы знаем, что автомобиль может прекрасно вести себя сам, и, кроме того, благодаря истории, связанной с использованием дронов, мы знаем, что дрон, управляемый из Невады, в случае потери связи с управляющим центром должен зависнуть над местом потери контакта, сделать несколько кругов и в случае, если контакт не восстановлен, вернуться на базу. При этом тактическая операция не будет выполнена, а солдаты могут погибнуть.

Недавние расследования Мэтью Пауэрса и Хью Гастерсона 2015 года показали, что программное обеспечение предполагало дальнейшее выполнение миссии в автономном режиме. Это означает, что дрон, который, потеряв связь с Невадой, продолжает выполнять миссию, продолжает убивать людей, исходя из собственного фрейминга, из того, как сам рассчитывает ситуацию. Выясняется, что точность поражения гораздо выше. В каком-то смысле те два человека, которые сидят в бункере в Неваде, — стрелок и наводчик — мешают дрону. Потому, с одной стороны, возникает огромное количество этических дилемм, связанных с автономным убийством людей машиной, с другой стороны, мы понимаем, что если машина может лучше нас рассчитывать ситуации нанесения выстрела, то в какой-то момент ей будет делегирована не только законодательная власть, но и исполнительная. И тогда разницы между дроном, который принимает и реализует решения, и, скажем, алгоритмом AlphaGo, который сначала рассчитывает ситуацию на доске, а затем делает ход, никакой не будет. Те же самые операции: полностью делегированный расчет ситуации, выполнение хода.

Но есть третья ось — ось судебной власти. Это ось квалификации решений, того, кто в конечном итоге будет принимать решение о том, было ли это решение правильным. Здесь пока никакого делегирования не наблюдается. Практически как в рассказе Виктора Пелевина про «таблицы наведения Савелия Скотенкова»[1 ]. Дрону можно делегировать расчет ситуации, алгоритмы уже давно рассчитывают за нас огромное количество ситуаций. Ему можно делегировать даже право на реализацию решения — собственно исполнение действия. Мы знаем на примере электронного трейдинга, что на некоторых рынках, где еще несколько лет назад акции держали на руках в среднем по четыре года, а сегодня четыре секунды, потому что мы уже делегировали алгоритму право покупать на наши деньги или продавать те или иные ценные бумаги. И за эти четыре секунды делаются состояния. Но мы не делегировали право судить. Мы сохранили за собой право и обязанности решать, было ли оправданно то или иное действие, был ли расчет произведен правильно. Даже у Пелевина дроны должны собрать всю необходимую информацию и представить убедительный нарратив на суд публики, но публика состоит не из дронов.

Однако уже сегодня мы обнаруживаем, что в перспективе вполне возможна передача судебных полномочий алгоритмам, которые будут принимать беспристрастные, взвешенные решения о том, насколько беспристрастно и взвешенно было реализовано другое решение. В 2016 году мы провели опрос, посвященный анализу того, насколько технооптимистичны граждане Российской Федерации, и обнаружили любопытную закономерность: у нас уровень поддержки введения робота-судьи, который бы принимал решения вместо судьи-человека, значительно выше, чем во многих европейских странах. Это уже довольно высокий процент людей. То же самое касается и поддержки беспилотного автомобиля. В каком-то смысле жители Российской Федерации сегодня доверяют технике гораздо больше, чем друг другу, и уж намного больше, чем существующим социальным институтам. Введение робота-судьи поддерживают люди, которые не доверяют судам. Введение беспилотного автомобиля — посмотрите, как водят в Москве.

Сегодня невероятный технооптимизм россиян соседствует с политическим пессимизмом, с довольно пессимистическими представлениями о человеческой природе и политическом устройстве в стране. Эти представления подстегивают технооптимистические настроения. Иными словами, мы вполне можем допустить, что в какой-то момент судебное решение точно так же будет делегировано, и тогда у нас оказывается довольно любопытная с точки зрения политической теории ситуация, при которой, делегируя расчеты — законодательство, делегируя исполнение — действие, делегируя квалификацию — судебные решения, мы по большому счету создаем новое политическое тело вместе с окружающими нас техническими устройствами. Такого рода политическое тело, то есть переход от делегирования к авторизации (тут я ссылаюсь на работу Константина Гаазе), будет означать, что само понятие суверенитета более не очевидно, само понятие представительства уже теперь совсем не очевидно.

И наконец, что тогда делать с нашими депутатами, тоже очень неочевидно. В каком-то смысле через три-четыре года политическая теория больше не сможет игнорировать технический прогресс так, как она делает это сейчас. Техника перестает быть пассивным посредником между людьми, она перестает быть просто еще одним элементом в социальных и политических отношениях. Возникают новые политические образования, возникает новая политическая реальность, и в этой политической реальности окружающие нас девайсы будут занимать куда более видимое место.

Источник: postnauka.ru

Комментарии: