Хаос как расшифрованный порядок: что такое апофения

Как связаны между собой творчество, талант, паранойя, вера в теории заговора и горячечный бред? Чтобы дать ответ на этот вопрос, «Теории и практики» перевели статью об уникальном феномене — апофении.

В первой главе книги «Моя борьба» норвежского писателя Карла Уве Кнаусгорда восьмилетний мальчик замечает в морских волнах призрака. Он смотрит по телевизору передачу о спасательной операции: «Хмурое небо, серо-зеленые волны — тяжелые, но спокойные», — когда внезапно на поверхности воды «проявляется абрис лица».

Легко предположить, что главный герой — в равной степени творческая и беспокойная личность. Его подвижный ум находит в хаосе упорядоченные формы, но эти формы оказываются иллюзиями. Еще Шекспир писал: «Любовники, безумцы и поэты / Из одного воображенья слиты!» Именно воображение создает картины и «воздушным теням дарует и обитель, и названье». Кипящее сознание творца может быть как огромным подспорьем, так и, подобно пенящимся серо-зеленым волнам из романа, опасностью. Результаты недавнего исследования показывают, что вдохновенные метафоры, приступы бреда, вера в сверхъестественное или теории заговоров могут иметь один и тот же источник. Его научное название — апофения.

Немецкий психиатр и невропатолог Клаус Конрад создал термин «апофения» (от греческого ???????? — «делаю явным») в 1958 году для описания острой формы шизофрении, — когда больной находит связи и общие значения между абсолютно не связанными явлениями. В отличие от эпифании — переживания мировой взаимосвязанности, апофения — ошибочное осознание. Швейцарский психолог Питер Брюггер ввел термин в английский язык, когда писал главу в сборнике «2001 книга о призраках и полтергейстах». Он заявил, что апофения — результат неполноценности человеческого познания, «расширяющаяся тенденция находить порядок в случайных формах», «немотивированное выявление связей», «заблуждение, принятое за откровение». В интервью исследователь придерживался излюбленной формулировки: «Апофения — это тенденция подчиняться совпадениям, полным смысла».

Вспомните так называемую ошибку игрока, который мнит, что считывает «космическую логику» в результатах броска монеты, делает свою ставку и теряет наличные.

В математической статистике проблема апофении называется ошибкой первого рода или «ложноположительной». Она обозначает веру, что нечто реально, когда на деле это не так, основанную на ошибочной фактологической модели. Противоположная ошибка — второго рода — заключается в приписывании подлинных связей случайному.

Ошибки первого рода подарили некоторым особям преимущество в выживании: тот, кто принимает каждый шелест в траве за движение тигра, продержится дольше наивного юнца, списывающего все шорохи на волнение ветра. Теория утверждает, что человеческий мозг превратился в «аппарат верований» и «машину по распознаванию образов» благодаря путанной сенсорной активности по отношению к смыслам и осмыслению. Человечество разглядело образ Девы Марии в жареном сыре и построило теории заговоров из случайных событий и шепота в радиоволнах. Иногда ложноположительные искажения создают континуум восприятия, помогающий мыслить, — они не необходимы, но и не опасны. Когда кто-то видит в лунном диске хмурое лицо или в пушистом облаке — белого ягненка, сознание просто делает мир более разнообразным и красивым. Иногда даже хаос взывает к порядку.

Впрочем, апофения может привести и к ложным, разрушительным выводам. Вспомните так называемую ошибку игрока, отражающую мнение, что в последовательности случайностей прошлые события влияют на будущие. Игрок мнит, что считывает «космическую логику» в результатах броска монеты — «орел, решка, решка» — делает свою ставку и теряет наличные. Кто-то соединяет между собой обрывки новостей и делает вывод, что теракт 11 сентября организован правительством США; так же точно ребенок замечает отсветы фар на стене и принимает их за сигналы НЛО.

