Имплицитное научение: чем самоценно и что может рассказать о сознании

Высшая школа методологии публикует материалы о когнитивных исследованиях научной группы доктора психологических наук В. М. Аллахвердова, сформированной на кафедре общей психологии факультета психологии СПбГУ. ВШМ уже беседовали с руководителем научной группы В. М. Аллахвердовым — goo.gl/YOhTwM. Представляем новый материал цикла — интервью с кандидатом психологических наук Иваном Иванчеем.

Вопрос о функциональной роли сознания, его соотношении с бессознательными процессами до сих пор приводит к неоднозначным дискуссиям в научной среде. Что современные исследования могут рассказать нам о познании? Какие знания мы обретаем сознательно, а какие — нет? Что такое имплицитное научение и какова его роль в познавательном процессе? Об этом мы поговорили с кандидатом психологических наук сотрудником научной группы В. М. Аллахвердова Иваном Иванчеем.

Об имплицитном научении

Иван, как вы определяете термин «имплицитное научение»?

Имплицитное научение — это усвоение человеком сложных закономерностей в окружающей среде, которые он не может вербализировать.

Имплицитное научение — это полностью неосознаваемый процесс, или оно включает осознаваемые моменты?

Ученые до сих пор об этом спорят. Были радикальные позиции: одни исследователи утверждали, что все возникает бессознательно, другие — ничего не происходит без участия сознания. Эксперименты и жизненный опыт показывают, что научение — это микс осознаваемых и неосознаваемых переживаний, и сложно понять, какие именно процессы там присутствуют. Существует градация этих процессов:

Человек действует словно на автомате.

Человек принимает решение на основе закономерности, которую он знает, но не может объяснить.

Человек четко понимает, почему принимает решение и почему оно оказывается верным.

Имплицитным научением мы называем процессы, которые ниже последнего, третьего уровня: человек знает решение, но не может его объяснить.

Получается, критерий имплицитного научения — невозможность вербализировать знание?

Да, но это мягкий критерий, ведь некоторые знания в принципе невозможно вербализовать. В этой области проводили серию исследований. При изучении осознанности знаний изначально опирались на вербальные отчеты: если испытуемый может рассказать о чем-то — осознает, если не может — значит не осознает. А потом другие исследования показали, что такие отчеты ненадежны. Почему? Во-первых, человек по каким-то причинам не хочет о чем-то рассказывать экспериментатору. Во-вторых, стесняется говорить стесняется говорить всякую, на его взгляд, ерунду. В-третьих, может просто что-то забыть: сперва он четко осознавал решение, а через пять минут не помнит, почему его принял. Это одна сторона медали, когда вербальные отчеты не могут рассказать о процессах, которые действительно привели человека к выбору. Вторая заключается в том, что люди склонны принимать решения на основе имплицитных процессов, а затем придумывать объяснение постфактум. Получается, ни отчеты, ни склонность человека придумывать объяснения своим действиям не объясняют, как был сделан выбор.

Удается ли в экспериментах воспроизвести ситуацию имплицитного научения? При помощи каких методик?

Моя диссертация («Осознаваемые и неосознаваемые процессы обработки информации при усвоении искусственной грамматики») как раз посвящена условиям, которые позволяют «включать» сознание у человека. Самый простой прием — попросить человека отвечать определенным образом. Например, если мы просим испытуемого выполнять задачу четко, на основе максимальной уверенности — это провоцирует его больше думать, строить сознательные гипотезы. А если мы скажем «расслабьтесь, отвечайте с опорой на интуицию» — человек начнет доверять имплицитному научению. Но этот прием не всегда работает.

Следующий прием — работа со сложностью материала. Если мы даем испытуемому простой материал, и он находит в нем закономерности — это сознательная работа. А если задачи очень сложные, например искусственная грамматика, то испытуемый вскоре оставит попытки найти им логичное решение и доверится внутреннему чувству — начинается имплицитный процесс, если, конечно, сложность материала не скажется на его мотивации выполнять задания. Получается, человек использует стратегии решения задач, которые ему выгодны в конкретной ситуации.

Мы проводили эксперимент и просили участника пояснять, как он принимает решение: отвечает наугад, опирается на интуицию, пытается что-то вспомнить или формулирует правила, на основе которых принимает решения. Сам процесс, когда человек отвечает на вопросы и анализирует свои решения, ведет к уменьшению имплицитного научения, потому что он начинает опираться больше на сознательные знания. Приемы, которые я упомянул выше, помогают создать установку на имплицитное научение, но они действуют в экспериментальных ситуациях, а в жизни все немного по-другому.

А как происходит в жизни?

На основе опыта мы знаем, в какой ситуации лучше опираться на четкий и логичный анализ, а в какой — довериться общему впечатлению, потому что невозможно все проанализировать. И это оптимистичный сценарий.

О сознании

Как в процессе познания соотносятся эксплицитное и имплицитное научение? На какое мы полагаемся больше?

