Дэниел Миллер: «Большую часть наших открытий мы представили в виде мемов с котиками»

Британский антрополог — о пользе провальных гипотез и современных подходах к популяризации научных знаний.

Фото: Александр Карнюхин

Шестого ноября в рамках фестиваля «NOW. Как устроена современность», организованного Colta.ru, Фондом Генриха Белля и Музеем современного искусства «Гараж», состоялась лекция британского антрополога Дэниела Миллера, одного из самых известных исследователей социальных медиа. Его ранние работы посвящены антропологии потребления, а с 2000-х годов он увлёкся анализом новых коммуникационных технологий и их влияния на общество и культуру. Среди его работ — книга в соавторстве про антропологию мобильных телефонов, монография Tales from Facebook и исследование, посвящённое вебкамерам. Дэниел много лет работает в Университетском колледже Лондона, где по его инициативе была создана кафедра цифровой антропологии.

На лекции «Зачем мы постим в соцсетях?» Миллер рассказал о своём масштабном проекте Why We Post («Почему мы постим» — пер. англ.), который продемонстрировал новый подход к изучению социальных медиа. Прежде учёные предпочитали изучать социальные сети, сидя перед монитором компьютера, а Дэниел поступил иначе — набрал команду из молодых антропологов и отправил их в девять мест, разбросанных по всему земному шару. Пятнадцать месяцев исследователи провели с местными жителями: чилийскими шахтёрами, китайскими крестьянами, индийскими айтишниками, школьниками из английских деревень. Через включённое наблюдение они собирали материал о том, как люди используют социальные сети: например, сообщают ли супруги в данном сообществе друг другу пароли от социальных сетей. Масштабное сравнительное исследование позволило проанализировать, какие сходства и различия в использовании социальных медиа существуют в разных культурах, в частности составить интернациональную классификацию жанров селфи.

Источник: ucl.ac.uk

Заместитель руководителя Центра городской антропологии КБ «Стрелка» Дарья Радченко поговорила с Миллером о его исследованиях, о том, какое прикладное значение могут иметь результаты проекта, как качественные данные соотносятся с big data и в чём заключается уникальность вклада антропологов в изучение социальных сетей.

— Расскажите, как вы вообще придумали проект Why We Post? Чего изначально хотели добиться?

— Мы решили, что должны провести такое исследование, поскольку устали от бесконечных заявлений, что, дескать, социальные сети влияют чуть ли не на каждый аспект нашей жизни. Одни рассуждают об изменениях в религиозном сознании; другие настаивают: из-за социальных сетей люди не в состоянии вести дискуссию с оппонентами, но готовы общаться только со своими единомышленниками по политическим вопросам; третьи и вовсе делают какие-то глобальные выводы о влиянии интернета на наш мозг и поведение. И тут возникает две проблемы.

Во-первых, есть ли у нас какие-то данные, подкрепляющие эти смелые заявления? И если да, то какие это данные? Ведь социальные сети не так-то просто изучать, во многих из них значительная часть информации защищена настройками приватности. Я не верю, что большинство пользователей соглашаются делиться приватной информацией с исследователями. Получается, мы не можем заявлять, что эти исследователи изучают социальные сети в целом, так говорить некорректно. На самом деле они изучают лишь некоторые определённые платформы, которые предоставляют данные в открытом доступе.

Вторая проблема заключается в том, что исследователи обычно изучают определённые и известные группы пользователей. К примеру, в США публикуется много научных работ, посвящённых интернету. При внимательном изучении вы увидите, что большинство экспериментов проводится со студентами, а потом на основании этих данных делаются глобальные выводы. Для антрополога такой подход — просто безумие, и я сильно сомневаюсь, что, скажем, жизнь китайского крестьянина точно такая же, как жизнь американского студента. Тогда как можно делать выводы обо всех людях, если на самом деле вы работаете только с одной группой?