Апофения остается обоюдоострой: это укорененное свойство сознания, лежащее в основе некоторых адаптивных способностей, способное как вознаградить человека полетами фантазии, так и погрузить в темноту паранойи и глупости.

В 2001 году ученые из KEY Institute for Brain-Mind Research в Цюрихе заявили, что «гиперассоциативное познание», ставшее причиной веры в «магические и психические явления», а также вызванные им отклонения в мышлении — это уникальное проявление творчества. Защитники феномена цитировали слова Леонардо да Винчи, убеждавшего учеников: «Посмотрите на стены, покрытые пятнами… намеренно воображая себе сюжеты, вы сможете разглядеть в пятнах пейзажи, украшенные горами, реками, скалами и деревьями. Вы ясно увидите линии просторных долин и всевозможных холмов… сражения, фигуры с оживленными жестами и странными лицами, одетые в удивительные одежды, — всю бесконечность вещей, формы которых вы сможете различить».

Психологов тоже привлекла связь апофении и душевных расстройств: не только поэты и внушаемые люди принимают шум за голоса — это касается и тех, кто верит в колдовство, снежного человека или телесные ауры. Чаще всего это люди, страдающие от шизофрении, маниакально-депрессивного психоза или посттравматического стресса.

По словам исследователей из Универсистеского колледжа в Лондоне, «существует связь между различными проявлениями шизофрении и способностью устанавливать закономерности между случайными событиями и находить смысл в совпадениях». Участники одного эксперимента были разделены на группы по своей принадлежности к тому или иному шизотипу, определенному по личностной шкале склонности к психозам. Добровольцы просматривали анимационные ролики, в которых две фигуры пересекали экран. В одном из них они двигались независимо друг от друга, в другом одна из форм словно «подталкивала» другую. Отвечая на вопрос, существует ли закономерность между движением фигур, люди с высокими показателями шизотипии гораздо чаще отвечали «да» даже тогда, когда речь шла о первом ролике. В другой ситуации люди, склонные к бреду, приписывали способность мышления треугольникам, хаотично плавающим по экрану монитора. Они утверждали, что один треугольник «преследовал» второй — вот почему первый то «убегал» от преследователя, то с любопытством «подкрадывался» к нему. В аналогичном исследовании больные параноидальной шизофренией утверждали, что треугольники «обманывают» друг друга, словно участники заговора.

«Люди объединяют апофению с галлюцинациями, словно она относится только к области чувств. Но смысл порождается множеством сенсорных и когнитивных процессов. Его производство гораздо сложнее, чем мы думаем»

Результаты сканирования головного мозга, выполненные Брюггером и его коллегами, указывают на то, что причиной апофении может быть избыточная работа правого полушария. Нейронная связь в нем отвечает за языковые метафоры и ассоциации, сохраняя знания в более свободной форме, нежели нейроны левого полушария. Когда одно понятие вспыхивает в правом полушарии, в сознании может возникнуть и связанное с ним понятие, рождая иллюзию осмысленной связи. Несколько лет назад Брюггер проводил исследование, в котором люди наблюдали вспышки случайных точек в поле зрения справа и слева — так, чтобы изображение воспринималось правым и левым полушариями мозга. Те, кто смотрел точки справа, чаще воспринимал их как структуру или рисунок, а «левополушарная» группа созерцала анархию.

Еще одним возможным виновником апофении является дофамин. В 2002 году тест показал, что люди с более высоким уровнем дофамина чаще находят смысл в совпадениях. Когда группе скептиков дали препарат «Леводопа», поднимающий уровень дофамина, во время решения определенных задач они вели себя точно так же, как группа верующих. Когда Брюггер вводил дофамин здоровым взрослым мужчинам, они чаще находили визуальное сходство между случайными парами фигур.

Таких исследований достаточно много, чего нельзя сказать о выявлении зависимости апофении и маниакально-депрессивного психоза. Одним из признаков этой связи стало то, что больные с МДП отлично справлялись с творческими тестами и производили впечатление «интуитивных людей с открытым сознанием», порождающим удивительные ассоциации. (Хотя Брюггер не изучал связь апофении и биполярного расстройства, он замечал: «В маниакальном состоянии все кажется связанным между собой»). Одним из симптомов мании является апофеническое по характеру языковое расстройство, известное, как «звон» (clanging) — когда слова связываются не по смыслу, но по звучанию (например, «гран, пан, фан, клан» и т.д.).

Страдала ли расстройством известная американская феминистка и писательница Шарлотта Перкинс Гилман? Есть все доказательства, что ее автобиографический рассказ «Желтые обои» написан под влиянием послеродового психоза. Действие вращается вокруг домохозяйки, которая начинает в собственных интерьерах видеть призрачные и иллюзорные фигуры. «…Узор выпячивается, как согнутая шея и два луковичных глаза. Они как бы смотрят на вас снизу вверх», — твердила сумасшедшая в этом жутком апофеническом произведении. К слову, писательница Вирджиния Вулф всерьез путала птичье щебетание и греческий язык.

Статьи о посттравматическом стрессе тоже наводят на мысли об апофении. Исследования Маргарет МакКиннон и Брайана Левина показали, что люди с вьетнамским синдромом часто отсекали негативные детали в своих воспоминаниях. Вот почему женщина после изнурительной и пугающей посадки самолета рассказывала корреспонденту не только во что были одеты стюардессы, но и когда она впервые села за руль автомобиля. Дело в том, что ее мозг создал иллюзорную связь между этими фактами, и воспоминание о первом автоматически привело к воспоминанию о втором.

Хотя апофения давно считается ошибкой восприятия, Брюггер задался вопросом и о том, как она влияет на человеческую память. «Люди объединяют апофению с галлюцинациями, словно она относится только к области чувств. Но смысл порождается множеством сенсорных и когнитивных процессов. Его производство гораздо сложнее, чем мы думаем», — утверждал ученый.

Стоит только выключить воображение — и человек окажется в темноте, подобно герою поэмы Водсворта, не осветившего пещеру своим факелом.

Бывший морской офицер Дэвид Моррис поддержал эти слова. Он написал книгу «Дьявольское время», выступающую «биографией посттравматического стрессового расстройства». Апофения не только стала организующим понятием в его тексте, но и ключевым явлением в реальном военном опыте: «На войне вы увидите людей с обостренным чувством суеверия, людей, пытающихся бороться с неопределенностью смерти». Например, сам Моррис верил в то, что имеет двойника-доппельгангера. В своей книге писатель утверждал, что разрушительные события меняют мир, погружая выживших в безумство переосмысления, открывающего каждую вещь заново: «Травма разрушает связь человека со вселенной. Он больше не способен воспринимать моральный и социальный порядок, — так, словно реальность обернулась чем-то паранормальным». Сознание жертвы находится на грани взрыва, оно переполнено: «Зачем пытаться объяснить произошедшее? Что означают законы причины и следствия?»

Иногда военные стимулируют эти «перегрузки». Официальное американское пособие по борьбе с партизанами призывает солдат «обратить внимание на нематериальное окружение»: атмосферу на улицах, присутствие играющих детей, микрособытия и собственную интуицию. «Военные должны постоянно быть начеку из-за этой атмосферы», — добавил Моррис, обнажив липкую проблему апофении, ее плюсов и минусов. «Как отделить степень осторожности, которая может спасти жизнь, от той, которая превращается в безумие?»

Когда апофения идет во благо, а не во вред? Стоит только выключить воображение — и человек окажется в темноте, подобно герою поэмы Водсворта, не осветившего пещеру своим факелом. Вне зависимости от оценок «хорошо» и «плохо» можно вспомнить, что западная культура до сих пор бережно хранит представления об исключительности гениев, описывая безумие в романтическом ключе. Что же это — простое совпадение или нечто большее?