Думаю, по объему у нас больше имплицитного знания. Оно присутствует везде, например в речи. Когда мы произносим слово, происходит множество имплицитных, неосознанных процессов: какие-то значения вытесняются из сознания, какие-то ассоциации появляются автоматически. Имплицитные процессы играют огромную роль в познании. Эксплицитные процессы хоть и занимают меньший объем в нашей познавательной деятельности, но дают то, чего не могут дать имплицитные — есть ситуации, в которых имплицитно действовать невозможно. Не могу ответить точно, какие именно это ситуации — это вопрос как раз актуален для ученых.

До сих пор некоторые исследователи утверждают, что сознание — эпифеномен, то есть появляется в эволюции дополнительно и никакой функциональной роли не играет. Другие ученые пытаются найти ситуации, когда сознание появляется и играет действительно важную роль. Отношу себя ко второй группе исследователей.

Какую же функциональную роль выполняет сознание?

Сознание позволяет нам выделять у объектов отдельные признаки и гипертрофировать их. Мы классифицируем объекты не только по внешнему облику, а на основе их сущностных признаков. Получается, мы можем абстрагировать свойства объекта и объединять в один класс несколько объектов — благодаря этому проявляется творчество. Например, мы можем придумать новую функцию объекту, а чтобы это сделать, нужно ее абстрагировать: поменять при помощи сознания сущностные объекта. Представьте, нам сейчас нужно срочно забить гвоздь, а молотка нет, но вместо него мы можем воспользоваться кирпичом — это простейший творческий акт. Да, кирпичом не забивают гвозди, но он твердый и тяжелый — мы используем эти свойства, закрываем глаза на остальные.

Позволяет ли исследование имплицитных процессов что-то узнать о сознании?

Изучение имплицитного научения может быть самоценным. Например, в спорте, где спортсмены много информации усваивают имплицитно, на основе опыта. Любой эксперт обладает не только четкими знаниями, но и множеством имплицитных компонентов.

У нашей научной группы другая задача. Мы изучаем то, что человек может делать имплицитно, какие процессы могут протекать неосознанно, а какие — нет. Пытаемся полностью понять, как работает имплицитное научение и его границы.

То есть процесс изучения сознания идет от обратного, от исследования неосознаваемого?

Да. Оказывается, мы множество дел совершаем бессознательно, но есть ограничения, которые пока сложно сформулировать. Например, в имплицитных процессах нет абстрагирования признаков. Неважно, определяется объект двадцатью или двумя признаками — для имплицитного научения они все одинаковые, оно не понимает, какие из них важные. Поэтому имплицитное научение некоторые исследователи называют еще неселективным, то есть не делающим выбор. Эксплицитное научение, соответственно, — селективное, то есть разделяющее объекты на классы.

Можно ли выделить признаки, разграничивающие сознательное и бессознательное?

Сознательные процессы мы субъективно переживаем, а неосознаваемые — нет, мы их не чувствуем. Но функциональную роль сознания пока сложно описать: почему мы что-то четко себе представляем, а какие-то процессы не порождают у нас субъективного сознательного опыта? Есть исследования, которые помогают понять, откуда берутся сознательные переживания и какую роль в познавательной деятельности они играют. Ученые еще не сделали окончательные выводы, но есть работы, которые показывают, что субъективное переживание появляется как результат проверки познавательной деятельности.

Есть исследования, которые предполагают, что наш мозг постоянно строит гипотезы об окружающей среде и корректирует свое поведение в соответствии с тем, подтверждается познавательная гипотеза или нет. Если нет, мозг посылает негативный сигнал сознанию, и мы его субъективно переживаем. Когда гипотеза подтверждается — позитивный сигнал, но об этом, кстати, исследований меньше. Это направление исследований перспективно: позволяет затронуть сердцевину того, что мы называем сознанием.

Получается, человек в принципе не может осознать, что совершил что-то на основе имплицитного знания?

Да, базовые имплицитные процессы нам недоступны. Например то, как происходит автоматизация навыка: печать на клавиатуре или переключение скорости автомобиля. Или, допустим, мы заходим в знакомую комнату, не задумываясь дотрагиваемся до стены, чтобы включить свет — и оказывается, мы перенесли выключатель, но заметили и осознали это, только когда не обнаружили его на привычном месте. Мы совершили автоматизированный навык — процесс, к которому мы не имеем сознательного доступа. Получается, полностью неосознаваемые процессы хорошо протекают в рутинных ситуациях, когда все предсказуемо и наши ожидания не нарушаются. И как я уже отмечал, сознание появляется там, где нужно исправить возникшую ошибку.

О концепции научной группы и методике исследования

Иван, как ваши исследования соотносятся с общей концепцией научной группы?

Мы занимаемся разными вещами: восприятием, научением, процессами памяти, но объединяют нас общие теоретические и методологические принципы. Теоретические принципы заключаются в том, что во всех изучаемых психических процессах мы ищем познавательный эффект. Исходим из того, что даже эмоции несут познавательную функцию, например являются обратной связью от совершения ошибок.

Мы также считаем, что все наблюдаемое — результат познавательной деятельности и полноценное описание психических процессов можно сделать только исходя из когнитивных процессов. Такая позиция базируется на идеях руководителя группы В. М. Аллахвердова, который предполагает, что основная функция сознания — это познание. Соответственно, идеи его концепции влияют на гипотезы, которые мы проверяем в наших исследованиях.

На каких методологических принципах основана концепция группы?

Думаем, что можно построить законченную теорию сознания в рамках психики, поэтому стараемся делать все описания в рамках психологии, не касаясь физиологии. Идея такова: сперва нужно описать, как происходит познавательный процесс, а затем — как он обеспечивается физиологическим субстратом. Есть опасность, что такая позиция может вылиться в невежество. Например, некоторые иллюзии можно объяснить свойством сетчатки глаза, а не какими-то высокоуровневыми когнитивными процессами. Поэтому нужно быть подкованным в физиологии, чтобы не попасть впросак и не стараться исследовать психологическими методами то, что объясняется простым физиологическим процессом.

Как идеи научной группы отражены в ваших исследованиях?

Например, наличие в нашей психике нескольких независимых познавательных процессов. Допустим, научная лаборатория получила интересный результат — и он пока мало что значит, но если к такому же результату пришли несколько независимых исследователей — вероятность, что этот результат верен, становится выше. По предположению Виктора Михайловича, аналогично происходит и в психике: протекает множество параллельных процессов, результаты которых сравниваются, также происходит проверка между базовыми процессами внутри психики одного человека и тем, что об этом думают другие люди. Я изучаю то, как влияет вербализация знаний и присутствие другого человека на процессы имплицитного научения, которое, казалось бы, сугубо индивидуально.

Вы работаете с методикой искусственной грамматики. Вносили ли вы коррективы в эту методику для своих исследований?

Искусственная грамматика — это хорошо изученная методика. Это как у генетиков: при помощи мух дрозофил сделано большинство открытий, так и в моей области — на основе искусственной грамматики. Тем не менее для некоторых гипотез приходится придумывать что-то новое. Мы проводим оригинальные эксперименты, но есть большая вероятность, что их результаты будут обусловлены именно новизной методики. Например, внося новые факторы в эксперимент, мы понимаем, что результат будет обеспечен именно этими факторами. А когда мы проводим эксперименты с новой методикой — результат может быть совершенно непредсказуемым. Мы не понимаем, что повлияло на итог: проверяемый нами факт или сама методика. В этом сложность новых методик, но без них не обойтись.

Как концепция вашей научной группы соотносится с работами зарубежных коллег?

Да, есть параллели с теориями других коллег. Думаю, главная особенность нашей концепции в том, что она радикальная когнитивистская. Считаем, что все подчиняется процессу познания, исключаем другие объяснительные принципы. Подчеркну, что это именно концепция, так как теория требует большей проработки. Как отмечает Виктор Михайлович, наша концепция — это каркас, который позволяет говорить о разных процессах: о восприятии, научении, памяти, творчестве — практически обо всех сферах психики человека. В современной психологии практически нет теорий, которые объясняли бы широкий спектр процессов. Я часто сравниваю свои гипотезы с теориями более низкого уровня, построенных специально для процессов научения. Их авторы не могут сказать, как описываемые ими процессы связаны с восприятием или памятью — они говорят только о научении. Поэтому если мы делаем предсказания, то сравниваем их с теориями низкого уровня, которые касаются конкретной задачи. Нет глобальных теорий, что неудивительно: за этим кроется сложная и ответственная работа. Подобные теории возникают, скорее, в философском крыле когнитивных наук.

С какими университетами, научными группами вы сотрудничаете в рамках своего исследования?

Мы регулярно контактируем с другими научными группами, работаем с московскими исследователями. Плотно общаемся с коллегами из Ярославля, которые занимаются проблемами решения задач инсайта. Внутри российского сообщества мы, исследователи, придерживаемся разных взглядов, что хорошо: общаемся, обогащаем друг друга.

Если говорить об исследованиях имплицитного научения — мы поддерживаем связи с ведущими европейскими специалистами. Регулярно, на протяжении последних трех лет посещаем конференции. Например, раз в год организовывается съезд, на котором собираются исследователи имплицитного научения. Наша научная область достаточно локальная, поэтому это дружеские мероприятий, которые собирают 20–30 человек. Сейчас появилась практика, когда наши студенты и коллеги уезжают работать в другие страны, и через них мы выстраиваем новые связи с другими университетами и научными группами, совершенствуем наши взгляды. Мне кажется, это хорошая и плодотворная тенденция.

Источник: www.vshm.science

Комментарии: