Чем человек отличается от зомби?

Мы непрерывно рассказываем истории о самих себе и делаем это, даже когда молчим. Многие философы и учёные говорят о нарративной природе сознания. Может ли оно быть признаком, который отличает нас от животных?

Представьте себе человека, который ведёт себя как все другие люди, но при этом не обладает сознанием. Уколите его булавкой — он отшатнётся, вскрикнет и потребует объяснений, демонстрируя все признаки боли и недоумения. На самом деле он является зомби — точнее, философским зомби, о которых любят рассуждать многие мыслители, занимающиеся проблемой сознания.

Изображение: Paulina Karpowicz

(источник: saatchiart.com)

Этот зомби может даже говорить и строить рассуждения, но у него нет «квалиа» — того качества, которое окрашивает чувственный опыт каждого отдельного человека. Некоторые полагают, что это качество не сводится к совокупности нейронных реакций: оно насквозь пронизано субъективностью, что якобы подкрепляет идею о непроходимой грани между материей и сознанием. Другие считают, что аргументы такого рода полностью лишены смысла. Нет противоречия между материальностью какого-либо процесса и его субъективным содержанием.

Даже если наша боль уникальна, она по-прежнему остаётся нейронной реакцией.

Эту позицию разделяет, к примеру, Дэниел Деннет. Он не устаёт повторять, что бессмысленно говорить о сознании так, как будто это что-то определённое. Животные «в каком-то смысле» обладают сознанием, люди «в каком-то смысле» обладают им тоже. У эволюции нет черты или вступительного экзамена, пройдя который,  можно получить звание сознательного существа.

Но необязательно быть Рене Декартом и считать всех животных бездушными автоматами, чтобы заметить, что разница между человеком и даже самой понятливой собакой или обезьяной всё-таки существует. Более сложный вопрос — в чем именно она заключается. Новые направления в психологии, когнитивистике и философии пытаются разгадать загадку, обратившись к понятию нарратива. В отличие от животных, человек постоянно рассказывает о себе истории. Именно эти истории определяют то, как мы видим наши жизни и то, как мы их проживаем.

Изображение: William Collins

(источник: wikimedia.org)

Когда-то психологи считали, что способность к пониманию историй появляется у детей уже в школьном возрасте. Авторитетом здесь был Жан Пиаже, который писал об эгоцентричности детского мышления и неспособности ребёнка отделять себя и свои действия от внешнего мира. Однако позднейшие исследования внесли коррективы в это представление. Возможно, ребёнок не всегда способен рассказать о себе связную историю или понять какой-то замысловатый сюжет (даже среди взрослых далеко не все на это способны). Но его мышление уже в самом раннем возрасте построено в форме повествования.

В начале 1980-х годов психолог Джером Брунер из Нью-Йоркского университета принимал участие в проекте с поэтичным названием «Рассказы из детской кроватки». Началось всё с того, что мать и отец двухлетней девочки Эмили заметили, что перед сном их дочь некоторое время разговаривает сама с собой. Оба родителя были профессорами и поступили соответствующим образом: они положили в детскую кроватку миниатюрный диктофон и стали записывать речь Эмили. Эти записи (всего получилось 122 фрагмента) затем проанализировали психологи.

Оказалось, что беседы девочки с самой собой были значительно более сложными, чем её разговоры с родителями и учителями.

Эмили рассказывала самой себе истории, которые упорядочивали то, что происходило или должно было произойти в её жизни. Эти повествования имели чёткую временную структуру. Фактически, это были полноценные истории — простые, неказистые, но вполне последовательные и связные. Вот фрагмент одного из этих нарративов, в котором Эмили рассуждает о том, каким будет её следующий день:

«Завтра, когда мы проснёмся и встанем, сначала я, а потом папа, и мама, и ты, мы будем завтракать, как обычно, а потом мы поиграем [...]. А потом Карл и Эмили пойдут с кем-нибудь к машине, и потом мы поедем в детский сад [шёпотом], и когда мы приедем туда, мы выйдем из машины и пойдём в детский сад, а папа нас поцелует, потом будет уходить и скажет, и потом мы скажем "до свидания", потом он поедет на работу, а мы будем играть в детском садике. Правда, будет весело?»

Психологи были удивлены, ведь в повседневной речи эта двухлетняя девочка ничего подобного не произносила. Они даже задались вопросом, соответствует ли система обучения реальным навыкам маленького ребёнка — не слишком ли мы их недооцениваем? Но важнее оказалось понять, что уже в самом раннем возрасте наше мышление построено в форме нарратива — связного рассказа о себе и окружающем мире.

Изображение: Mary Stevenson Cassatt

(источник: metmuseum.org)

В работе 1990 года Брунер попытался продемонстрировать, что именно истории, а не рассуждения и описания нужны нам для понимания других людей. В исследовании принимало участие две группы взрослых добровольцев. В первой из них участники читали историю, в которой обозначалось внутреннее состояние персонажей (печаль, радость, разочарование и т.п.). Во второй группе участникам давали ту же самую историю, но уже без этих обозначений. Оказалось, что добровольцы из обоих групп запомнили и пересказали историю одинаково успешно.

Чтобы достичь понимания, необязательно говорить о внутреннем состоянии — достаточно уловить сюжет. Пусть мыслительные механизмы другого человека для нас недоступны, спрятаны «чёрный ящик». Мы всё равно можем понять друг друга. Но ещё важнее, что самих себя мы тоже понимаем с помощью нарратива. Для чего я делаю утром зарядку, сижу над учебниками, день за днём хожу на работу и откладываю деньги на будущее? Ответ зависит от того, героем какой истории я себя представляю.

Одно и то же действие или событие может быть частью самых разных повествований.

Один человек вспоминает о том, как научился плавать, когда отец бросил его с лодки в воду. Теперь этот человек думает, что это научило его сохранять упорство и выдержку в борьбе с испытаниями. Для другого этот эпизод объясняет, почему он предпочитает держаться подальше от воды и не доверяет властным фигурам. Третий вообще отодвинет это событие за рамки повествования о своём характере, не сочтя его важным.

Мы непрерывно рассказываем истории о своём прошлом и будущем. Эти истории — не просто сводка происшествий, которые с нами произошли и не просто список планов на будущее. Это то, что связывает их воедино. Психологи называют это единство нарративной идентичностью. Это тот способ, с помощью которого мы представляем собственный опыт и наделяем свою жизнь смыслом.

Изображение: Max Ernst

(источник: metmuseum.org)

Дэн Макадамс из Северо-Западного университета в Иллинойсе занимается этой темой уже более 30 лет. Проанализировав жизненные истории сотен людей, он столкнулся с интересными закономерностями. Он заметил, что более осмысленной и насыщенной свою жизнь считают те люди, которые воспринимают её как историю подъёма, перехода от худшего к лучшему.

Совсем необязательно этот переход можно наблюдать «объективно» — дело именно в интерпретации. Поэтому человек, переживший паралич всех четырёх конечностей, может воспринимать это как перемену, которая заставила острее ощутить вкус жизни и многому его научила. Мы склонны переоценивать страдания или радости, когда о них размышляем. Представьте, что вы ослепли. Вам можете думать, что после этого ваша жизнь превратиться в сплошное царство тьмы. Но люди, которые действительно ослепли, с вами не согласятся, ведь в их жизни есть место далеко не только слепоте.

Как пишет психолог Дэниел Гилберт, «большинство людей поживает чертовски хорошо, когда дела идут чертовски плохо».

Любая история всегда не только моя, но и ещё чья-то. В каждой своей истории мы одновременно являемся героем и зрителем. Философ Мерло-Понти писал об этом так:

Морис Мерло-Понти

из очерка «Отношения ребёнка с другими»

— Местоимение «я» обретает полноту смысла, только когда ребёнок начинает пользоваться им не как индивидуальным знаком для указания на собственную личность, знаком, который раз и навсегда закрепляется за ним одним и ни за кем другим, а когда он осознаёт, что каждый, кого он видит, это «я» для себя и «ты» для других.

Иными словами, наши истории всегда обращены к кому-то. Они создаются во взаимодействии. Люди, выросшие вне общества, не рассказывают историй — и потому не являются людьми в полном смысле этого слова. Психолог Ли Рой Бич, разрабатывающий теорию нарративного мышления, считает эту форму сознания продуктом эволюции. Нарративы не только интерпретируют прошлое, но и помогают предсказывать будущее, строить долгосрочные прогнозы и контролировать своё поведение. Истории позволяют людям выйти за пределы текущего момента, на что неспособно ни одно животное.

Изображение: Norman Rockwell

(источник: artchive.ru)

Форма, в которую мы помещаем собственный опыт, настолько властна над нашей жизнью, что этот эффект можно увидеть невооружённым глазом. В 2012 году психологи Адам Грант и Джейн Дуттон попросили сотрудников колл-центра, которые занимаются поиском спонсорских средств для университета, на протяжении четырёх дней вести личный дневник. Первая группа сотрудников должна была записывать случаи, когда поступок коллеги вызывал у них чувство благодарности. Участники из второй группы рассказывали об эпизодах, когда они сами внесли вклад в работу других.

Исследование должно было выявить разницу в просоциальном поведении — поступках, которые совершаются не для себя, а ради блага группы. У сотрудников колл-центра почасовая оплата, поэтому в данном случае эту разницу можно было увидеть в количестве сделанных звонков. Оказалось, что участники из второй группы после эксперимента совершили на 30% больше звонков, чем они делали это раньше. В первой группе никаких изменений не произошло.

Рассказ о собственном альтруизме заставляет быть альтруистом — логика простая, но очень эффективная.

Настолько эффективная, что в последние годы к нарративам обращаются не только философы и психологи, но и терапевты. Обзор научной литературы за 2010 год говорит о том, что нарративная психотерапия во многих случаях работает также хорошо, как фармакологические и когнитивно-поведенческие методы терапии. При Колумбийском университете уже несколько лет работает центр нарративной медицины, и это движение продолжает набирать обороты.

Компьютерная метафора, которой философы и учёные-когнитивисты пользовались несколько десятилетий, давно себя исчерпала. Наш мозг — не вычислительная машина, а рассказчик историй. В этой идее, впрочем, не так много нового. Ещё в 1980-е годы Аласдер Макинтайр писал о нарративном единстве человеческой жизни, возводя эту логику к рассуждениям Аристотеля.

Если человеческое мышление имеет повествовательную структуру, то именно внимание к нарративам может помочь преодолеть вековые споры «идеалистов» и «материалистов». В отличие от философского зомби, человек мыслит при помощи историй. Эти истории имеют нейрофизиологическое воплощение, но их устройство имеет и собственные закономерности. И если вам кажется, что ваша жизнь обладает смыслом, вы уже кое-что об этом знаете.