Именно поэтому я захотел войти в это исследовательское поле. Но было понятно, что мы ничего не можем сделать, пока не соберём собственный корпус данных. В случае с антропологией нельзя ограничиться каким-нибудь небольшим экспериментом, необходимо использовать традиционные антропологические методы, например организовывать продолжительные экспедиции, которые в нашем случае длились 15 месяцев. Раз уж мы решили бороться с неоправданными исследовательскими обобщениями, наше исследование должно было иметь сравнительный характер. Недостаточно просто провести ещё одно исследование в каком-то другом месте и сказать: «Вот видите, у нас всё по-другому», ведь люди хотят понять, унифицируется ли наш мир из-за социальных сетей, или же они порождают новые формы культурного разнообразия. И я понял, что единственный способ добиться того, чтобы наш голос в этом споре был услышан, — проводить сравнительное исследование в разных частях земного шара. К счастью, мы получили приличное финансирование, и в итоге нам удалось отправить девять параллельных экспедиций.

Источник: ucl.ac.uk

— Ваши экспедиции длились долго, а сам проект как-то поменялся за это время? Остались ли изначальные гипотезы?

— Проект менялся всё время. Это была командная работа, так что мы вместе решали, на чём сфокусироваться. Изначально мы хотели работать с пользователями постарше, но примерно на полпути команда сказала: «Эй, а давайте сосредоточимся на образовании, потому что распространение научных знаний — это очень важно». И все с этим согласились, так что, начиная работать в следующей стране, мы фокусировались на теме образования.

Часто выходило так, что отдельные коллеги заранее выбирали какой-то аспект, с которым хотели работать, а в итоге получали совсем не то, что ожидали. Например, Элизабетта Коста занимается политической антропологией, она специально отправилась в город на границе Турции с Сирией, полагая, что там будет много политической активности в социальных сетях, — курдский сепаратизм и так далее. Однако выяснилось, что политики там было не так уж много, зато куда актуальнее оказалась гендерная проблематика, на которой она в итоге и сфокусировалась. В другом случае изначальная гипотеза также не подтвердилась: Шрирам Венкатараман выбрал в качестве места проведения экспедиции район на юге Индии, где изначально находилось несколько деревень, а теперь рядом с ними создаётся огромный IT-кластер для 200 тысяч программистов. Тут возникает очевидная идея — сравнить, как используют социальные сети местные крестьяне и приезжие айтишники, потому что наверняка же там есть принципиальные различия. Никаких принципиальных различий не обнаружилось.

Идея Нелл Хайнз об изучении идентичности коренных народов севера Чили тоже была поддержана. Но оказалось, что никто из них не указывает свой этнический статус в интернете. А Синьюан Ванг планировала исследовать, как китайские рабочие, приехавшие из деревни в город работать на фабриках, общаются в социальных сетях с оставленными родственниками. Выяснилось, что никак.

Я бы сказал, что почти каждый наш проект провалился, что нас очень обрадовало. Я считаю, сила полевой антропологии заключается в том, чтобы выяснять: всё обстоит совсем не так, как ты это представлял. Неожиданное открытие гораздо ценнее, чем карьерное продвижение из-за подтвердившейся гипотезы.

Так что из-за своей масштабности проект сильно менялся: и в смысле исследовательского фокуса, и с точки зрения самих открытий. В антропологии такие глобальные исследования встречаются редко. Работая в цифровом мире, вы не просто рассматриваете коммуникацию в сети, вы также переосмысляете использование полученных данных и стратегии их распространения.

Когда мы задались вопросом, как же цифровые технологии повлияли на то, как люди чему-то обучаются, то выяснили, что сейчас главный способ чему-то научиться — это посмотреть соответствующий ролик на YouTube. Хочешь научиться делать макияж, чинить машину, освоить какую-то тему в курсе по химии — на всё найдётся короткое видео. Поэтому, когда пришла пора думать, как нам представить собранные материалы, мы сказали: «А давайте делать пятиминутные ролики для YouTube!» И в итоге сделали таких 130 штук. А потом создали бесплатный университетский онлайн-курс, который с тех пор проводим трижды в год.

— А кто ваша целевая аудитория?

— В этом весь фокус — если вы посвящаете курс какому-нибудь аспекту культуры XVI века, целевая аудитория у вас достаточно ограниченная. Но если вы выкладываете в интернет ваши лучшие ответы на вопрос, что такое социальные сети в современном мире, нет таких людей, кому было бы это неинтересно. И мне кажется, что мы должны не только обращаться к коллегам-антропологам и другим исследователям, но найти такую форму презентации результатов, чтобы она была понятна всем. Скажем, формат статьи в научном журнале тут вообще не подходит: там учёные просто высказывают свои мысли по поводу работ других учёных. Даже когда мы решили по результатам исследования писать книги (7 из 11 из них уже готовы), мы решили писать их иначе. Все научные дискуссии мы убрали в сноски, так что любой человек, который хочет узнать, что же мы открыли, может без проблем читать эти книги. Ведь существуют же научные труды, от которых невозможно оторваться, пока не дочитаешь. Нам хотелось написать именно такие монографии.

И, конечно, всё, что мы делаем, выкладывается в открытый доступ и распространяется бесплатно. Мы не так давно выложили первую книгу, и её уже скачали 25 тысяч пользователей из 172 стран. Сегодня продать монографию тиражом в 1 тысячу экземпляров — это уже счастье, считается, что это научный бестселлер.

Но и этого нам было недостаточно. У нас есть интернет-страница проекта, где мы выложили все наши ролики и перевели их на языки тех стран, где проводили исследования, чтобы местные жители имели к ним доступ. Сайт очень популярен. Мы также опубликовали список самых важных научных открытий нашего проекта. Традиционно антропологи такой популизм ненавидят, для них это слишком попсовый вариант репрезентации научного исследования. Но если ты хочешь достучаться до большой аудитории, то это необходимо. Более того, большую часть наших открытий представили в виде мемов с котиками. Более популистского шага для учёного сложно придумать, но лично мне не зазорно работать с таким форматом. Раз уж мы изучаем социальные сети, то должны уметь говорить на том же языке.

— А кто-то из информантов заходил на ваш сайт или, быть может, присылал какие-то комментарии по поводу результатов исследования? Насколько они доступны тем же чилийским шахтёрам?

— Потенциально доступны. Но проблема в том, что мы обычно исследуем сообщества с очень низким уровнем доходов, информанты редко пользуются даже бесплатными университетскими онлайн-курсами. Но мы ищем другие способы рассказать им о результатах. Нелл Хейнз, которая работала как раз в Чили, специально вернулась, чтобы показать местным жителям фильмы, которые она про них сняла. И им это очень понравилось.

Или вот другой личный пример: я много работаю со школьниками и анализирую феномен twitter beef — когда подростки вступают в агрессивные перепалки в социальных сетях, травят друг друга. Я снял один из своих фильмов про это, и вскоре одна из школ, где я собирал материал, предложила мне устроить показ фильма перед детьми, чтобы инициировать разговор на эту тему. У нас получилось очень полезное обсуждение. Ведь нередко сами учителя не в курсе происходящего в социальных сетях, а тут появилась возможность взглянуть на проблему вместе с учениками, при этом не вторгаясь в их личную жизнь. Дети говорили, что были рады поучаствовать в создании фильма. Так что каждый из нас с энтузиазмом относится к идее показывать изученному сообществу результаты работы.

Меня пригласили в хоспис, где попросили составить рекомендации для сотрудников по использованию социальных сетей. Я давал конкретные советы, как можно улучшить работу с пациентами, используя результаты своего исследования.

Важной мне кажется ещё одна задача — повлиять на систему образования. Я бы хотел, чтобы изучение социальных сетей в Англии на основе наших исследований стало частью школьной программы — углублённым курсом. Так мы сможем добраться до по-настоящему широкой аудитории. То же касается и высшего образования — наш бесплатный онлайн-курс доступен всем, включая тех, кто не может позволить себе обучение в университете. В России, как и в других странах мира, тоже есть интерес к этой теме: у нас приличный показатель по скачиванию наших материалов отсюда.

— То есть изначально у вас не было задач использовать ваши исследования в прикладном ключе? Это получилось само собой?

— Только моя работа в хосписе была осознанно прикладной. Руководство учреждения предложило мне выполнить для них конкретную работу. Но этот опыт помог лучше разобраться в некоторых теоретических аспектах нашего исследования, равно как и наоборот — разработка теоретических положений помогла в практической работе. В антропологии сложно провести грань между прикладной и не прикладной работой — вы просто пытаетесь разобраться в своём предмете, ну а результаты этой работы в идеале могут оказаться полезными практически любому.

Источник: ucl.ac.uk

— А получали ли вы запросы на использование ваших данных и предложения о сотрудничестве от каких-либо коммерческих организаций — разработчиков ПО, производителей смартфонов, владельцев крупных социальных сетей?

— Я получаю эти предложения время от времени — что-нибудь измерить или проанализировать в социальных сетях. Заказчики приходят и спрашивают, сколько стоит использовать какие-то наши материалы и разработки. А я им говорю: «Всё, что мы делаем, доступно бесплатно, всё в сети, в открытом доступе». И они уходят.

За всю свою жизнь я ни разу не занимался коммерческим консалтингом, хотя такие предложения поступали очень часто. Дело в том, что я работаю в сфере образования и не хочу зависеть от средств, получаемых из коммерческих источников. Я с удовольствием поделюсь результатами своего труда. Когда я ездил в Китай, в одном из городов после лекции ко мне подошли люди из крупнейшей медиакомпании Tencent и предложили поработать в их исследовательской лаборатории. Пока мне не дают денег, я готов сотрудничать.

— Давайте вернёмся к результатам вашего исследования Why We Post. Как вы думаете, какие факторы влияют на выбор той или иной социальной сети? Почему в России в одних регионах популярнее WhatsApp, в других — Instagram, в третьих — Facebook или его российский аналог — «ВКонтакте»?

— Во многих исследованиях интернета вы можете встретить ссылки на некие «свойства», или « аффордансы», конкретных медиа, которые определяют характер их использования — к примеру, «здесь всё лучше синхронизировано» или «тут количество знаков в посте ограничено». Считается, что для того, чтобы понять, как социальной сетью пользуются люди, вы должны разбираться в том, как она устроена.

Наши данные, однако, этому противоречат. Один и тот же контент вы спокойно можете найти на разных онлайн-платформах, он легко мигрирует. Для меня очевидно, что анализ природы тех или иных медиа не поможет нам разобраться в характере их использования. Пару лет назад я наделал много шуму, когда первым сказал, что молодёжь больше не считает Facebook крутым. Тогда это заявление перепечатывали газеты по всему миру. И сначала мне никто не верил, но теперь, мне кажется, все понимают, что действительно что-то изменилось. Молодые люди, безусловно, всё ещё пользуются Facebook, но переломный момент наступает тогда, когда к тебе в друзья просится твоя мама или твой начальник. После этого всё меняется, потому что когда у тебя в друзьях мама, то фотки с вечеринки выкладывать уже как-то не очень хочется.

Считается, что Facebook — это всесильная корпорация, которая зарабатывает огромные деньги и обладает большим влиянием, а молодёжь — их главная аудитория. И тот факт, что они эту аудиторию теряют, очень показателен. Выходит, даже у них нет абсолютной власти над своей платформой.

Мы выработали несколько терминов, с помощью которых пытались объяснить, что же происходит с социальными сетями: «полимедиа» подразумевает, что природа медиа не определяет характер их использования. Второй термин — «масштабируемая социология», когда вы выбираете ту или иную платформу, потому что одна более публичная, другая более приватная. К примеру, Twitter у вас для широкой аудитории, а WhatsApp для близких друзей. Видно, что здесь можно проследить логику, но она ни в коем случае не должна становиться детерминистской, поскольку выбор в пользу конкретной социальной сети может быть случайным или будет обусловлен модой. Обращаясь к «полимедиа» и «масштабируемой социологии», вы можете исследовать это поле и каждый раз получать разные результаты. Самые очевидные способы, с помощью которых вы могли бы попробовать объяснить, что происходит с той или иной платформой, больше не работают. Вам не помогут ни анализ стоимости или доступности конкретной технологии, ни изучение сути технологии, ни работа с корпорацией, которой принадлежит технология. И поэтому так здорово быть антропологом, единственным, кто может объяснить, что происходит с людьми, понять их и разобраться, почему они используют эту платформу именно таким образом.

Источник: ucl.ac.uk

— В прошлом вы также писали про большие данные и то, как они могут быть интегрированы в исследования. Вы их использовали в этом проекте?

— Дело в том, что специалисты по большим данным часто выявляют очень интересные закономерности, но потом эти же люди долго пытаются понять, что это у них получилось. Иногда они находят корреляции между совершенно не сопоставимыми данными, а иногда это что-то действительно достойно дальнейшего анализа и интерпретации. Но если отвечать на ваш вопрос коротко, то нет, мы пока не сотрудничаем с людьми, которые занимаются большими данными.

Но наше следующее исследование будет посвящено теме здоровья, поэтому подобное сотрудничество в планах. Если вы разрабатываете приложения для смартфонов про здоровье, вам неизбежно приходится работать с количественными данными — например со статистикой по мобильности, — охватывающими большую демографическую базу. Мы с радостью интегрируем эту информацию.

И да, я готов к тому, что наши выводы будут проверять с помощью социологических опросов. Но здесь мы не эксперты. Мы за междисциплинарность и готовы сотрудничать с разработчиками и специалистами по статистике, но самим заниматься их работой не видим смысла.

— А расскажите подробнее об упомянутом проекте, посвящённом здоровью?

— Why We Post оказался невероятно успешным и позволил на примере социальных сетей продемонстрировать, в каком направлении развивается современный мир. Я почувствовал, что исследование, которое мы провели, имеет огромное значение для образования, даже на уровне обучения школьников. Но нам захотелось пойти дальше и поработать с другими социальными проблемами.

Мы подготовили грантовую заявку на новое исследование, где обращаемся к трём ключевым культурным трансформациям. Первая из них — это то, как люди понимают возраст. И здесь зачастую исследователи обращаются либо к молодым, либо к пожилым. Мы, однако, считаем: чтобы разобраться, как меняется представление о возрасте, лучше всего брать группу 45–70 лет. Это люди, которые уже не могут называть себя молодыми, но и не хотят, чтобы их считали старыми.

Второй компонент исследования — анализ того, как люди пользуются смартфонами. Изучать социальные сети было очень интересно, но нам кажется, что смартфоны гораздо сильнее определяют наш сегодняшний мир. Социальные сети становятся лишь одним из видов приложений, собранных на одном девайсе: он определяет конфигурацию и наиболее доступен для разных слоёв населения. Пожилые люди могут скептически относиться к социальным сетям, потому что предпочитают говорить по телефону, но они вряд ли что-то имеют против смартфонов — для них это просто более продвинутый телефон. И именно эта трансформация — проникновение смартфонов во все социальные слои — особенно примечательна. Так что вторая часть нашего исследования — это именно антропология смартфона. В случае с пожилыми людьми это любопытно вдвойне. С одной стороны, они могут использовать смартфоны для того, чтобы быть ближе к молодым — слушать любимые группы своей молодости на Spotify или вновь начать ходить на свидания, пользуясь приложением. С другой — становясь старше, они начинают использовать смартфон и для того, чтобы поддержать своё здоровье. Двадцать-тридцать лет назад, почувствовав симптом, мы шли к врачу — теперь мы гуглим нашу проблему. Ещё через пару лет для этого будет приложение. В сфере здравоохранения очень вдохновились этой идеей, и сейчас разрабатываются десятки программ. Но проблема в том, что они проваливаются уже на пилотном этапе, просто потому что разработчики почти ничего не знают о людях, на которых ориентирован их софт. У них есть примерное представление, но реального контекста они не понимают: религиозные или гендерные тонкости и даже то, в чьих именно руках находится телефон. А ведь именно эти факторы определяют, будут пользоваться приложением или нет.

Мы начнём наш проект с нескольких месяцев полевого исследования, которое затем плавно перейдёт в совместный проект по созданию приложений — это и есть третий компонент. Он соберёт вместе инженеров, разработчиков и представителей целевых групп. Антропологи же будут выступать в качестве модераторов, которые помогут всем им лучше понимать друг друга и вместе создавать что-то новое и по-настоящему эффективное.

Я считаю, что люди неизбежно начнут осознавать сложность различных контекстов и необходимость привлечения к работе антропологов. Мы знаем о разнообразных культурных контекстах, представляем себе особенности частной повседневной жизни людей и умеем создать с ними доверительные отношения; а эмпатия и вовлечённость делают нас восприимчивыми к индивидуальным проблемам разных групп. Вот такой план. Осталось найти финансирование.

Автор: Дарья Радченко

Источник: strelka.com

Комментарии: